Тропой смелых(изд.1950) - Коряков Олег Фомич - Страница 14

Всегда и все — будь то безусый парнишка или седой профессор, солдат или геолог — нахваливают пищу, изготовленную в поле, в лесу. Чудесна костровая каша! Под уральской сосной или украинским тополем, под волжской березой, под дальневосточной елью — всюду она хороша, горячая, припахивающая дымом, чуть подгорелая — пусть подгорелая! — походная русская каша.

Турист-иностранец в выутюженных брюках, увешанный термосами и склянками, если и сядет у костра, так под себя подложит чистую клееночку, своротит нос от дыма в сторону и, уцепившись пальчиками за бутерброд, будет его разжевывать и пережевывать, запивая сгущенным молочком. А кончатся бутербродики да выйдут консервы — тут он повернет свои туристские ботинки в обратную сторону. Не по нраву ему кашу варить, не уважает он грубой и здоровой, привольной лесной пиши.

А ты, мальчуган с большой русской душой, уселся по-хозяйски у таежного костра, в тесном кругу своих приятелей и, возбужденно и весело толкая дружка в бок, говоришь; «А ну, даешь кашу!..» Необъятное родное небо над тобой, ничем не отгороженное, не закрытое. Земля русская, громадина такая, что тысячей глаз не оглядеть, — вот она, и, слившись с ней, ты чувствуешь легкость и силу необыкновенную…

— Доставайте ложки! — скомандовал начхоз.

— Ого! Они у нас уже… Как сказать: «достаны» или «достаты»?

Дима ловко поправил:

— Вы уже достали… Лёня, давай миску. Тебе — первому.

— Нет, — великодушно отказался вожак, — накладывай сначала Вовке.

Каша получилась знатная. Правда, Дима забыл ее посолить, но эта ошибка еще недостаточно квалифицированного повара была немедленно исправлена. Вова при этом попытался схитрить.

— Пересолил я свою кашу, — с неподдельным огорчением заявил он. — Придется теперь еще подложить несоленой и смешать.

Срочно была выделена комиссия в лице начхоза для установления процентного содержания соли в Вовиной миске. Комиссия авторитетно заявила: «Сойдет», — и Вове пришлось довольствоваться лишь той добавкой, которую получили все, когда до дна очистили свой миски.

Вымыли ведро и подвесили воду для чая. Собственно, то, что находилось в ведре, чаем называлось условно. Чая с собой ребята не взяли. Вместо него в воду набросали листьев брусники, собранных тут же, у костра.

— Прошлым летом с Павлом всегда так пили, — сказал Лёня. — Помнишь, Миша?

Совсем стемнело. Лес кругом почернел. Только на ближних соснах, обступивших костер, колыхались трепетные желтоватые блики. Несколько бабочек неустанно кружились над огнем. Где-то прокричала ночная птица. Миша подбросил в костер сучьев. Древесина затрещала, взлетели искры, кусочек сгоревшей шелухи от коры вспорхнул огненным мотыльком, метнулись в глубь леса черные тени.

— До чего же хорошо! — вздохнул Дима и, откинувшись на спину, растянулся на земле. Он любил тишину, любил помечтать, лежа вот так и глядя в далекое черносинее небо.

В густой мгле сияли редкие звезды, а за речкой, тихо журчащей невдалеке, выползала среди черных стволов, карабкаясь по сучьям, большая круглая луна. Нестройно звенели надоедливые комары. То и дело слышалось: хлоп, хлоп — путешественники уничтожали летучих кровопийц.

Вода вскипела. Брусничный навар был ароматный и вкусный. Вова объявил, что если ему соответственно увеличат порцию сахара, он возьмется один опорожнить ведро. Однако это предложение никого не обрадовало.

Обжигаясь горячей кружкой, Дима сообщил:

— Ух, мне что-то вкусное попалось… но не комар.

Все засмеялись: «вкусное, но не комар». Ничего себе!

Спать в этот вечер не ложились долго. Сидели, сгрудившись у костра, вспоминали всё помаленьку, начиная от утренней картошки и кончая тем, как собирали топливо и Лёня в темноте зацепился ногой за какой-то сучок и, думая, что это лисица потянула его за штанину, закричал: «Я кого-то поймал!» Посмеивались друг над другом. Только Дима почему-то был задумчив и в то же время как-то по-особенному напряжен.

Вова начал клевать носом. Сидит — человек человеком, потом голова сникнет, поползет медленно вниз и вдруг, как подрубленная, упадет на грудь. Вова вскинет ее, похлопает ресницами, а через минуту снова начинает дремать.

— Давайте спать, — распорядился Лёня.

…Сова, проснувшись, издали приметила что-то необычное в лесу и крикнула резко и беспокойно. Потом она, бесшумно разрезая воздух мягкими шелковистыми крыльями, скользнула быстрой тенью над лесной поляной и увидела на ложе из сосновых веток под плотным навесом четыре маленькие фигурки, прижавшиеся друг к другу. Лицо одного паренька было обращено к пламени, лизавшему бревешки и сучья, сложенные в груду. Прядь светлых волос, изогнувшись, упала на густые белесые брови. Губы улыбались чему-то бесконечно хорошему.

Больше сова не кричала…

Утро было туманное, свежее. Холодок бесцеремонно заполз под одежду и прогуливался по спинам, вытягивая остатки тепла. Незаметно для себя ребята подкатились поближе к огню.

Лёня видел во сне, будто он спускается в кратер вулкана, который они с Мишей открыли у себя в саду. Мать из окошка кричит: «Осторожней!», а он лезет вниз и бормочет: «Вперед, Тикин, не подгадь». Снизу жар так и пышет, уже невозможно терпеть, а он все же спускается ниже и ниже. Вдруг раскаленный поток лавы хлынул на него — и Лёня проснулся, отдернув ногу от костра. Штанина дымилась. Рыжее пятно на ней, когда Лёня потер его, превратилось в дырочку.

Он сел и огляделся. В тумане смутно темнели кусты и деревья. Костер дымился, пламя стало вялым. Громко звенели нахальные комары. Миша спал, обняв Диму, а под боком у Лёни уютно свернулся калачиком Вова.

«Сколько же времени?» подумал Лёня, встал и поворошил огонь. Пламя вспыхнуло и стало больше. Лёня подбросил сучьев и уселся рядом, подтянув колени к подбородку. Приятно было сидеть вот так, ни о чем не думая, и смотреть, как тонкие желтовато-белые нити огня сливаются в широкий колеблющийся язык пламени. Тепло охватывало тело.

Завозился Дима, повернулся, присел и не то спросил, не то просто сказал:

— Уже утро.

Лёня глянул на него и захохотал. Из-под носа Димы вылезал, поднимаясь клинышком по щеке, залихватский черный ус. Видно, перестарался вчера повар, когда возился у костра. От шума проснулись и Миша с Вовой.

— Как же это ты без подушки спал? — поинтересовался Дима у Вовы.

Тот удивленно вытаращил глаза, потом улыбнулся и махнул рукой.

Пошли умываться. Лёня хотел искупаться, но речка оказалась слишком мелкой. Тогда он стащил с себя рубаху и стал обтираться водой. Его примеру последовали все. Вода взбодрила, согнала дремотность.

— Объявляю второй походный день начавшимся! — торжественно сказал звеньевой и веселым козленком поскакал к костру.

2. На старом шихане

Четыре маленькие фигурки среди великанов-деревьев казались игрушечными. Под раскидистыми густыми ветвями было сумрачно и сыро. Вдруг яркий отблеск солнца сверкнул впереди, и вскоре тропинка уперлась в широкую серую гладь, на которой искрились и переливались слепящие глаза полосы — будто кто-то выплеснул на озеро громадную чашу ртути. Было тихо. Вода колыхалась спокойно и мерно, вспучиваясь длинными пологими буграми. Кучка молодых берез, столпившись на берегу, мягко шелестела нежной листвой.

Слева, приткнувшись к краю озера и сливаясь свежей зеленью крыш с деревьями, стояло несколько больших домов. За ними виднелись белые срубы. Лёня озадаченно взглянул влево, развернул карту, опять посмотрел на дома и пробормотал:

— Непонятно. На этом озере никаких домов не должно быть. Неужели… Нет, мы правильно шли.

Разобраться в путанице им помогла какая-то молодая яснолицая женщина, вдруг появившаяся из леса той же тропкой, что пришли они. Поздоровавшись с ней, Лёня спросил:

— Тетя, почему здесь дома?

— А разве нельзя им быть здесь? — улыбнулась женщина.

— Нет, почему нельзя… Только непонятно…

Она перебила его:

— Рыбозавод это. В прошлом году построили.