И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов - Страница 45

Мы родились в Москве. Сталинские тридцатые, сороковые… Советская школа, как и все вокруг, была «на подъёме» и давала «прекрасные знания». Мы читали о профессиональных революционерах, в четырнадцать лет вступали в комсомол, «проходили» революционеров–демократов и не имели понятия о Достоевском. «К топору зовите Русь!» — как явственно это слышится из детства, меня учили этому в девичьей школе, которая стояла на месте уничтоженной церкви святого Харитония в переулке, где вырос и который потом воспел Пушкин, школе, которая стояла на костях в буквальном смысле. Помню, во время земляных работ рабочие эти кости выкапывали и зачем‑то сортировали. И так велика была наша духовная спячка, что мы и этого поругания как‑то не замечали, вернее, не понимали.

«Из всех насилий, творимых человеком над людьми, убийство — наименьшее, тягчайшее же — воспитание», — говорил Максимилиан Волошин. Наше поколение и в воспитании убивали.

Его школа была на Серпуховке. На детском рисунке акварелью кисти маленького Алика Меня — потемневшие кирпичные московские дом а, церковные купола в зимнем небе и белая медвежья лапа снега, сползающая на крышу с огромной рождественской ёлки. Он смотрел на Москву словно не из сталинского мира, этот мальчик, мой ровесник. Наше родное, далёкое московское детство. И несмотря ни на что — мягкая акварель.

Но он видел, а может быть, ещё только чувствовал и другое: вокруг лож ь, жестокость, тирания, смерть. И он сознательно не стал ни пионером, ни комсомольцем. В те годы это был нравст венный подвиг.

По праздникам, которые отмечались после войны особенно пышно, над Красной площадью высоко поднимали на аэростате гигантский портрет Сталина. Идол, освещённый прожекторами, и рабий восторг. Торжество язычества. Отец Александр рассказывал, что именно тогда, когда впервые увидел в чёрном небе этот портрет, он понял, что должен стать священником. Ему было тогда двенадцать лет.

«Пресвятая Дева Мария, Ты три дня искала Сына Твоего отрока Иисуса Христа и нашла Его в Храме Божием — доме молитвы»…

Он привёл к Богу многих. Но не надо думать, что он бездумно крестил всех подряд, в погоне за количеством, хотя доброта его к людям была безгранична. Я присугствовала на некоторых беседах о. Александра с катехизаторами, то есть руководителями групп по подготовке к крещению. Вряд ли ещё при каком-либо приходе в нашей стране был такой институт подготовки к крещению.

Советские власти ввели свою модель: приходи (если не боишься, что сообщат на работу), предъяви паспорт, плати деньги. Всюду господствует эта модель фарисеев: для новокрещённых сынов Авраама причастность к общности уже гарантирует причастность к Богу. Не вдумывайся, не вникай, не знай, во что ты веришь.

О. Александр говорил на беседе: «Франциск Ксаверий когда‑то крестил тысячи в Индокитае. Во что крестил? Есть опасность, что в человеке часто проявляется инстинкт приобщения к коллективу, грубо говоря, стадный инстинкт. Стишком одиноким ощущает себя человек в окружающем мире, поэтому он инстинктивно ищет защищённости. Истинно человеческий элемент как бы испаряется.

То, что человек должен сознательно идти навстречу Богу — и в этом его высшее призвание и предназначение его жизни на земле, — вот это часто не присутствует в сознании людей, желающих принять крещение. Не присутствует… Мир в трудностях, мир в брожении. На Западе — захваченность материальными благами.

Во многих странах вновь люди не желают видеть, что марксизм привёл к политической и экономической катастрофе, для них — это новая мифология. Возникают все новые доктрины, угасают любовь и вера. И в этом мире многие буквально бросились к Церкви.

Неофитам мы не можем лгать. Христианство — не кайф, не защищённость, это мужество людей, решившихся идти по пути открытия себя воздействию духа».

Так учил О. Александр. Завистники о. Александра видели, скорее всего, внешнюю (хотя он отрицал принцип «чем больше, тем лучше»), количественную сторону его успеха. Но думается, что строгость и правда, вера и любовь, которые О. Александр не скрывал, была все же главной силой, привлекавшей к нему человеческие сердца.

В статье «За что преследуют о. Александра Меня», напечатанной в 1984 году в Нью–Йорке, писатель Марк Поповский, бывший другом и учеником о. Александра, привёл такое свидетельство: во времена гонений О. Александр крестил в год несколько десятков человек. Сегодняшние читатели, свидетели всемирной ставы о. Александра, вероятно, воскликнут: «Как мало!» Но знают ли они, как это было?

Представляет ли себе современный молодой человек, что за простое собрание в частном доме для молитвы, для христианской беседы — «во имя Моё», говоря сювами Христа, — люди исчезали в одну ночь, бесследно, навеки? Что в те дни за крещение, особенно представителей интеллигенции, изгоняли со службы, отправляли в лагеря? Сейчас многим, и не только молодым людям, это кажется дикой сказкой, но они и были, собственно, рождены, «чтоб сказку сделать былью».

Несмотря на то, что я жила и училась рядом с о. Александром, на моей земле — Неба не было. Когда же стала совсем взрослой, после многих лет горя, разочарования и утрат произошло нежданное, фантастически прекрасное событие. И я вдруг почувствовала, что меня взяла за руку и повела по жизни абсолютно не заслуженная мною, добрая, умная Отцовская рука. Это было так чудесно, и так ново, и так явно, что, несмотря на все «воспитание», я поняла, Кто это и что мне следует сделать.

Мой крестный отец[20], любящий и добрый, страшно боялся за меня. Он знал «систему». В числе главных «особо опасных государственных преступников», проходивших по «делу врачей», и его должны были повесить на Красной площади в1953 году. «Пойми, это очень опасно!» — говорил он.

Найти священника, которому можно довериться, было очень трудно. Поиски заняли несколько лет. Фантастика! Но «вышла» на о. Александра я через своих детей, которые гораздо раньше крестились у него. И даже были им повенчаны. Крестить мать одного из своих учеников о. Александр, конечно, согласился, но прежде хотел побеседовать со мной (как теперь я понимаю, подготовить меня). И вот зимой 1984 года я впервые поехала с детьми в Новую Деревню.

Самый разгар гонений, угроз и допросов. Все беседы с о. Александром надо было тщательно скрывать. Входить в домик при церкви нельзя, и без этого еженедельно от настоятеля шли доносы.

В доме напротив церкви был установлен пост наблюдения за теми, кто приезжал к о. Александру.

Мы приехали, когда служба кончилась, и делали вид, что гуляем, прохаживаясь в сторону кладбища и обратно. Нужно сказать, что две недели, с тех пор как о. Александр назначил эту встречу, я была в непрерывном стрессе. Я не могла ни есть, ни спать — так боялась этой беседы. Бессонными ночами готовила длинные речи, которые произнесу перед ним. Ведь ни разу в жизни не разговаривала ни с одним священником! Что я ему скажу?

И вдруг я увидела у ворот церкви под ослепительным солнцем на голубом снегу удивительно прекрасного человека в чёрной, летящей по ветру одежде. Он звал меня. И, ни о чём больше не думая, я побежала ему навстречу.

Когда‑то в раннем детстве маленький, пятилстний Алик Мень впервые пришёл на исповедь к о. Серафиму Батюкову, священнику подпольной, катакомбной, русской церкви. И потом, когда его расспрашивали взрослые, как это было, он, весь светясь, ответил: «Как в Царстве Небесном!» Когда я прочла об этом в воспоминаниях Веры Яковлевны Василевской (сестры матери о. Александра), то вдруг поняла, что это именно те слова, которыми можно описать мою первую беседу с о. Александром.

Тайна жизни и смерти… Когда умер мой крестный, главный человек в моей судьбе, любящий и добрый, я очень много разговаривала с о. Александром о смерти. На многое он раскрыл мне глаза, доверительно рассказывал о своём опыте духовного общения с умершими. Если О. Александр узнавал какие-либо сведения и факты, он обязательно говорил мне об этом. И когда ему дали возможность открыто читать свои удивительные лекции, я попросила его прочесть цикл лекций и на тему «Жизнь и смерть».