Тайна рукописи - Монинг Карен Мари - Страница 12

– Ну что ж, я отступаюсь от этого дела. Не могу припомнить, когда в последний раз мне приходилось отступать.

Я не заметила, как это произошло. Он почти прошел мимо меня, почти дошел до двери, но внезапно схватил меня и притянул спиной к себе. Я словно ударилась о каменную стену. Затылком я стукнулась о его грудь, и мои зубы клацнули от сотрясения.

Я открыла рот, чтобы закричать, но Иерихон закрыл его своей ладонью. И при этом так стиснул рукой мою грудную клетку, что я не могла вдохнуть. Под этим элегантным костюмом оказалось куда более сильное тело, чем я могла предположить, словно Бэрронс был отлит из цельной стали. Почувствовав это, я поняла, что открытая дверь в коридор была ничем другим, как насмешливой уступкой, плацебо[6], которое он мне преподнес, и я с готовностью проглотила обманку. Бэрронс мог свернуть мне шею в любой выбранный им момент, и я не успела бы даже вскрикнуть. Или же он мог просто придушить меня, чем сейчас и занимался. Его сила была потрясающей, невероятной. А ведь он наверняка не применил ко мне и малой доли своих возможностей. Я чувствовала, как он сдерживает себя; он был очень, очень осторожен со мной.

Иерихон прикоснулся губами к моему уху:

– Отправляйтесь домой, мисс Лейн. Вам нечего здесь делать. Оставьте дело «Гарде». Прекратите задавать вопросы. Не ищите «Синсар Дабх», иначе Дублин станет вашей могилой.

Я попыталась глотнуть хоть немного воздуха.

– Вы снова мне угрожаете, – просипела я. Лучше умереть с рычанием, чем со всхлипом.

Бэрронс снова стиснул меня, лишая возможности дышать.

– Я не угрожаю, а предупреждаю. Я слишком долго охотился и слишком близко подобрался к цели, чтобы позволить кому-нибудь все испортить. В этом мире есть лишь два вида людей, мисс Лейн: те, кто выживает любой ценой, и те, кто является ходячей жертвой. – Он прижался губами к моей шее, и я почувствовала, как его язык скользнул по пульсирующей артерии. – Вы, мисс Лейн, жертва. Вы ягненок в городе волков. Я даю вам время до девяти вечера завтрашнего дня, чтобы убраться к дьяволу из этой страны и с моего пути.

Иерихон отпустил меня, и я рухнула на пол, отчаянно глотая воздух.

К тому времени как мне удалось встать, его уже не было.

– Я надеялась, что вы сможете рассказать мне о моей сестре, – обратилась я к предпоследнему в моем списке преподавателю, профессору С. С. Ахерну. – Вы знаете, с кем она дружила, где проводила время?

На подобные расспросы у меня ушел почти весь день. С расписанием Алины в одной руке и планом общежития в другой я ходила из аудитории в аудиторию, ждала снаружи окончания занятий, а потом приставала к ее преподавателям с расспросами. Завтра мне придется заниматься тем же, вот только опрашивать я буду студентов. Надеюсь, у студентов я смогу разузнать больше. Пока же информации, которую я собрала, хватило бы разве что на наперсток. Да и та была не особо полезной.

– Я уже рассказал полицейским все, что знал, – высокий и узкий, как железнодорожный рельс, профессор деловито и быстро собрал свои записи. – И считал, что инспектор О'Даффи проводит это расследование. Вы говорили с ним?

– На этой неделе у меня назначена встреча с ним, но я надеялась, что вы сможете уделить мне несколько минут.

Профессор спрятал записи в свой портфель и со щелчком захлопнул его.

– Простите, мисс Лейн, но я действительно очень мало знаю о вашей сестре. В те редкие дни, когда она удостаивала вниманием мои занятия, мы с ней практически не общались.

– В те редкие дни, когда она удостаивала вниманием ваши занятия? – повторила я. Алина любила колледж, она любила занятия и любила учиться. Она никогда не прогуливала лекций.

– Да. Как я уже сообщил «Гарде», вначале Алина появлялась регулярно, но затем ее посещения стали невероятно редкими. Она начала пропускать по три-четыре занятия кряду. – Должно быть, у меня был очень недоверчивый вид, даже изумленный, поскольку он поспешил добавить: – Это не так уж необычно для студентов, учащихся по программе обмена, мисс Лейн. Молодые люди впервые оказываются вдали от дома... ни родителей, ни правил... и энергетика города, заполненного пабами. Алина же была прелестной юной девушкой... Я уверен, что она нашла гораздо более интересные занятия, нежели сидение в душной аудитории.

– Но Алина не могла так поступить, – запротестовала я. – Моя сестра любила душные аудитории. Больше всего на свете она любила учебу. И шанс учиться в Тринити-колледже очень много для нее значил.

– Мне жаль. Но я лишь делюсь собственными наблюдениями.

– Вы не знаете, с кем она здесь дружила?

– Боюсь, что нет.

– А парень у нее был? – настаивала я.

– Насколько я знаю, нет. Но поскольку я видел ее лишь в компании остальных, я мог и не заметить. Простите, мисс Лейн, но ваша сестра, когда вообще посещала занятия, была лишь одной из множества студентов, заполнявших коридоры, и я чаще замечал ее отсутствие, нежели присутствие.

Я подавленно поблагодарила его и ушла. Профессор Ахерн был пятым из преподавателей Алины, с которыми мне удалось поговорить, и портрет девушки, которую они описывали, был мне совершенно не знаком. Она не посещала занятий, не интересовалась учебой, и, похоже, у нее вовсе не было друзей.

Я взглянула на свой список. Остался еще один профессор, с которым нужно было поговорить, но он преподавал только по четвергам и пятницам. Я решила отправиться в библиотеку. Проходя по зеленым лужайкам, заполненным студентами, которые общались, бродили и загорали под послеобеденным солнышком, я думала о том, какие именно причины могли так повлиять на отношение Алины к учебе. Предметы, которые предлагала программа обмена, были направлены на изучение культуры, и моя сестра – получив степень бакалавра, она собиралась стать доктором философии и литературы, – выбрала такие курсы, как «Цезарь в кельтской Галлии» и «Развитие индустрии в Ирландии XII века». Может, лекции ей просто не понравились?

Я не могла в это поверить. Алина всегда интересовалась всем на свете.

Я вздохнула и тут же пожалела о том, что это сделала. Ребра болели. Сегодня утром я проснулась и обнаружила широченную ленту кровоподтеков, опоясывающую тело прямо под грудью. Я не смогла надеть бюстгальтер, поскольку он давил бы на и без того ноющий синяк, поэтому ограничилась кружевной кофточкой, украшенной изящными розочками, поверх нее надела розовый свитер, который сочетался с очень-даже-живенько-розовым маникюром и педикюром. Черные капри, широкий серебряный пояс, серебристые сандалии и чудесная сумочка «от кутюр», на которую ушли сбережения всего лета, заканчивали ансамбль. Волосы я собрала в высокий хвост, заколов их милой заколкой, украшенной эмалью. Пусть я была вне себя, да еще и в синяках, но, честное слово, выглядела я великолепно. Подобно улыбке, которая завершала общее впечатление, хотя мне вовсе не было весело, этот наряд помогал мне почувствовать себя более уверенно, а сегодня мне как никогда была нужна поддержка и уверенность в себе.

«Я даю вам время до девяти вечера завтрашнего дня, чтобы убраться к дьяволу из этой страны и с моего пути». Ну не нахал? Мне пришлось прикусить язык, чтобы подавить ребяческое желание ляпнуть: «Иначе что? Ты мне не начальник», а секундой после я едва удержалась, чтобы не позвать мамочку и не заныть: «Меня здесь никто не любит, а я не понимаю почему!»

А его классификация людей! Ну и циник. «Ходячая жертва, вот петуния», – пробормотала я. А услышав себя, застонала. Мы родились и выросли в библейском поясе, и насчет ругательств мама была непоколебима, воспитывая нас пословицей: «У прелестной девушки не может быть грязного языка». Так что нам с Алиной пришлось придумать свои собственные глупые словечки взамен ругательств. Срань стала чушью свинячьей. Жопа стала петунией. Дерьмо стало маргаритками, а слово из трех букв, которое я уже и не припомню, когда говорила в последний раз, стало жабой. В общем, вы поняли.