Грех бессмертия - Маккаммон Роберт Рик - Страница 12

— Сожалею, что испугал тебя, — сказал Эван. — Господи, я собираюсь теперь ложится спать с полоской ленты поперек рта, чтобы Лори и ты могли хоть немного хорошо отдохнуть для разнообразия.

— Как они называли это…

— Я думал, что оставил их позади, — сказал он ей, не глядя на нее. Я думал, что они все еще в Ла-Грейндже. Может быть, прячутся под кроватью, или что-то вроде этого. Последний был о Гарлине, и спустя месяц я потерял свою работу в журнале. Второе зрение?

— Я помню, — сказала Кэй, на этот раз без горечи, потому что, в конце концов, дела повернулись хорошо. Совпадение, конечно же это было совпадение. — Я хочу выключить свет, — сказала она. — Хорошо?

— Хорошо, — ответил он. — Конечно.

Она потянулась и выключила свет. Темнота снова вернулась в комнату, только единственное пятнышко ясного лунного света просачивалось сквозь занавески. Она лежала на спине, сомкнув уставшие веки, но не смогла сразу заснуть. Вместо этого она вслушивалась в его дыхание. Оно странным образом напомнило ей дыхание испуганного животного, за которым она наблюдала в клетке зоопарка, когда была маленькой девочкой. Она подняла свою руку и дотронулась до его плеча.

— Ты не собираешься попробовать уснуть?

— Через несколько минут, — ответил ей Эван. Он еще не был готов. Старые страхи снова выплыли на поверхность, натягивая нервы, словно шрамы на здоровую плоть. Все это было нереально, словно сон внутри сна по Эдгару По. Почему они не оставят меня в покое? — спросил он себя. Это начало новой жизни. Я хочу, чтобы все было по-старому. Я больше не хочу снов! С дистанции времени до него донесся голос Джернигана: «Старина Рейд может предвидеть! Этот ублюдок может видеть! Сказал, что он видел во сне ту проволоку, протянутую поперек дороги, видел, как она светится, словно в огне, или еще что-то. И Букман на месте нашел эту проклятую штуку, крепко натянутую, испачканную грязью, поджидающую нас, только потому, что старина Рейд велел ему искать ее! И Букман прослеживает ее среди деревьев, и там оказывается этот вонючий Клеймор. После того как все угомонились, мы перерезаем эту проволоку, и тут она взрывается, словно шутиха: бум! Когда вьетконговцы приходят, чтобы ограбить мертвецов, они получают свинцовый заряд в зубы».

Разумеется. Эван поглядел на голую стену, ощущая темноту и безмолвие дома, словно инородный костный мозг в своих костях. Этот сон, который он сегодня видел, очень отличается от тех, что были раньше. Сдвигающиеся контуры, бесформенные вещи, затаившиеся в темном водовороте: что это было? Что это означало? Означало ли это что-нибудь вообще? Как и другие, он тоже видел сны, состоящие из бессмысленных фрагментов, иногда комедийных, иногда пугающих. Сны, как сказала Кэй, навеянные слишком большим количеством горчицы или острым соусом, или тем, что запомнилось из полуночных телевизионных киношек. Но по своему опыту Эван научился их различать. Если они рисовали в его воображении кинокартины, которые отпечатывались в памяти, то в этом была цель. Чертовски серьезная цель. И он научился запоминать те образы, которые они позволяли ему видеть. Эти видения раньше уже несколько раз спасали их жизни. Конечно, он знал, что Кэй поворачивалась к этому спиной; она рассматривала эти случаи как совпадения, потому что не могла их понять и боялась их. Он не говорил ей об этом до того, как они поженились, потому что все еще пытался противостоять этому, понять, почему отягощен странным полупросветлением-полунесчастьем. Голос его матери говорил ему: «Это дар». Более жесткий голос отца утверждал: «Это проклятие». Да, это и то, и другое.

Он решил, что ему нужен стакан холодной воды, поэтому поднялся с кровати, включил свет в ванной, отделанной голубым кафелем, и набрал воды из-под крана в пластиковую чашечку. В зеркале ванной его лицо выглядело словно одержимое теми вещами, которые жили внутри него: под серовато-зелеными глазами темные круги; на лбу и вокруг рта углубились линии; на висках поблескивали преждевременные пятнышки седины. На его левой щеке, прямо над скулой, выделялся небольшой искривленный шрам, другой шрам был над левой бровью. Однажды он пренебрег своим сном, в джунглях, в аду однодневной битвы за выживание. В этом сне ему показали алое небо, наполненное пламенеющими осами. Утром была атака снарядами из мортир. Он находился на открытом воздухе, и шрапнель пронзила его левый бок, один кусок вонзился опасно близко к сердцу. Запомнить это было трудно: это была путаница из шумов, лиц, запахов крови и вопящих людей. Как удалось врачу, молодому человеку по имени Доуэс, спасти его от смерти, он так и не понял. Он помнил, смутно, вращающиеся лопасти вертолета и кричащих людей. Затем была темнота. Пока ослепительный белый свет не упал на его лицо в полевом госпитале. Он услышал стоны, и, неделями позже, осознал, что это, должно быть, был он сам. Сейчас, стоя перед зеркалом, он понимал, что тонкие линии шрамом через его грудь и ребра выглядят, словно дорожная карта. До войны он спал с Кэй обнаженным. Теперь нет, хотя Кэй сказала, что не имеет ничего против, и он знал, что это на самом деле так, но этот участок изрезанного тела оживлял в его сознании образы, словно пламенеющие капли крови.

Четыре года назад, когда он все еще находился внутри кокона холодного ужаса из колючей проволоки, в который заключила его война, он попытался отрастить бороду. Он хотел спрятаться: ему больше не особенно нравился Эван Рейд; он не знал этого человека и он не узнал бы его, если бы встретил на улицах Ла-Грейнджа. Во время войны он убивал людей сначала с болезненным ужасом и отвращением, позже — с чувством пустоты, как будто он был сам М-16, горячий и дымящийся. И в конце, после того, что было сделано с ним во вьетконговском лагере для военнопленных, он даже обнаружил, что охотится за ними, и каждый его нерв и импульс вибрирует инстинктом убийцы. Ожесточенные люди с прищуренными глазами, не выносившие, когда люди стоят сзади них, говорили, что если ты приобрел инстинкт убийцы, ты никогда не потеряешь его. Он молился Богу, чтобы суметь сделать это; и, может быть, именно поэтому решил игнорировать свой сон и остаться недвижимым в своем окопе, когда услышал, как завывают разрывные снаряды. Потому что пора было остановиться. Или быть остановленным.

Борода исчезла через неделю после того, как он отпустил ее, потому что волосы вокруг шрама на челюсти росли неровно. Это клеймо напоминало о его прошлом.

Он выпил воду, налил еще полстакана и тоже выпил. Через край стекла в зеркале он столкнулся с отражением своих глаз. Затем выключил свет и прошел в спальню, где спящее тело Кэй лежало неподвижно между простынями. Когда он пересекал комнату, на него упал луч лунного света.

Внезапно вдалеке залаяла собака. Возможно, подумал Эван, это на заднем дворе в дальнем конце Мак-Клейн-террас.

Он помедлил, подошел к окну, откинул шторы в сторону одной рукой и заглянул через стекло. Усеянные листьями ветки вяза разорвали жемчужное свечение луны на зазубренные осколки льда. Собака снова начала лаять. Что-то промелькнуло мимо окна, проблеск призрачного фантома, исчезнувшего в удалении улицы. Эван выгнул шею, но не будучи способным разглядеть что-либо из-за деревьев, получил на долю секунды ощущение чего-то черного. И огромного. На минуту его плоть сжалась, а волосы на шее сзади встали дыбом. Он слушал бешеный стук своего сердца и напрягался, чтобы разглядеть это в ночи, его органы чувств выискивали самое малейшее движение.

Но не было ничего.

Если вообще что-либо было.

Тени? Он быстро взглянул на небо. Облако, быстро набежавшее на луну? Возможно, но… если не это, то что? По всей Мак-Клейн дома были темны, ничто не двигалось, ни одного окна не светилось, ничего, ничего, ничего… Ему стало ужасно холодно, он внезапно задрожал и отошел от окна, отпустив шторы, чтобы они упали на место. Он скользнул под простыни, и Кэй зашептала, прижимаясь к нему ближе. В течение долгого времени он чувствовал свой пульс во всем теле, бренчащий словно расстроенная гитара. Что это было? — спросил он себя на границе сна. Что было там, на освещенных ночным светом улицах Вифаниина Греха?