Час волка - Дышев Андрей Михайлович - Страница 42

– Вы не видели его взгляда!

– Ну и что? Я хорошо его представляю. Профессиональный взгляд следователя. Человек пытается докопаться до сути вещей.

– До сути вещей! – повторил Браз. – Я теперь знаю, в чем эта суть заключается. Никогда нельзя изменять своим принципам!

Он сорвал с головы полотенце и пропеллером стал крутить его над головой. Потом снова приложил ко лбу и завязал на затылке.

– С чего все это началось? – спросил он сам себя. – С того, что я подписал с Черновским контракт на «Час волка». Читал сценарий, делал пробы с актерами, участвовал в составлении нищенской сметы – то есть видел и понимал, что более низко в творческом плане вряд ли когда опущусь. И все-таки взялся за этот фильм.

– А что вам оставалось? – спросил я. – Вы же сами говорили, что режиссер, который не снимает кино, уже не режиссер. Как нельзя назвать летчиком человека, который не летает.

– Да, говорил, – кивнул Браз. – Я думал, что моего таланта и настойчивости будет достаточно для того, чтобы фильм дотянуть до среднего уровня. Но истины, подмеченные народом, опровергнуть невозможно: из дерьма конфетку не сделаешь. Это точно. И теперь я расплачиваюсь за измену принципам. За тридцать сребреников. За желание возвышаться над съемочной площадкой с мегафоном в руке. Теперь я унижен, растоптан, брошен в грязь!

Мне вдруг стало и смешно, и до боли жалко Браза. Я взял его руку и сжал ее.

– Ну-ну! Не сгущайте краски! Я уверен, что следствие быстро во всем разберется. В том, что произошло, нет вашей вины. Просто грязь обладает свойством пачкать чистую одежду. Вам немного не повезло.

– Не утешайте меня! – сказал Браз, но было заметно, что мои слова пришлись ему по душе. – Самое страшное еще впереди. Когда на премьере фильма зрители закидают экран гнилыми яблоками.

– Во-первых, – возразил я, – сейчас не те времена, чтобы так просто раздобыть большое количество гнилых яблок. А во-вторых, готов поспорить, что накануне премьеры «Не тревожьтесь о завтрашнем дне» вы тоже думали о яблоках. А что вышло на деле?

– Специальный приз на Московском кинофестивале в номинации за лучшую режиссерскую работу года, – скромно заметил Браз. – Это был самый счастливый для меня день.

– Он еще вернется, – заверил я и взглянул на часы. Без пяти час. В «Rodeo-motors» я выехал в девять утра. Надеюсь, четырех часов было достаточно?

Я ободряюще похлопал по плечу Браза и зашел в гостиницу. Насвистывая, перешагивая через ступени, быстро поднялся на третий этаж и, затаив дыхание, подошел к двери резервации. Вздох облегчения вырвался из моей груди, когда я увидел за ручкой свернутый в трубочку конверт. Произошло то, что я предполагал, значит, мысли мои, как проголодавшиеся и хорошо натасканные ищейки, двигались в нужном направлении.

Испытывая удовлетворение, которого так не хватало Бразу, я зашел в кабинет, аккуратно расклеил конверт и вынул лист. Письмо на этот раз было коротким и жестким:

«Мое условие остаетсяпрежним. Освоей готовностиквстрече вы должны известить сигналом: красное полотенце наподоконникевашегокабинетане позднее 18.00. Любое ваше отклонение от поставленныхмною условий немедленноповлечет радикальные меры, которые доставятвам крайне большие неприятности. N».

Все, подумал я, сладко потягиваясь в кресле. Он выдохся. Опытный шантажист в последнем напоминании обязательно выложил бы главный козырь, о существовании которого я даже бы не догадывался. К примеру, фотоснимки, видеопленку с доказательствами или еще что-либо покруче. У N ничего не осталось в запасе, кроме колпака и «шестерки», причем машину я уже выбил из его рук, и он пока об этом не знает. В ход пошли пустые угрозы и намеки: «радикальные меры», «большие неприятности». Дешевый блеф!

Я вложил письмо в конверт, клеевым карандашом заклеил его и вышел в спальню. В бельевом шкафу царил спартанский аскетизм. Чисто красного полотенца у меня не оказалось, но для сигнала вполне могло сгодиться белое с большими красными тюльпанами. Издалека оно наверняка смотрелось, как знамя Парижской коммуны. Я заблаговременно разложил его на подоконнике, а чтобы его не снесло ветром, закрепил большой разборной гантелью. Потом передумал и убрал полотенце в шкаф.

Вернувшись в кабинет, я сел за компьютер, выбрал в текстовом редакторе шаблон типового договора, вписал в пробелы свои фамилию, имя, отчество и данные Браза, которые были мне известны, а которые не были известны, придумал. Над размером суммы, которую согласно договору спонсор передавал директору фильма, я долго не думал и, как двоечник, списал ее с предпоследнего письма господина N: триста тысяч долларов США. Опасаясь показаться слишком наглым, я определил свою долю от кассового сбора фильма в размере пяти процентов.

Готовый договор я вывел на лазерный принтер, поставил на теплом листе свою размашистую подпись и, сложив его вчетверо, спрятал в нагрудный карман.

Прихватив с собой длинный столовый нож, я вышел из кабинета, запер дверь на ключ и воткнул конверт с письмом от N на прежнее место, за дверную ручку.

Браз, сидя за столом под зонтиком, ковырял авторучкой режиссерский сценарий и был так увлечен этим, что не заметил меня. Я пробрался в середину клумбы, срезал несколько самых свежих роз и с букетом направился к пожарной лестнице.

Окно на втором этаже было открыто настежь, и голубой тюль колыхался на легком сквозняке. Я сунул букет под мышку, напоровшись бицепсом на шипы, и полез вверх по пожарной лестнице. Достигнув уровня второго этажа, я ступил на узкий карниз, ухватился за подоконник и осторожно сдвинул тюль в сторону.

Инга, сверкая роскошной наготой, лежала на постели спиной ко мне и читала любовный роман, лениво почесывая мясистую ягодицу ноготочком. Я замахнулся и кинул букет на кровать, но не совсем рассчитал силу, и розы, ощетинившиеся шипами, упали девушке на бедро.

Инга взвизгнула и взвилась смерчем. Я подавил в себе желание прыгнуть на лестницу и дать деру. Увидев меня, девушка рассерженно швырнула мне в голову брошюру и, прикрываясь, потянула простыню на себя.

– Сумасшедший! – сердито сказала она. – Ты меня заикой так сделаешь!

– Извини, – сказал я, потирая ушибленный клеевым переплетом лоб. – У тебя дверь была заперта, а в замочную скважину цветы не пролезли.

Инга быстро оттаивала. Она собрала раскиданные по постели розы, поднесла тугие бутоны к лицу и глубоко вздохнула.

– Какое чудо!.. Ну, заходи, Карлсон.

Я влез в окно. Инга встала с постели, одной рукой придерживая на груди простыню. Простыня ничего не прикрывала, а только мешала ей идти, но девушка продолжала кокетничать.

– Будь добр, помоги мне, – сказала она.

Я подошел к ней и взялся за край простыни.

– Нет-нет! – запротестовала Инга. – Лучше возьми цветы и поставь их в вазу.

– У меня к тебе деловое предложение, – сказал я, наполняя вазу водой.

– Разве через окно и с цветами приходят с деловыми предложениями? – засомневалась Инга, задвигая пластиковую дверь душевой кабины, чем-то напоминающую фонарь истребителя. Тугие струи горячей воды ударили в прозрачные стенки, делая их затуманенными. Фигура Инги стала расплывчатой, смазанной, словно я смотрел на нее глазами, полными слез.

Я вернулся в комнату, поставил вазу с цветами на подоконник. Сел в кресло, вытащил из кармана лист с договором, развернул его и положил на журнальный столик.

Инга вышла в коротком шелковом халате, с тюрбаном из полотенца на голове, села на пуфик около косметического столика, выдавила из тюбика на палец крем и круговыми движениями стала втирать его в лицо и шею.

– Ну? – произнесла она, придирчиво рассматривая себя в зеркале. – Предлагай, я слушаю.

– Отвлекись на минутку и прочти вот это, – сказал я, придвигая ей договор.

– Что это? – Инга взяла лист, поднесла его к глазам и, эпизодически его озвучивая, бегло прочитала: – «Вацура… м-м-м… именуемый в дальнейшем «спонсор», и Браз Касьян Иванович…» Он, между прочим, не Иванович, а Светозарович.