Кредо. Антология - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 10

Хорошо. Примем за рабочую гипотезу снайперский выстрел из здания Бауманки.

Винтовка с оптическим прицелом. Снайперская винтовка… Опытный стрелок: три пули подряд попали в Петренко. Так что же у него было? Полицейская снайперская винтовка? Вряд ли. Такую точность боя на таком расстоянии СВУ не даст никогда, вручи ее хоть Натаниэлю Бампо по прозвищу Соколиный Глаз.

Армейская СВД? Винтовка Драгунова — надежная, хорошая штука. Но на километровом расстоянии и от нее ждать чудес не приходится.

Какие-нибудь иностранные модели? Тут Артём мог только пускаться в догадки. У всех стран есть армии, поскольку рано или поздно люди начинают воевать, невзирая на реинкарнацию (честно говоря, порой она даже служит оправданием — враг не убит совсем, а всего лишь отправлен к следующему перерождению). У всех стран есть полиция, а в полиции — спецподразделения со снайперами, потому что рано или поздно появляются убийцы, которых не страшит неизбежность наказания.

Но про иностранное оружие Артём не знал практически ничего. Наверное, есть что-то очень дальнобойное и точное, позволяющее на километровой дистанции всаживать пули в сердце жертвы. Да и у российских спецподразделений найдутся хитрые вооружения, о которых простые полицейские и не слышали никогда.

Но представить себе убийцу с иностранной или секретной снайперской винтовкой разум Артёма решительно отказывался.

Ладно. Это тупик, но он и не должен искать убийцу. Пусть голова болит у Крылова. Артёму надо всего лишь найти флэш-карту, а убийцу с его хитрым оружием он получит в довесок.

Не правда ли, удобно?

Артём усмехнулся, представив себе Крылова, узнающего, что пули выпущены из снайперской винтовки. Прижал чашечкой из-под кофе десятку, кивнул официанту и вышел, не дожидаясь сдачи.

С деньгами — совсем швах. Надо было взять у Татьяны задаток.

У дверей Артём на миг задержался. Резко, холодно толкнуло в сердце предчувствие. Сейчас он откроет дверь, шагнет — и далекий снайпер нажмет на спуск…

— Хренушки, — сказал Артём, распахивая дверь.

Удара не было. Отсвечивали на солнце окна Бауманки.

Но все-таки Артём поспешил перейти на другую сторону улицы, прежде чем двинуться к университету.

Существуют места, навевающие тоску на любого нормального человека. Прежде всего, конечно, это присутственные учреждения, обитель бюрократов, с которыми хочешь не хочешь, а приходится иметь дело — если ты уже родился, еще живешь или недавно скончался и пока не похоронен. Далее — отвратительные для любого считающего себя здоровым человека медицинские заведения. Пусть врачи будут мудры и гуманны, сестры красивы и квалифицированны, нянечки заботливы и небрезгливы — все равно нормальный человек больниц и поликлиник чурается, как огня. Даже кладбища и крематории выглядят веселее и правдивее — бесповоротной окончательностью своей функции.

Но не меньшее отторжение вызывают школы и институты (конечно, если ты в них учился, а не пас овец на высокогорных пастбищах). Пятнадцать загубленных лет жизни, да еще каких лет! Энергия бьет ключом, хвост стоит пистолетом, хочется резвиться и шалить, ухаживать за девушками и путешествовать. Нет, суровая проза жизни (и ведь правдивая проза, вот что обидно!) заставляет тебя учиться, грызть науки (кое-кто говорит, что это гранит, но скорее — не более чем закаменелые отложения), постигать дисциплину и приобретать опыт жизни в коллективе. Надо, конечно же, надо учиться! И даже ненужные в жизни знания служат великой цели тренировки ленивых мозгов. Но по доброй воле появляться там, где из малолетних гуманоидов делают людей — занятие невеселое. Сразу вспоминаются детство и юность, прошедшие до обидного быстро и скучно. А еще становится понятно, что тебе уже никогда не изменить свою жизнь, что ты, в отличие от веселых студентов, все положенные выборы сделал, закоснел, заматерел — и теперь перед тобой только одна дорога.

К следующей инкарнации.

Артём не думал об этом, пробираясь мимо аудиторий и лабораторий, мимо вечно распахнутых дверей в накуренные туалеты, мимо шумных студенческих компаний и вечно спешащих куда-то преподавателей. Все эти мысли и так были с ним лет с тридцати, когда он уволился из МУРа, полный решимости изменить и свою жизнь, и окружающий мир; он еще был напоен энергией, еще ощущал себя молодым… и внезапно оказался в тупике. Все уже выбрано. Все уже отмерено. Все уже построено. Можно сменить профессию окончательно, уйти из частного сыска в цветоводство или начать петь песни под гитару — ничего не изменится. Полжизни ты ждешь поезд, в который хочешь сесть, покупаешь билеты и ищешь свой вагон. Но только когда поезд трогается, ты узнаешь, что остановок больше не предвидится. И тогда либо прыгай под откос, ломая руки и ноги, либо кури в тамбуре, глядя, как проплывают мимо навеки незнакомые полустанки.

Школы и институты — они как беспощадное напоминание о тысячах жизней, которые не дано прожить.

— Я тебя ждал у носа! — перекрикивая гвалт, сообщал в мобильник какой-то студент. — В циркуле, где же еще… Давай, подходи!

Кафедра низко— и высокочастотных колебаний помещалась на восьмом этаже. Артём поднялся пешком, то ли из упрямого желания доказать себе собственную хорошую форму, то ли стараясь воспринять окружающую атмосферу. Вторая причина казалась приятнее для самолюбия.

Искать никого не пришлось. У открытых дверей с табличкой «Аспирантская» стояла невысокая крепенькая женщина и отчитывала кого-то, невидимого из коридора.

— В нашей ситуации, товарищ аспирант Киреев, следует думать не о себе, любимом, а о погибшем друге и учебном процессе! Ваше поведение — это капитулянтство и слюнтяйство! Ведете себя, простите, как баба перед месячными!

При появлении Артёма женщина и не подумала снизить голос. Лишь покосилась неодобрительно и добавила, прежде чем закрыть дверь:

— И прекратите курить на рабочем месте, окружающие не обязаны вдыхать вонь!

Дверь она ухитрилась закрыть мастерски — вроде бы захлопывая с раздражением и силой, но при этом абсолютно беззвучно. Высший класс разборок!

— Что вам нужно, товарищ? — женщина перенесла свое внимание на Артёма.

— Добрый день, Карина Аслановна, — вежливо сказал Артём. — Артём Камалов, детектив. Если вы не возражаете, я побеседовал бы четверть часа с товарищем Киреевым, а потом отнял семь-восемь минут у вас.

Удивительные результаты приносит «попадание в тон» и демонстративная информированность об именах-фамилиях. Профессор Данилян не удивилась слову «детектив», не попросила предъявить удостоверение, а лишь взглянула на часы и сообщила:

— Через двадцать минут жду вас в своем кабинете, товарищ Камалов.

Уточнять, где находится кабинет, Артём теперь не мог. Поэтому дружелюбно кивнул и вошел в «Аспирантскую».

Да, тут и впрямь было накурено. Помещение оказалось длинным, узким, с одним окном, выходящим в сторону Лефортовской набережной. По стенам — стеллажи с каким-то хламом, книгами, журналами. У окна — стол, несколько стульев. И подвергшийся суровой критике товарищ аспирант Захар Киреев. Пренебрегая мебелью, Захар сидел на подоконнике.

Он и впрямь походил на Карлсона — такой же толстенький, невысокий, щекастый. Вот только Карлсон при всем своем антипедагогическом поведении никогда не курил и не брал в руки стакан с однозначно алкогольным содержимым.

— Влетело, Захар? — спросил Артём, подходя к аспиранту.

Тот лишь махнул рукой. Вдумчиво посмотрел на Артёма. Плеснул в чистый стакан прозрачной жидкости из склянки.

— Спирт я разбавляю, — сообщил Артём.

— Уже разбавлено, — отозвался Киря. — Земля пухом Ивану… пусть побыстрее повернется колесо.

— Побыстрее, — согласился Артём.

Они выпили не чокаясь. Едва прикоснувшись к стакану, Артём понял, что спирт был разбавлен исключительно символически.

Киреев выжидающе смотрел на Артёма, и тот молча выпил. Вздохнул, взял со стола кусочек хлеба, зажевал.

— Ты не мент, — сказал Киреев. — Ты кто?