Пролетая над гнездом кукушки - Кизи Кен Элтон - Страница 16

— Доктор Спайвей… в точности такой же, как и все остальные, осознающий свою неполноценность. Он — напуганный, отчаявшийся, маленький кролик, совершенно неспособный руководить этим отделением без помощи мисс Рэтчед, и он это знает. И что еще хуже, она знает и напоминает ему об этом при каждом удобном случае. Каждый раз, как она обнаруживает, что он допустил маленькую неточность — на бумаге или еще где, — тычет его туда носом.

— Это правда, — говорит Чесвик, подойдя к Макмерфи, — она тычет нас носом в наши ошибки.

— Почему он не уволит ее?

— В этой больнице, — говорит Хардинг, — доктор не имеет права нанимать или увольнять персонал. Это делает супервайзер, а супервайзер — женщина, близкая подруга мисс Рэтчед. В тридцатые годы они вместе были медсестрами в армии. Мы все здесь жертвы матриархата, и доктор так же бессилен против всего этого, как и мы. Он знает, что стоит мисс Рэтчед взять телефонную трубку, позвонить супервайзеру и упомянуть, что доктор делает частные заказы на демерол…

— Кончай, Хардинг, я не слишком разбираюсь в этих терминах.

— Демерол, мой друг, — это синтетический опий, вызывающий привыкание в два раза быстрее, чем героин. Доктора достаточно часто привыкают к нему.

— Этот маленький пердила? Он подсел на наркотики?

— Я этого не знаю.

— Тогда как она может обвинить его в…

— О, вы невнимательны, друг мой. Она не будет обвинять. Она просто намекнет на кое-что, разве непонятно? Разве вы не заметили сегодня? Она просто зовет человека к двери сестринского поста и спрашивает про клинекс у него под кроватью. Ничего больше, просто вопрос. И он уже чувствует себя лгуном, какой бы ответ он ни дал. Если скажет, что чистил ручку, она ответит: «Да, я все поняла» — и кивнет аккуратной седой прической, улыбнется дежурной улыбкой, повернется и уйдет на сестринский пост, оставив его гадать, для чего же на самом деле он использовал этот клинекс. — Хардинг дрожит, его плечи складываются, как крылья. — Нет, она не обвиняет. Она — гений намеков. Вы слышали, чтобы она хоть раз обвинила меня в чем-то? А кажется, что она обвинила меня в множестве пороков: в ревности и паранойе, в том, что я не могу удовлетворить жену, в странных отношениях с друзьями-мужчинами, в том, что я вызывающим образом держу сигарету, даже, как мне показалось, в том, что у меня между ног ничего нет, кроме кустика волос — мягких, пушистых, белокурых волос на этом месте! Отрезает яйца? О, вы ее недооценили! — Хардинг неожиданно замолк, наклонился вперед и взял за руку Макмерфи. Его лицо странно меняется, становится острым, зазубренным, фиолетовым и серым, словно пустая бутылка из-под вина. — Этот мир… принадлежит сильным, друг мой, а сильный становится сильным, пожирая слабых. Мы должны признать это. Все должно быть так, и с этим не поспоришь. Мы должны принять это как закон природы. Кролики подчинились этому закону и признали волка сильным. В целях защиты кролик становится хитрым, напуганным и увертливым, он роет норы и прячется, когда поблизости оказывается волк. Он все выносит и продолжает жить. Он знает свое место. Вероятнее всего, он никогда не вызовет волка на поединок. Вряд ли это было бы мудро? Вряд ли? — Он отпустил руку Макмерфи, откинулся назад, скрестил ноги, еще раз глубоко затянувшись сигаретой. Он вытаскивает сигарету из узкой щели рта и снова смеется — иии-иии-иии, словно гвоздь вытаскивают из доски. — Макмерфи… друг мой… я не цыпленок, я — кролик. И доктор — кролик. Наш Чесвик — тоже кролик. Билли Биббит — кролик. Все мы тут кролики разного возраста и положения, скачущие по миру Уолта Диснея. Поймите меня правильно, мы кролики не потому, что сидим здесь, — мы оставались бы кроликами где угодно потому, что никак не можем приспособиться к своему кроличьему состоянию. Мы нуждаемся в хорошем большом волке вроде нашей сестры, чтобы она все время указывала нам наше место.

— Послушай, парень, ты рассуждаешь как дурак. Ты хочешь сказать, что вы и дальше намерены сидеть в уголочке и позволять какой-то тетке с голубыми волосами заговаривать вас до состояния кроликов?

— Заговаривать меня? Нет уж. Я родился кроликом. Вы только взгляните на меня. Просто я нуждаюсь в сестре, чтобы быть довольным своей ролью.

— Черт побери, ты не кролик!

— Разве вы не видите эти длинные уши? Этот розовый нос? Этот короткий, словно пуговичка, хвостик?

— Ты говоришь как чокнутый па…

— Как чокнутый? Какая проницательность.

— Черт бы побрал тебя, Хардинг. Я не это хотел сказать. В этом смысле ты не чокнутый. Разрази меня гром, я был поражен тем, какие вы все, парни, нормальные. Насколько я могу судить, вы все не больше сумасшедшие, чем любая задница, которая шляется по улице…

— Ну конечно, задница, которая шляется по улице.

— Ну да, ты сам знаешь, что вы не такие чокнутые, каких показывают в кино. Вы просто подняли лапки и… похожи на…

— Похожи на нечто вроде кроликов, разве это не так?

— Кролики, черт! Ничего похожего на кроликов, пропади все это пропадом.

— Мистер Биббит, попрыгайте, пожалуйста, вокруг мистера Макмерфи. Мистер Чесвик, а ну-ка, покажите, какой вы белый и пушистый.

Билли Биббит и Чесвик сгорбились и превратились в белых кроликов прямо у меня на глазах, но им было слишком стыдно, чтобы проделать все то, о чем просил их Хардинг.

— Ах, Макмерфи, они стесняются. Разве это не прелестно? Есть вероятность, что легче всего заболевают люди, которые не защищают своих друзей. Может быть, они чувствуют себя виноватыми оттого, что они сегодня снова позволили допрашивать себя, снова позволили стать ее жертвами. Веселей, друзья, вам нечего стыдиться. Все было так, как и должно быть. Не дело кролика вступаться за такого же, как он. Это было бы просто глупо. Нет, вы поступили мудро, трусливо, но мудро.

— Послушайте, Хардинг, — говорит Чесвик.

— Нет-нет, Чесвик. На правду не обижаются.

— Нет, послушайте. Были времена, когда я говорил о старушке Рэтчед то же самое, что говорит сейчас Макмерфи.

— Да, но вы говорили это очень тихо и позже взяли свои слова обратно. Вы — тоже кролик, и не пытайтесь закрыть глаза на правду. Именно поэтому я не держу на вас зла. Вы просто играли свою роль. Если бы на ковер вызвали вас, или вас, Билли, или вас, Фредериксон, я бы нападал с той же жестокостью, с какой вы нападали на меня. Мы не должны стыдиться своего поведения; именно так и должны вести себя мелкие грызуны.

Макмерфи поворачивается на стуле и внимательно смотрит на Острых.

— Я не уверен, что им нечего стыдиться. Лично я полагаю, что с их стороны было, черт побери, довольно погано переметнуться на ее сторону против тебя. На одну минуту мне показалось, что я снова у красных, в китайском концлагере.

— Но, ради бога, мистер Макмерфи, — говорит Чесвик, — послушайте меня.

Макмерфи повернулся и приготовился слушать, но Чесвик больше ничего не сказал. Чесвик никогда не говорил дальше; он — один из тех парней, которые устраивают много шума, словно собираются вести людей в атаку, бросаются вперед, на одну минуту устраивают бурю в стакане воды, делают шаг-другой — и дают деру. Макмерфи посмотрел на Чесвика, застывшего после такого многообещающего начала, и сказал:

— Черт, мне все это очень сильно напоминает китайский концлагерь.

Хардингу наконец удается поймать и успокоить свои руки.

— О нет-нет, это совсем не так. Вы не должны осуждать нас, друг мой. Нет. На самом деле…

Я вижу, что в глазах Хардинга снова появилось лукавое возбуждение; думал, что он сейчас начнет смеяться, но вместо этого он вытаскивает изо рта сигарету и указывает ею на Макмерфи — в его руке она кажется еще одним белым пальцем, дымящимся на конце.

— …Вы тоже, мистер Макмерфи, при всех ваших ковбойских угрозах, с вашим важным видом и вашими выходками, вы тоже — подо всей этой грубой оболочкой — скорее всего, такой же мягкий и пушистый и с такой же кроличьей душой, как и все мы.

— Да, держу пари, что так оно и есть. Я — маленький американский кролик. Но что делает меня кроликом, Хардинг? То, что я психопат? Или люблю подраться или потрахаться? Скорее всего, второе, правда ведь? Все эти «перепихнуться-по-быстрому-туда-сюда-благодарю-мадам». Да, все эти перепихнуться по-быстрому, вероятно, и делают меня кроликом…