Интерлюдия Томаса - Кунц Дин Рей - Страница 5

Большие мотыльки облаком облепляют неоновую вывеску на крыше ресторана. Наверное, они белые, потому что становятся полностью синими или полностью красными, в зависимости от того, рядом с какой неоновой трубкой находятся. Летучие мыши, темные, не меняющие цвет, кружат чуть выше, кормятся этим ярким облаком.

Я не во всем вижу знаки и предзнаменования. Но от одного вида прожорливых и бесшумных летающих грызунов у меня по коже бегут мурашки, и я принимаю решение пройти мимо ресторана, хотя первоначально собирался заглянуть в него.

Прохожу мимо трех восемнадцатиколесников, к мастерской. «Ягуар» уехал. Механик подметает пол в ремонтной зоне.

От ворот ремонтной зоны я здороваюсь: «Доброе утро, сэр», — причем очень радостно, словно великолепная розовая заря уже окрасила небо и птичьи хоры празднуют приход нового дня.

Когда он поднимает голову, отрываясь от щетки, — это момент из «Фантома Оперы». Жуткий шрам тянется от левого уха через щеку, верхнюю губу, нижнюю губу до правой стороны подбородка. Кто бы ни нанес ему такую рану, зашивал ее, похоже, не врач, а рыбак, крючком и леской.

Не комплексуя из-за своей внешности, он отвечает: «Доброе утро, сынок. — И одаряет меня улыбкой, от которой отшатнулся бы и Дракула. — Ты встал до того, как Ванда и Уолли собрались лечь спать».

— Ванда и Уолли?

— Ох, извини. Наши опоссумы. Некоторые считают их большими уродливыми красноглазыми крысами. А уродство сродни красоте — все зависит от того, кто смотрит. Как ты относишься к опоссумам?

— Живи и давай жить другим.

— Я слежу за тем, чтобы Уолли и Ванда каждую ночь получали достаточное количество ресторанных объедков. Но жизнь у них тяжелая, со всеми этими кугуарами, и рысями, и стаями койотов, которые не прочь отобедать опоссумом. Ты согласен с тем, что у опоссумов тяжелая жизнь?

— Что ж, сэр, по крайней мере у Уолли есть Ванда, а у Ванды — Уолли.

Его синие глаза блестят неприкрытыми слезами, изуродованные шрамом губы дрожат, словно его до глубины души трогает мысль о любви опоссумов.

Ему лет сорок, хотя волосы обильно тронуты сединой. Несмотря на ужасный шрам, что-то в его поведении указывает на то, что он любит детей и добр к животным.

— Ты попал в десятку. У Уолли есть Ванда, а у Донни есть Дениз, и благодаря этому можно вынести все.

На нагрудном кармане его спецовки вышито «ДОННИ».

Он смаргивает слезы и спрашивает:

— Что я могу для тебя сделать, сынок?

— Я давно не спал и, боюсь, еще какое-то время поспать мне не удастся. Тут где-нибудь продаются кофеиновые таблетки?

— У меня есть «Ноу-Доз» на прилавке с жевательной резинкой и конфетами. Автомат может предложить тебе кое-что более действенное, вроде «Ред бул», «Маунтин дью» или этот новый энергетический напиток «Пинок- под-жопу».

— Он действительно называется «Пинок-под-жопу»?

— Стандартов больше нет, нигде и ни в чем. Если они думают, что продажи от этого возрастут, назовут товар «Хорошим говном». Уж извини, что так грубо выражаюсь.

— Нет проблем, сэр. Я возьму упаковку «Ноу-Доз».

Когда мы идем через гараж к маленькому офису, Донни говорит:

— Наш семилетний сын Рики узнал о сексе из какой-то субботней мультипликационной программы и вдруг заявляет нам, что не хочет быть ни нормальным, ни голубым, все это отвратительно. Мы отключили спутниковую тарелку. Нет нынче никаких стандартов. Теперь Рики смотрит старые мультфильмы Диснея и «Уорнер бразерс» по ди-ви-ди. Можно не волноваться, что Багс Банни начнет приставать к Даффи Даку.

Помимо «Ноу-Доз», я покупаю два шоколадных батончика.

— Торговый автомат принимает доллары или мне нужна мелочь?

— Банкноты он принимает, будь уверен, — отвечает Донни. — Ты слишком молод, чтобы давно водить трейлер.

— Я не дальнобойщик, сэр. Всего лишь безработный повар блюд быстрого приготовления.

Донни выходит со мной из офиса, и я покупаю в автомате банку «Маунтин дью».

— Моя Дениз тоже повар блюд быстрого приготовления в ресторане. У вас особый язык.

— У кого, нас?

— У поваров блюд быстрого приготовления. — Половины лица, разделенные шрамом, теряют симметрию, когда он улыбается, и лицо становится похожим на расколовшуюся тарелку. — Две коровы, заставь их плакать, дай им одеяла и спарь со свиньями.

— Ресторанный жаргон. Так официантка говорит о заказе двух гамбургеров с луком, сыром и беконом.

— Меня это удивляет, — говорит он и действительно выглядит удивленным. — Где ты был поваром… в смысле, когда работал?

— Видите ли, сэр, меня носит по стране.

— Это, наверное, так интересно, видеть новые места. Я давно уже не видел новых мест. Конечно, я бы с удовольствием отвез куда-нибудь Дениз. Чтобы только мы вдвоем. — Его глаза вновь наполняются слезами.

Похоже, он самый сентиментальный механик за Западном побережье. — Чтобы только мы вдвоем, — повторяет он, и под нежностью в его голосе, которую вызывает упоминание жены, я слышу нотку отчаяния.

— Я полагаю, с детьми трудно куда-то уехать только вдвоем.

— Нет у нас такой возможности. И не будет никогда.

Может, это только мое воображение, но у меня возникает подозрение, что последние слезы еще и горькие, не только соленые.

Когда я запиваю пару таблеток «Ноу-Доз» газировкой, он спрашивает:

— Ты часто так подстегиваешь нервную систему?

— Не часто.

— Если будешь пить их слишком много, сынок, допрыгаешься до кровоточащей язвы. Избыток кофеина разъедает желудок.

Я откидываю голову назад и выпиваю слишком сладкую газировку несколькими большими глотками.

Когда бросаю пустую банку в ближайшую урну, Донни спрашивает:

— Как тебя зовут, сынок?

Голос тот же, но тон меняется. Его дружелюбие исчезает. Когда я встречаюсь с ним взглядом, глаза у него по-прежнему синие, но в них появляются стальной отлив, ранее отсутствовавший, и настороженность.

Иногда самая невероятная история может оказаться слишком невероятной, чтобы быть ложью, а потому подозрительность уходит. Я решаюсь пойти этим путем:

— Поттер. Гарри Поттер.

Взгляд его такой же острый, как перо детектора лжи.

— С тем же успехом ты мог бы сказать: «Бонд. Джеймс Бонд».

— Видите ли, сэр, так назвали меня родители. И имя это мне очень нравилось до появления книг и фильмов. Но после того, как кто-то в тысячный раз спросил, действительно ли я волшебник, я начал задумываться, а не поменять ли мне имя, скажем, на Лекса Лютора[6] или что-то в этом роде.

Дружелюбие и общительность Донни на какое-то время превратили «Уголок гармонии» в Винни-Пухову опушку. Но теперь воздух пахнет скорее не морем, а гниющими водорослями, огни над бензоколонками такие же резкие, как в комнате допросов полицейского участка, и глянув на небо, я не могу найти ни Кассиопеи, ни другого знакомого созвездия, словно Земля отвернулась от всего знакомого и успокаивающего.

— Если ты не волшебник, Гарри, тогда чем же ты занимаешься по жизни?

Не только тон изменился, но и дикция. И у него, похоже, возникли проблемы с краткосрочной памятью.

Заметив удивление на моем лице, он истолковывает его правильно, потому что говорит:

— Да, я помню, что ты сказал, но подозреваю, что это далеко не все.

— Извините, сэр, но я повар, и только повар. Я не из тех, у кого много талантов.

Подозрительность превращает его глаза в щелочки.

— Яйца… разбить и растянуть. Кардиологическое сужение.

Я вновь перевожу:

— Растянуть — три яйца вместо двух. Разбить — яичница-болтунья. Кардиологическое сужение — гренок с избытком масла.

С глазами-щелочками Донни напоминает мне Клинта Иствуда, будь Клинт Иствуд на восемь дюймов ниже, на тридцать фунтов тяжелее, не таким симпатичным, лысеющим и обезображенным шрамом.

Следующая его фраза звучит словно угроза:

— «Уголку гармонии» не нужен еще один повар блюд быстрого приготовления.

— У меня нет намерений искать здесь работу, сэр.