Интерлюдия Томаса - Кунц Дин Рей - Страница 12

Я слышу собственный голос: «Извините, извините, извините», — когда поднимаюсь по лестнице. Это абсурд, учитывая, что мое проникновение на запретную для посторонних территорию — куда меньшее правонарушение, чем желание кукловода использовать мистера Гармони для того, чтобы вышибить мне мозги. С другой стороны, этот факт говорит в пользу человеческих существ, раз мы способны признавать, что нарушаем правила приличия, даже когда отчаянно боремся за выживание. Я где-то читал, что в самых жутких нацистских и советских концентрационных лагерях, где заключенные жили впроголодь, сильные зачастую делились пайкой с более слабыми, признавая тем самым, что инстинкт выживания не всегда освобождает нас от необходимости проявить милосердие. Не всегда человеческая конкуренция должна быть такой же безгранично жестокой, как в «Пирожных войнах»[7] на канале «Фуд нетуок».

Добравшись до верхней площадки, я слышу топот ног нагоняющего меня мистера Гармони. Обнаруживаю, что коридор идет и направо, и налево. Поворачиваю налево, доверяя своей интуиции, надежность которой, к сожалению, не достигает ста процентов.

Из комнаты по мою правую руку выскакивает, словно выброшенный катапультой, подросток лет пятнадцати, голый по пояс, босиком, в пижамных штанах, врезается в меня, отбрасывает на стену и, давая понять, что кукловод вселился в него, произносит:

— Гандон.

Хотя от удара у меня перехватывает дыхание, хотя я роняю пистолет, хотя от подростка пахнет чесноком, вероятно после вчерашнего ужина, и хотя я начинаю злиться, что меня постоянно обзывают столь неприличным словом, тем не менее способность кукловода в мгновение ока перескакивать из тела в тело производит на меня должное впечатление. Высший пилотаж. Пугает, безусловно, но высший пилотаж.

И резко вгоняя колено в промежность подростка, я говорю: «Извините, извините, извините», — выражая тем самым искреннее сожаление в связи с моим вторжением на второй этаж, куда посторонние обычно не допускаются. Он складывается в позу зародыша с нечленораздельным стоном, более всего похожим на «у-р-р-р-л-л-л», и я заверяю его, что он будет жить, хотя в данный момент и чувствует, что умирает.

Мистер Гармони стоит у лестницы, на лице недоумение. Потом губы изгибаются в гримасе горгульи: кукловод вселяется в него.

Подобрав пистолет, я бросаюсь в комнату, из которой выскочил подросток. Захлопываю дверь. В ручке кнопка, стопорящая защелку, но врезного замка нет.

Мистер Гармони уже дергает ручку, трясет дверь, но я подставляю под ручку со своей стороны стул с прямой спинкой. И пусть мистер Гармони более всего напоминает мне носорога, этот фокус наверняка удержит его на пару минут.

Я подскакиваю к окну, отдергиваю шторы. Окно из двух половинок, с восемью панелями, под ним крыша веранды, я открываю шпингалет, пытаюсь поднять нижнюю половину, но не тут-то было. Щель залита краской, подвижность нулевая.

Будь я мистером Даниэлем Крейгом, самым последним исполнителем роли Джеймса Бонда, я бы вышиб ногой деревянные горбыльки, разделяющие панели нижней половины окна, пролез бы через раму, не поднимая ее, и был таков. Но я всего лишь я, и мне понятно, что разлетевшиеся осколки поранят мне глаза, а острая щепка от горбылька вонзится в голень, вскроет малоберцовую артерию, и я истеку кровью за две и одну десятую секунды. Другой знаменитый герой экрана, лягушонок Кермит, поет песенку о том, «как трудно быть зеленым», и, возможно, это так, но ничуть не легче быть человеком, если ты не Джеймс Бонд.

Тем временем у двери мистер Гармони не ревет, как зверь с африканского вельда, но ломится в нее плечом и пинает с носорожьей яростью.

Наверное, прошло шестнадцать лет с того момента, как я в последний раз пытался спрятаться под кроватью, и даже тогда меня без труда нашли.

Остающиеся варианты — другие двери. Первая ведет в стенной шкаф, где мистер Гармони изобьет меня до полусмерти своими чугунными кулаками, а потом задушит проволочными плечиками для одежды.

За второй дверью ванная. Эта дверь запирается изнутри на врезной замок. В ванной большое окно с матовым стеклом, расположенное над унитазом.

Кафель светло-зеленый, на нем нарисованы белые корзины с красными розами. Мне такая отделка не очень нравится, я нахожу ее слишком кричащей, но ради того, чтобы остаться в живых, я вхожу в ванную и запираю за собой дверь.

Кладу пистолет на столешницу у раковины, открываю шпингалет и, к своему изумлению, обнаруживаю, что окно не залито краской и нижняя половина поднимается легко и остается в верхнем положении безо всякого стопора. Под окном та самая крыша веранды, которую я видел из комнаты.

С учетом пережитого после того как я вышел из коттеджа, чтобы разнюхать, что к чему, это та самая ночь, когда мне не следует покупать лотерейный билет или играть в русскую рулетку. Хотя удача вроде бы поворачивается ко мне лицом, у меня по-прежнему нет настроения спеть другую хитовую песню Кермита, «Радужный мост».

То ли близость унитаза, то ли волнения, связанные с этой борьбой за выживание, но я вдруг осознаю, что за этот вечер выпил пиво, банку «Маунтин дью» и бутылку воды.

Мистер Гармони еще не сломал дверь спальни, так что возникает мысль, что лучше сначала облегчиться, чем сразу выбираться наружу, а потом в какой-то момент бежать, сдвинув ноги, чтобы не справить нужду на ходу и в штаны.

Для ответственного повара блюд быстрого приготовления соблюдение правил личной гигиены — святое, и дверь в спальню с треском выламывается, когда я мою руки. Вытираю их о свитер, хватаю пистолет, встаю на опущенную крышку туалетного сиденья, торопливо вылезаю из окна на крышу веранды.

Именно под этой крышей мы с Ардис и беседовали. Происходило это считаными минутами раньше, но мне кажется, что прошло больше часа с того момента, как мужественная женщина заговорила со мной.

Розовый отсвет зари еще не коснулся восточного горизонта. На западе луна села, а звезды, похоже, померкли. С каждой секундой и без того темная ночь становится все темнее.

Пока мистер Гармони, в которого вселился демон, пытается вышибить дверь в ванную, я пересекаю покатую крышу. Прыгаю, приземляюсь на лужайку, находящуюся на девять футов ниже, не ломаю лодыжки, падаю, качусь, вскакиваю на ноги.

На мгновение чувствую себя бесстрашным рыцарем, рубакой-парнем. Но законная гордость может быстро перерасти в тщеславие, а потом и в самовлюбленность, и когда в манере мушкетера ты отвешиваешь поклон, касаясь шляпой пола, то поднимающаяся голова вполне может встретиться с опускающейся секирой палача.

Мне надо уходить от этого дома, но отступление по асфальтовой дороге, проложенной по холмам и лощинам, неминуемо приведет ко встрече с одержимыми демоном членами семьи Гармони. Я узнал о кукловоде гораздо меньше, чем нужно знать, но мне уже известно слишком много, чтобы оставить меня в живых. Через одного или другого члена семьи он будет неотрывно преследовать меня.

И ему необязательно входить в разум всех этих людей, чтобы заставить их выполнять его желания. Сколько бы Гармони ни жило в этих шести домах, дома большие, так что Гармони никак не меньше тридцати, скорее даже больше сорока, — кукловод может дать им знать, что ему нужны они все для предотвращения моего побега. Они повинуются из страха, что он будет перепрыгивать из одного в другого, калеча или убивая тех, у кого возникнет мысль о сопротивлении. Если они любят друг друга, никто не попытается вырваться на свободу, зная, что наказание

— и жестокое — понесут близкие. Свобода такой ценой — вовсе не свобода, а давящее чувство вины, от которого можно избавиться только одним способом — покончить с собой.

Они будут охотиться на меня, а мне придется или бежать с Аннамарией, или убить их всех. Но я не смогу убить так много людей, не смогу убить даже одного. В моем пистолете обойма на десять патронов, но в ней их осталось семь. Однако недостаток патронов — не причина, по которой я не стану прокладывать себе путь из «Уголка» с помощью пистолета. Мне этого не позволит мое прошлое и будущее. Под прошлым я подразумеваю мои утраты, под будущим