Вариант «Бис». Дилогия - Анисимов Сергей - Страница 46

– Наверное, удивление.

– Удивление, остолбенение, растерянность, – Сталин делал резкие жесты правой рукой при каждом слове. – А растерянность в бою – это поражение. Основной вариант я утверждаю. За сорок минут до начала зачитать обращение к войскам. Они имеют право знать, на что мы идем… У кого-нибудь есть возражения по существу вопроса?

Возражений не было, как легко было догадаться. Советское государство было поставлено в безвыходное положение. Заключившая сепаратный мир со своими западными противниками постгитлеровская Германия, тело вождя и вдохновителя которой сейчас догорало в бензиновом костре во дворе Имперской Канцелярии, не была, конечно, победительницей. Именно этот факт позволил удержаться кабинетам Черчилля и Рузвельта. Германия была побеждена, повержена, обращена в руины и сдана на милость своим победителям. Как гласит американская идиома: «Победа – это когда все солдаты противника убиты и все его вещи поломаны». То, что из числа победителей по политическим причинам были исключены русские, было куда менее важным. В конце концов, они кое-что себе уже получили и вообще уцелели только благодаря союзной помощи. Празднование победы над Германией, вылившееся в бурное ликование, прокатившееся по победившим странам, оставляло мало места для размышлений о каких-то там русских, продолжавших воевать непонятно зачем. Во время Первой мировой, фактически признав свое поражение, они заключили мир с Германией, которой до окончательного военного краха оставалось два шага, а после победы западных Союзников во Второй так же остались в дураках, с недоумением пытаясь понять, как же это получилось. Это, судя по всему, в природе славян. Примерно так выглядело общее представление о положении на Восточном фронте. Насколько оно было далеко от истины, показали уже ближайшие дни.

Девятого ноября 1944 года советские войска начали третье стратегическое наступление за год. В три часа ночи большинство подразделений было поднято по тревоге. Выбегающие из блиндажей и землянок солдаты ощущали вокруг массовое шевеление. Поуркивали моторы, ржали лошади, что-то перезвякивало в темноте, наполненной топотом бегущих ног, отдаленным гулом двигателей и приглушенными человеческими голосами. Каждый полагал, что он стал последним проснувшимся в это очень рано начавшееся утро. Офицеры кучками стояли между опутанными маскировочными сетями капонирами, негромко переговариваясь и то и дело поглядывая на часы. Всем было ясно, что давно по какой-то высшей причине задерживаемое наступление начинается сегодня.

Солдат и офицеров полка самоходной артиллерии, уже три недели назад приданного 4-му Гвардейскому стрелковому корпусу генерала Гагена, входившему в 8-ю армию под командованием Старикова, собрали побатарейно, и старшие офицеры с политруками зачитали им приказ главнокомандующего о переходе фронтов в решительное наступление, имеющее своей целью окончательный разгром врага. Приказы объявляли о предательстве бывших союзников и призывали громить их без жалости. Возбужденные голоса бойцов раздавались со всех сторон, приказы практически одновременно были доведены до всех низовых звеньев войскового управления.

Части были скучены. Через каждые триста метров располагались позиции полковых пушек или батарей зениток, ровными рядами выстраивались по сторонам проезжих путей капониры с тягачами, танками, самоходками, десятками армейских грузовиков. От сотен землянок тянулись невидимые в темноте тропинки, стягивающиеся в ходы сообщения, ведущие в лежащие в полутора километрах окопы переднего края. Время шло неимоверно медленно. Войска получали горячую пищу, много раз проверенные ориентиры и отметки уточнялись ротными и командирами батарей. Каждый артиллерийский наблюдатель, каждый командир стрелкового батальона или танковой роты имел тщательно прорисованный фотопланшет, демонстрирующий наложенный на координатную сетку вид сверху ближайших сорока километров германских позиций, с выделенными кружками и стрелочками ДОТами, пулеметными гнездами, месторасположением известных штабов и складов. Все это было вызубрено наизусть, зачеты сданы на рельефных макетах. Наступление готовилось слишком долго, чтобы насобачившиеся в этой азартной игре штабисты могли допустить сбои на самом первом этапе. В паре километров позади артиллеристы торопливо свинчивали защитные колпачки со взрывателей выложенных на брезент в ровиках снарядов, рядом подвывали моторы подходящих из тыла машин с рядами рельсовых направляющих на кузовах.

– Боишься? – командир самоходки номер 222 присел рядом со своим братом, всего месяц назад распределенным в его батарею прямо из училища, вдвоем с которым они теперь составляли огневой взвод.

Юный младший лейтенант, глубоко дышащий ртом, изо всех сил замотал отрицательно головой, поспешно запихивая в карман комбинезона треугольный кусок сахара. Ему было настолько страшно, что болел желудок.

– А зря.

Брат сел рядом с ним, свесив ноги в капонир, где стояла САУ с номером 224. Крепко обхватив его за плечи и подтянув к себе, он жарко зашептал ему на ухо:

– Не будешь бояться – убьют. Будешь трусить – убьют. Растеряешься – тоже убьют. Хочешь остаться в живых – держись за мной. Радио все время на прием, на передачу переключаешь, только если заметишь что-то важное. С ходу не стреляй, смотри куда целишь. Если подожгут, выпрыгивай кубарем и закапывайся в какую-нибудь воронку поглубже, пока наши дальше не пройдут. Мне мать приказала тебя беречь, братан, и я тебя сберегу. Но в машине ты командир, и от тебя весь расчет зависит. Первый бой всегда самый страшный, только не растеряйся, только держись за мной. Все будет хорошо.

Он посмотрел на часы. Было без двадцати.

– Ел уже?

Брат кивнул.

– Врешь, – с удовольствием сказал старлей. – Я вижу.

Тот посмотрел на него, как собака, дрожа от озноба.

– Ну хватит, хватит. Курнуть хочешь?

Не дожидаясь ответа, он достал пачку папирос, полученных в последнем доппайке, вынул две, прикурил одновременно от похожей на бочонок саперной зажигалки, дал одну брату. Тот затянулся так глубоко, что сквозь втянутые щеки проступили контуры зубов.

Командир полка обошел шестнадцать своих самоходок. Треть уже повоевала, а остальные были новенькими, с иголочки, изделиями Уралмашзавода. Две недели переформировки и последующий месяц в армейском тылу позволили ему неплохо поднатаскать молодежь, но воюющий с сорок первого майор знал, что особо большого значения это не имеет. Все равно, когда наступит время следующего переформирования, в строю останется меньше половины ветеранов и меньше трети молодежи – выживут самые ловкие и самые везучие. Он поздоровался с командиром своей второй батареи и с его младшим братом, которого узнал не по осунувшемуся лицу, плохо различимому в темноте, а по белевшему на корме самоходки номеру. Большие красные звезды хорошо смотрятся на парадах и учениях, в полевых же условиях их заменяют номера и тактические знаки частей – ромб, перечеркнутый круг, перевернутый треугольник. Он не возражал, когда на машинах писали всякие личные надписи, но любители такого у него почему-то долго не жили.

Младший лейтенант, не отрываясь, смотрел на майорский иконостас, увенчанный новеньким орденом Богдана Хмельницкого.

– Зря смотришь, Леник, – заметил майор. – Таких уже не дают. Повезет в наступлении – получите по ордену. На тебе, Боря, еще с прошлого раза «Знамя» висит, и на наводчике твоем, этот, как его…

– Михайлов?

– Ага, этот самый. Я подавал на «Славу», но где-то зажали.

Майор не зря завел такой разговор, он знал, что ничто так не успокаивает людей перед первым боем, как внешняя сторона войны. Ко второму разу это уже не действует.

Сзади, шипя, поднялась красная ракета, через секунду такие же ракеты поднялись, тоже позади, слева и справа. И немцы и наши периодически подвешивали над передним краем свои люстры, но их свет так далеко не долетал. Поднялись еще две красные, за ними одна зеленая.

– Зажми уши и открой рот, – посоветовал комполка молодому. Тот послушно раскрыл рот.