Пикник на Аппалачской тропе - Зотиков Игорь Алексеевич - Страница 10

На следующее лето я уже не поехал в горы и решил серьезно заняться авиацией.

И вот пришло время, когда я получил одновременно и диплом инженера, и пилотское свидетельство, но не пошел по «летному» пути. У меня не хватило чувства, что это моя дорога. Ведь она была такой необычной!

Меня распределили в опытно-конструкторское бюро, туда, где главным конструктором был Архип Михайлович Люлька — изобретатель первого в СССР реактивного газотурбинного двигателя. Он предложил свой двигатель еще перед войной, но его предложение затерли, забыли о нем и вспомнили только тогда, когда в самом конце Отечественной войны на фронте появились первые немецкие истребители с двигателями того типа, который предложил когда-то теперешний Главный.

Итак, я стал инженером-конструктором авиационной техники. Жил чертежами и грохочущими на испытаниях двигателями и был счастлив. Но однажды я вдруг узнал от друзей-альпинистов, что можно поехать с ними снова в горы, в альпинистский лагерь, что это будет «спортивная школа» и что поэтому, восхождения будут серьезными и такого типа, о чем мечтает каждый, кто когда-либо побывал в альпинистском лагере.

Я провел в составе этой спортивной школы сначала одно удивительное лето, потом второе. То второе лето не было для меня удачным. Сезон начался с ужасной холодной ночевки, когда мы сидели без палатки всю ночь на свернутой веревке на заснеженной скальной «полочке», свесив ноги в пропасть, а на следующий день пришли в лагерь уже со спасательными отрядами. И так пошло и пошло — все лето какие-то чепе, надрывы. А когда я вернулся обратно, оказалось, что со мной что-то случилось. Я начал болеть. Меня мучили постоянные простуды, головные боли. Прошло больше года, прежде чем я пришел в себя после надлома в горах.

За это время я прочитал много книг, которые раньше, когда я горел только своей работой, мне было некогда читать. И одна из них была «Жизнь во мгле» Митчела Уилсона — книга об ученом-атомщике Америки. И тут я понял, что должен снова пойти учиться. Мои институтские знания стали казаться мне просто смехотворными. Я поступил в аспирантуру: сдал экзамены, и меня приняли в лабораторию одного из институтов Академии наук СССР, которая занималась изучением процессов теплообмена. Моим руководителем стал профессор Евгений Васильевич Кудрявцев. Полтора года, почти каждый день, до глубокой ночи сидел я в библиотеках, занимался теорией, учился, и наступил день, когда я сдал кандидатские экзамены. Ну, а потом началась гонка эксперимента. Казалось, всем вдруг стало интересно узнать, что станет с конусом из легкоплавкого материала, если его вставить в горячий сверхзвуковой поток…

И тут я неожиданно для себя вдруг вернулся к ракетам, от которых, казалось, отошел безвозвратно. Ведь плавление легкоплавких конусов в горячем сверхзвуковом потоке моделировало разрушение головных частей ракет, возвращающихся на землю после полета в космосе и сгоравших, разрушающихся как метеориты, не долетающие до Земли.

Я стал ездить в одно опытное конструкторское бюро, где неизвестный тогда миру инженер Королев создавал свое «изделие» — так тогда называлось то, что там делалось. Там я начал повторять свои опыты уже на экспериментальной базе этого НИИ, и мои модели были уже не маленькие штучки толщиной с карандаш, а огромные, в сотни килограммов весом, конусы и цилиндры, которые ставились у самых раструбов тоже огромных сопел ракетных двигателей в ожидании, когда после длинного, похожего на пароходный, предупреждающего всех об опасности гудка вдруг раздастся как бы взрыв и разверзнется на несколько минут страшным грохотом и ослепительным пламенем темнота за толстым, зачерненным пуленепробиваемым стеклом бункера, где мы все стояли.

Но всем хотелось, чтобы перепад между температурой огненной струи и температурой плавления или испарения материала модели был бы побольше, а температуру огня увеличивать было нельзя. Она и так была уже около трех тысяч градусов. И тогда вдруг возникла идея сделать модели с очень низкой температурой плавления, не из стали или алюминия, а из… льда. Обычного льда. Вот тут я снова вернулся к тому, что, казалось, уже тоже ушло, — к альпинизму, точнее, к книгам, купленным в период занятия альпинизмом, книгам по гляциологии, то есть науке о ледниках и природных льдах, начал ездить в библиотеку, чтобы просмотреть все, что по этому поводу написано.

Ведь казалось, что в гляциологии, которая существует так давно, вопросы таяния льда под теплыми потоками воздуха или воды уже решены. Но оказалось, что это совсем не так…

Трудно сказать, как шли бы дела молодого кандидата наук, но вдруг газеты запестрели статьями и фотографиями о том, что Советский Союз посылает большую экспедицию в… Антарктиду для исследования до сих пор загадочного шестого континента. «Эх, если бы можно было применить свои знания для исследования машины Земли, ее ледяной южной шапки — Антарктиды», — подумал я. Сразу вспомнились книги Амундсена и акварели из «Жизни растений».

То, что такая поездка не только удел каких-то неведомых героев, но и обычных людей, мне стало ясно после того, как в Антарктиду поехал мой коллега по лаборатории. Это вдохнуло и в меня надежду: «Я должен вырваться из мира, ограниченного проходными многочисленных учреждений, в мир, где светит солнце и сверкают снега и море». И я занялся изучением гляциологии, теперь уж с акцентом на ледниковый покров Антарктиды. И вдруг обнаружил, что математическая форма уравнений переноса тепла и холода в толще огромного антарктического ледникового покрова в точности такая же, как и уравнений переноса тепла у плавящейся головной части королевских «изделий», входящих в плотные слои атмосферы. А это значит, что можно предложить найденные аналогии для исследования ледникового покрова Антарктиды!

Самым для меня удивительным оказалось, что, когда я предложил свои идеи в качестве основы для комплексного изучения теплового режима огромной ледяной шапки Антарктиды, они были приняты, а сам я — их автор — был зачислен в зимовочную часть антарктической экспедиции и в декабре 1958 года вместе со своими новыми друзьями уже стоял на борту теплохода, отправляющегося к Южному полюсу.

В дебрях полярной ночи

Первая зима и «белые грибы» Антарктиды. На вторую зимовку — к американцам. С открытым сердцем! Праздник середины зимы. «Мы смеемся потому, что нам нельзя плакать». Бутс и чаплан. Возвращение и рассказ о шельфовом леднике Росса. Снова протрубила труба…

Итак, я отправился на полтора года на зимовку в Антарктиду — изучать тепловой режим ледникового покрова с помощью методов, которыми пользовался в своей технике. Правда, меня сначала влекла не так сама зимовка в Антарктиде, как возможность увидеть по дороге туда и обратно Европу, Африку, может быть, другие страны. Но странное дело: несмотря на то что, живя в Антарктиде, мы часто ругали ее последними словами, когда я вернулся, то через некоторое время почувствовал, что год с лишним жизни и работы на шестом континенте вспоминался как самое лучшее, наиболее плодотворное для меня время. Оно заслоняло собой не только посещение Европы и Африки, но и все, чем я занимался и что видел раньше. Я вернулся было на старое место работы, но то, что я там делал, уже не интересовало меня. Я думал только об Антарктиде, написал несколько статей, и их неожиданно хорошо приняли и в СССР, и в других странах. Ведь мне удалось сделать что-то похожее на открытие, показать, что под толстейшим ледяным панцирем Антарктиды идет непрерывное таяние льда. Находки такого типа тогда было делать легко. Слишком много «белых грибов» науки еще росло тогда под ногами.

Однажды пришло письмо из Мельбурна от одного из руководителей австралийской антарктической программы. Он сообщил, что читал мою статью о таянии под Антарктидой и она ему понравилась. Ах как я был горд этим письмом!