Три дороги - Макдональд Росс - Страница 15

— Возможно, этим.

— Когда я оглядываюсь назад, то мне кажется, что всю жизнь я был чем-то вроде одинокого волка. Даже моя профессия — не помню, говорил ли я вам, что занимаюсь историей — занимался, — тоже работа в одиночку. Я редко принимал участие в командных играх, но преуспел в боксе и плавании. Единственное, чем я по-настоящему увлекся, — служба в военно-морском флоте. После того как меня произвели в офицеры и особенно когда приписали к кораблю, впервые в жизни я почувствовал, что к чему-то принадлежу. Я стал членом команды, которая сражалась за правое дело, и это дало мне неведомое раньше удовлетворение. Из меня получился довольно хороший офицер, как это ни удивительно. Я ладил с подчиненными и выполнял свои обязанности. Когда корабль затонул, я почувствовал невосполнимую утрату.

— Вас... списали по инвалидности, насколько мне известно, до окончания войны?

— Правильно. Я знаю, на что вы намекаете. Я подробно обсуждал это с заведующим Райтом. Правда, конечно, что я чувствовал вину, потому что вышел из борьбы раньше, чем закончилась война. Правда и то, что я не хотел возвращаться в строй после того, как разбомбили мой корабль. Я был совершенно измотан после двухлетнего пребывания на море и думаю, что к тому же боялся. В то время я не признавался в этом даже самому себе, а теперь вот признаюсь.

— В чем конкретно признаетесь?

Брет перевел взгляд с Клифтера опять на окно. Его рука напряженно сжала подлокотник полукресла, как будто это была ловушка.

— Я признался заведующему Райту и самому себе, что внутренне был рад, когда мой корабль пошел ко дну. Для меня это означало получить отпуск, если спасусь. — Его голос словно треснул на последнем слове.

— Понятно. Вы еще чувствуете за собой вину?

— Может быть, и чувствую, — нетерпеливо ответил Тейлор. — Но к данному делу это не имеет отношения.

— Думаю, что имеет. Вы все еще не можете спокойно жить, осознавая свою слабость. Помните, что ставить личное над общественным является нормальным проявлением человеческой слабости. Я вынашивал аналогичное желание, мистер Тейлор. Когда каждый день отбирал кандидатов на сожжение, я молился про себя, чтобы не стать одним из них, хотя было много других людей, которые больше меня заслуживали право остаться в живых; Мы все должны научиться жить, примирившись с чудовищным фактом своего собственного эгоизма. Нет никакой добродетели в бесполезном самобичевании.

— Именно это сказал Райт, и я ему поверил. Кое-чему поверил. Но сейчас не это обстоятельство беспокоит меня.

— А что вас сейчас беспокоит?

— Вещи, которые не могу вспомнить, — произнес он глухим, жалким тоном и неожиданно выпалил: — Доктор, что случилось с моей матерью?

— С вашей матерью?

Его улыбка тоже была жалкой.

— Разве я сказал «мать»? Я имел в виду жену. Хотел вас спросить, что случилось с моей женой. До сегодняшнего дня я даже не знал, что женат.

— Сожалею, но она умерла. — Клифтер развел руками, сделав жест замешательства и сочувствия.

— Но как она умерла?

Клифтер еще не принял решения, как ответить, и поэтому отделался иезуитской полуправдой.

— Точно я этого не знаю. Расскажите мне о своей матери, мистер Тейлор. Вы помните ее?

— Да. — Затем после продолжительной паузы добавил: — Она была очень миловидной женщиной. В этом я уверен, но ее образ запомнился мне смутно. Я уже сказал, что мне было всего четыре года, когда она умерла. Она была добра ко мне. Мне с ней было весело. Она даже становилась в кровати на голову ради меня и все такое. Мы дрались подушками. Во время еды мы тоже играли. Я должен был сделать глоток, когда она коснется стола всеми десятью пальцами. У нее были красивые руки.

— Вы запомнили ее смерть?

Взгляд мечтательных голубых глаз стал жестким.

— Нет. Подождите... Кое-что я помню. — Глаза Брета потускнели, взгляд стал отсутствующим. Коричневое от загара лицо разгладилось и просветлело, как будто на него надели маску молодого человека, чтоб извлечь прошлое. — Я вошел в ее комнату, а она была мертва. Иногда ночами, когда я чего-то пугался, она разрешала залезать к ней в кровать и оставаться там, пока не засну. В ту ночь мне приснился страшный сон, и я пошел к ней в комнату, но она была неподвижной и холодной. Я видел ее мертвое лицо при свете лампочки, стоявшей у изголовья кровати. Руки были сложены на груди. Я дотронулся до ее лица, оно было такое же холодное, как мокрая одежда.

— Была ли на ней ночная сорочка? — Клифтер вспомнил, что Лоррейн была голая, когда ее обнаружил Тейлор.

— Нет. — Ответ был совершенно однозначным. — Она была одета в черное шелковое платье с кружевной оборкой на шее. Глаза закрыты, а голова лежала на белой сатиновой подушке. Я не знал, что она умерла, пока мне не сказал об этом отец. До этого я еще не видел мертвого человека.

— Спала ли обычно ваша мать на белой сатиновой подушке?

— Разве я могу запомнить такую вещь? Моя мать умерла, когда мне было четыре года.

Клифтер не стал указывать на то, что Тейлор сам припомнил эту деталь. Эта тема, казалось, расстраивала молодого человека, поэтому Клифтер на время оставил ее.

— Скажите, часто ли вы вспоминаете о смерти матери, мучительно ли это воспоминание для вас?

— Вы имеете в виду, вспоминал ли я в детстве?

— Да.

— Я вообще редко думал о матери. Одна из причин заключалась, вероятно, в том, что отец никогда не упоминал о ней. Думаю, что он, наверное, горевал о ней в одиночестве. Конечно, он не был счастливым человеком, так и не женился снова, но, насколько я помню, о ней он не говорил. Даже не отвечал на мои вопросы о ней, эта тема вообще была запретной. Понятно, у меня возникло впечатление, что с этим что-то неладно, но я так и не осмелился спросить его, в чем дело.

— Может быть, он не любил мать?

— Может быть, и не любил. Эта мысль не могла прийти мне в голову, когда я был ребенком, но позже я думал об этом. Я уже сказал вам, как он вообще относился к женщинам. Воспитывая меня, отец внушал мне относиться к ним как к лицемеркам, как к нежным щупальцам вселенской грязи. Это продолжалось, пока я оставался дома, а я жил вместе с ним до семнадцати лет, если не считать семестра в подготовительной школе. Мне не позволялось водиться с девчонками. Он не разрешал мне купить девочке стакан содовой воды или пойти на смешанную вечеринку. Я стал ухаживать за девочками только после его смерти, уже на старшем курсе в Чикаго, но у меня с ними ничего не получалось. Я был девственником до свадьбы. — Он поторопился поправить себя: — До ночи накануне свадьбы.

Была ли это Паула Вест? — подумал доктор. Конечно, она бы ему сказала. А может быть, и утаила бы. У каждой женщины, как и у каждого мужчины, есть свои секреты.

Брет понял, о чем подумал доктор, и ответил на незаданный вопрос.

— Я переспал со своей женой накануне свадьбы. Любопытное обстоятельство, — неуверенно добавил он. — Мне это приснилось сегодня утром. — Он рассказал Клифтеру, что запомнил, о приснившейся ему мягкой кукле. — Вероятно, это означает, что я женился на Лоррейн под впечатлением моральных взглядов своего отца?

— Или переспали с ней в знак протеста против него? Сон может иметь много значений. О вашем сне мы поговорим в другой раз.

Клифтер поднялся со стула и нетерпеливо заходил по маленькому кабинету. Хотя большая часть биографии была смазана или вообще отсутствовала, характер сознательной жизни Брета начал вырисовываться. Совершенно очевидно, что он зациклился на смерти матери, в чем частично был виноват отец, весьма неумело обращавшийся с сыном. Но он слишком легко получил подтверждение этому, почти безо всякого труда. Готовность рассказать о детстве и отчетливость детской Памяти вызывали подозрения, особенно в свете схожести смерти матери со смертью жены. Совершенно очевидно, что сцена смерти могла заместить утраченную в памяти сцену убийства жены — умелая работа воображения пациента, отождествившего образы матери и жены, ведь Брет их спутал даже в разговоре. Получался вариант эдипова комплекса, осложненный меланхолией, возникшей на почве того, что Брет назвал чувством утраты. Он лишился матери в уязвимом возрасте; его корабль затонул, унеся с собой обстановку товарищества. А затем лишился жены. Он стал одним из тех, кто постоянно переживал утраты и ждал, что они повторятся, особенно там, где затрагивались его привязанности. Он сделал все возможное, чтобы потерять Паулу Вест. И наконец утратил память и само чувство реальности.