Безжалостное небо(сб.) - Чандлер (Чендлер) Бертрам - Страница 81

Знакомо ли вам, хотя бы в общих чертах, строение одноклеточного организма? Так вот, космический корабль “Ибис” походил на такой организм. Он не был смонтирован или собран по частям, его обшивку не сваривали и не стягивали болтами. Словом, он совершенно не напоминал механизм, отдельные части которого можно вынуть или заменить. Нет, корпус “Ибиса” был цельным, и, создавая его, ученые строго следовали принципам новейшей теории молекулярных сил. Внешне “Ибис” ничем не отличался от современных космических кораблей, разве только был поменьше и не столь быстроходен. Не спорю, в его конструкции имелись кое-какие дефекты, но шестьдесят лет назад, когда “Ибис” отправился в свой первый полет и проект Крузиуса и Благовича стал реальностью, все славили повое чудо техники.

“Ибис” имел электромагнитное управление. Крузиус и Благович блистательно доказали на практике, что для межпланетных путешествий космическим кораблям больше не нужно реактивное горючее. Особый ускоритель “антиграв” — генератор антигравитационного поля — позволял кораблю легко преодолевать любые пространства по гравитационным линиям, пронизывающим космос. Это было поистине гениальное открытие, настоящий переворот в технике.

Год две тысячи двадцать пятый ознаменовал собой конец атомной и начало электромагнитной эры. Но, увы, именно этот год оказался одним из самых трагических в истории человечества. Едва “Ибис” блестяще завершил третий пробный перелет Земля — Марс — Земля, как на нашей планете неожиданно для всех вспыхнула страшная эпидемия желтой чумы.

Сейчас, вероятно, лишь самые глубокие старики помнят о тех кошмарных днях. Впрочем, я в этом не уверен, ведь известно, что события, отличающиеся особой жестокостью, невольно вызывают защитную реакцию человеческого мозга, и почти всегда вступает в действие закон подсознательного оптимизма, побуждающий нас забыть все неприятное. Так или иначе, но нет ни одной книги по истории и медицине, в которой не упоминался бы тот злосчастный год. Подсчитано, что за полгода эпидемия унесла полтора миллиарда людей — почти половину всего населения Земли. И если другой половине посчастливилось уцелеть, то этим земляне обязаны ксемедрину, который добывали на Титане, и космолету “Ибис”, который с неслыханной быстротой долетел до шестого спутника Сатурна.

Полет не был опасным. До этого человек уже не раз ступал на поверхность спутников Сатурна. Более того, он проник на планету Уран, сумел облететь и досконально изучить всю Солнечную систему — и все это на устаревших уже теперь атомных кораблях.

Словом, “Ибису” не грозила серьезная опасность. Не было оснований бояться и каких-либо неожиданностей.

В самом деле, тридцатидневный полет протекал как нельзя лучше. Но при посадке на Титан произошла небольшая авария был поврежден антиграв.

Только через двое суток командиру корабля Арне Лагерссону и инженеру-пилоту удалось обнаружить, что, хотя индикатор стоит на отметке “нормально”, драгоценная энергия антигравитационного устройства катастрофически убывает.

— Мы подчас похожи на погонщика верблюдов в пустыне, который преспокойно идет во главе каравана и не замечает, что у него продырявлен бачок с водой, — сказал Арне Лагерссон.

В навигационный салон, где собрался командный состав корабля, вошел борт-инженер Алексей.

— Я укрепил соединительные кабели и осмотрел весь комплекс антиграва, теперь все в порядке, — доложил он и посмотрел на свои перепачканные в масле руки. — Подумать только! Двое суток мы спокойно спали и ели и даже не подозревали, что в конденсаторах утечка. Я готов сам себя высечь.

— Перестань, — сказал второй пилот Фултон. — Я все думаю, как это могло случиться?

Арне Лагерссон отошел и пристроился в углу. Он неподвижно глядел прямо перед собой, то и дело негромко похрустывая пальцами. К нему подсел Фултон.

— Вероятность утечки энергии в антиграве примерно одна тысячная, — сказал он. — Учти также, что отказал предохранительный клапан. Мало того, не сработал и аварийный. Это уж чересчур.

Лагерссон в ответ только пожал плечами.

— Ничего не понимаю, — продолжал Фултон. — Тысяча, помноженная на миллион, дает миллиард. Слышишь, Арне? Вероятность была одна миллиардная. Повезло, нечего сказать!

— Твои расчеты неверны, — сказал Лагерссон. — Посадка была не особенно удачной, и многие клапаны вышли из строя. Что ж в этом странного? Так уж случилось, и теперь нам приходится худо. А что показывает индикатор антиграва?

— Мало утешительного. Пока шестьсот пятьдесят килограммов, ниже предельной нормы. Но если учесть, что люди и механизмы весят тысячу шестьсот килограммов, то нетрудно подсчитать. На корабле девятьсот пятьдесят килограммов лишнего груза.

Лагерссон до боли закусил губу и сокрушенно покачал головой:

— Плохи наши дела, Фултон.

— Да уж хуже некуда. — Фултон осмотрелся по сторонам, словно одним-единственным взглядом хотел окинуть все вокруг.

— Нелегко будет сбросить эти лишние девятьсот килограммов.

Лагерссон созвал всех офицеров.

Не дожидаясь особого приглашения, к ним присоединились Алексей, Ирина и доктор Паульсен.

— Прошу всех вас держать случившееся в тайне, — сказал командир корабля. — Незачем заранее тревожить экипаж.

Он поднялся на командный мостик и медленно побрел в свою рубку, чувствуя себя смертельно усталым и близким к обмороку. “Старею, — подумал он. — Скоро сорок. Многовато, многовато для такой работы”.

Он закурил сигарету и взглянул в плексигласовый иллюминатор.

Отсюда Титан казался безжизненной равниной, насколько мог охватить глаз скованной ледяным панцирем. Из расщелин в синеватых ледяных глыбах тонкими красными струйками вытекал ксемедрин, стелясь над самой поверхностью планеты. Лагерссон не раз бывал на Титане. Впервые он прибыл сюда в две тысячи одиннадцатом году, когда производил съемки местности, а затем вторично, ровно через десять лет, делал новые, периодические съемки. И вот теперь он попал сюда в третий и, как опасался, последний раз.

Примерно в трехстах метрах от корабля из-за ледяного холма показались космонавты. В громоздких термических скафандрах они двигались медленно, гуськом, неся на плече баллоны с ксемедрииом, собранным из расщелин после долгих часов утомительнейшей работы. Лагерссон узнавал своих людей по походке. Не всех, конечно: на корабле было несколько новичков, — но каждого, с кем ему доводилось летать прежде, он, не колеблясь, узнал бы и за тысячу метров.

Он в изнеможении прилег на койку.

Девятьсот килограммов! Их нужно сбросить любой ценой. Но Лагерссон не мог сосредоточиться на этой мысли. Он поймал себя на том, что думает об иррациональности мира и самой истории — право же, нелепо, если мир агонизирует из-за какой-то ничтожной, неизвестной доселе бактерии, а спасительное лекарство можно добыть только в миллионах километров от Земли! А, впрочем, возможно, в этом есть своя логика и даже счастливая закономерность. Ксемедрин! Когда много лет назад на Титане производились первые съемки местности, кто бы мог подумать, что реденькие красные струйки газа принесут спасение человечеству? А врач из Гамбурга! Ведь это он догадался, что в борьбе с бактерией можно использовать только ксемедрин. Он случайно обнаружил это, изучая всевозможные катализаторы для получения противоэпидемической сыворотки. Но была ли то случайность или же закономерность?

Лагерссон попытался представить, что произошло бы, вспыхни эпидемия годом раньше, когда проект Крузиуса и Благовича существовал только на бумаге. Обычному космическому кораблю на атомном горючем понадобилось бы около года, чтобы достигнуть Титана. За это время человечество успело бы вымереть. “Да будут благословенны “Ибис” и чудодейственный ксемедрин”, — подумал он.

Он невесело усмехнулся: ведь самый захудалый философ с полным правом может обвинить его в голом практицизме.

Сигарета потухла, и Лагерссон погрузился в беспокойный сон. Он стремительно несся куда-то на легком облачке. Вдруг ноги его налились свинцом, он свалился вниз и его поглотила бездонная пропасть.