Прощальный взгляд - Ольбик Александр Степанович - Страница 6

Софья Петровна. У художника стресс. Его картины забраковали.

Игрунов. Не забраковали, а недооценили. Это две большие разницы.

Людмила. Как хотите это называйте, но учтите, через три дня мне перестанут отпускать в магазине в кредит...

Боголь. Людочка, не будь настолько меркантильной, в конце концов, не хлебом единым жив человек.

Людмила. Конечно, не хлебом единым, надо еще мясца, зелени, приправы... А вот сегодня вы будете есть без аджики, черемши и чесночного соуса. Кетчупа и того осталось на донышке...

Боголь. Ничего страшного, даст Бог, Борис Наумович принесет что-нибудь в клювике... А там, смотришь, и я получу какой-нибудь гонорар...

Людмила. Скорее гонорею получите, чем свой гонорар. Сейчас никто ничего не читает и не покупает, сейчас все только умничают и говорят, говорят, говорят...Тьфу, бестолковая какая-то жизнь. (Берет ведра и идет за водой).

Игрунов. (Строго) Людмила, оставь ведра в покое, я сейчас сбегаю за водой... Мне надо двигаться, чтобы на почве нервотрепки не случился тромб...(устремляется вслед за Людмилой).

Софья Петровна. Какой ужас кругом! И почему мы с тобой не уехали в Израиль?

Боголь. Борис Наумович и тот не рискнул туда отправиться. Там вечно идет война, там зной круглосуточный и мне там было бы... (Пауза) Было бы очень скучно...

Софья Петровна. А тут весело?

Боголь. Ну, как тебе сказать, временами не скучно... Вот опубликую роман, съездим в Париж, я тебе покажу бульвар Капуцинов и кафе, в котором Хемингуэй написал свой первый рассказ...

Софья Петровна. Я это слышу уже сто лет. Скорее Борис Наумович станет Плевакой, чем ты Хемингуэем.

Боголь. Еще не вечер, дорогая, нужда иногда заставляет человека творить чудеса. Во мне уже бродит другая тема, семя брошено и надо ждать всходов. Попомни мои слова, Софочка, мы с тобой еще покуролесим не только по Парижу, но и по Америке. Съездим в Голливуд, куда непременно отошлю свой сценарий, и, возможно, будем даже присутствовать на съемках фильма, а там, кто знает, может, и на Оскара сподобимся.

Софья Петровна. Тебе случайно не знаком один деятель по фамилии Манилов?

Боголь. Ради Бога, перестань говорить банальщину, ты мне напоминаешь мою редакторшу: у той тоже -- что ни слово, то махровая банальщина... Ей видишь ли не нравится соцреализм, который, по ее мнению, буквально выпирает из каждой строки моих произведений. Да, я не Пруст и не Джойс, чем, собственно, и горжусь, и пишу в традиционной манере, в какой писали Лев Николаевич и Антон Павлович...Их все читают и зачитываются до сих пор, а того же Джойса надо постигать с дюжиной армейских дешифровщиков да и то не выяснишь, что же, в конце концов, он хотел сказать...

Софья Петровна. А, может, он ничего не хотел сказать, полагая, что литература -- это не инструкция по вылавливанию блох у домашних животных...

Боголь. Была ты корректоршей ею и осталась.

Софья Петровна. А ты жалкий графоман...

Боголь. А ты, а ты...(нервно закуривает) Когда-то ты восхищалась моим стилем и говорила, что он напоминает стиль Маркеса...

Софья Петровна. Чего только влюбленная корректорша не наговорит. Я была слепа да и ты тогда писал по-другому -- свежо, легко, а главное прочувствованно. Ты был искренен и твои герои ходили не на ходулях, а на своих ногах, они были динамичны, умны и весомы... А сейчас -- отзвуки прошлого...

Боголь. (Зажимает ладонями уши). Я не желаю эту абракадабру слушать. В тебе говорит болезненное самолюбие, ты озлобилась на весь мир и это нехорошо.

Софья Петровна. А хорошо ночью уходить от жены к другой и притом чужой женщине? Ты думаешь я этой ночью спала...Просто ты укатил на моей коляске и я не могла вас со Светкой разоблачить (плачет). Твое счастье, что у меня нарушен опорно-двигательный аппарат...

Появившейся из кустов Рубин.

Борис Наумович. Что за шум, а драки нет? Если хотите, можете меня поздравить с премьерой в окружном суде.

Боголь. Поздравляем.

Софья Павловна. От души поздравляем.

Борис Наумович. Впрочем, пока особенно не с чем.

Боголь. Как это не с чем?

Борис Наумович. Прения сторон еще впереди и я к этому времени напишу прекрасную защитительную речь. Она должна стать не хуже речи Руденко на Нюрнбергском процессе...Но пока у меня перекос...

Боголь.(Иронично) Слева направо или справа налево?

Борис Наумович. Когда моего подзащитного, кстати, отпетого маньяка, о чем я вам уже говорил, обвинитель спросил -- зачем, мол, ты, парень, перед тем как насиловать свои жертвы, снимал с них колготки, то я... Представляете, я, его защитник, вместо того, чтобы опротестовать этот вопрос, так глупо ляпнул: "Да для того он их снимал, что у него такое хобби, снимать колготки, трахать свои жертвы, чтобы потом эти самые колготки им на шею..."

Софья Петровна. У вас, наверное, произошло внезапное помешательство. Такое в психиатрии бывает -- словно короткое замыкание в мозгах...Я где-то читала, как одна любовница, в тот самый момент, когда плейбой был на ней, откусила ему нос...Мгновенное помутнение и дело сделано...

Борис Наумович. Хорошо, что только нос...

Боголь. (Удивленно открыв рот, уставился на жену). Вот это сюжет! Где ж ты, Софочка, раньше-то была, это же...это же из области глубокого психоанализа. Литературное произведение с таким ходом может потянуть на Нобеля. Так что же, Борис Наумович, у вас было дальше? Выходит, опростоволосились...

Борис Наумович. Да уж, дальше некуда. Когда председатель суда услышал мою блистательную реплику, он едва не упал с кресла. Злую шутку со мной сыграл...рефлекс розыскника. Я же, как вы уже, наверное, знаете, до недавнего времени...пока нас (подчеркнуто, растягивая) ино-го-во-ря-щих не поперли из славных рядов полиции, был на оперативной работе. Я таких субчиков (сжав кулаки), как мой подзащитный, пачками сажал на нары и они у меня пикнуть не смели...

Софья Петровна. (С деланным восхищением) Какой же вы лихой мент, Борис Наумович! С вашими способностями только в Интерполе работать...

Боголь. Да при чем тут Интерпол?! Такая, с позволения сказать, защита, сделает вам печальную славу и все ваши надежды на гонорар могут растаять, как летошний снег...

Борис Наумович. Понимаю, но, к сожалению, мой подзащитный напоминает мне эсэсовца из концлагеря Дахау...И вот эту прыщавую уголовную харю я должен выводить из-под суда, бороться за его жалкую жизнь...Хотя понимаю, деньги не пахнут и чтобы быть "золотым адвокатом", необходимо раз и навсегда...конечно, раз и навсегда откреститься от совести и позабыть об элементарной порядочности. (Пауза). Но я постараюсь. Я, честное слово, возьму себя в руки...

Слышится звук сирены, шум автомобильного движка. Из-за деревьев показывается фургон, из которого выходят люди и начинают разматывать кабель и устанавливать круглую телевизионную антенну-тарелку. Из кабины машины соскакивает неподражаемая, на шпильках и в мини-юбке Светлана, к ней спешит лейтенант и целует руку...Женщина подходит к своим соседям.

Светлана. Господа оккупанты, можете расслабиться, у нас теперь будет свое кабельное телевидение Но это не предел, за мной еще интернет, мировая паутина, куда мы обязательно прорвемся! И напомним миру о заброшенном племени... (машет рукой лейтенанту) Гунар, я сейчас...

Боголь. (Надвигая панамку на глаза) О, господи, неужели опять зиппер? Интернет, подумать только...

Светлана. (Заливаясь смехом) Чем, собственно, вы, Василий Савельевич, недовольны? У нас теперь есть телевидение, будем смотреть ночную эротику и все сериалы. Софья Петровна, как вы думаете, чем закончится 237 серия "Эйфории"?

Софья Петровна. На мой взгляд, полным конфузом. Жена главного героя (явно намекая на себя) в один прекрасный момент прибьет свою соперницу тефлоновой сковородой или задушит ее собственными колготками (выразительно смотрит на Фраерзона).

Боголь. Только телевидения нам тут и не хватало! Как будто у нас мало своих проблем, теперь будем решать чужие.