Все будет хорошо - Батхен Ника - Страница 42

— Мышь, — бормотал тот, подхватывая клочки старательно и бесцельно. — Мышь все поела, проклятая, все сожрала.

Сердце Егора стукнуло и скакнуло к горлу. На мгновение сад крутнулся, подставив белые снежные бока, но Егор удержался на ногах. Он шагнул к старику:

— Архивная мышь?

Бумагель закивал:

— Всё съела, гадина, ничего не пощадила.

Егор сглотнул. Он видел невозможное. После десятков проверок и медкомиссий... Справка валялась где-то в дровяном шкафу, но содержимое ее Егор хорошо помнил — стопроцентный иммунитет. Откуда же взялся в зимнем саду Бумагель? Почему не тронули его яблони?

Не успел Егор это подумать, как из-под снега протянулся тонкий корешок. Нежно, робко притронулся корень к упавшей папке — и та исчезла. Не рассыпалась, а именно исчезла, будто и не было ее никогда. А корешок уже тянулся дальше, к голеням архивариуса, обтянутым старыми гетрами.

Егор и сам не заметил, как схватил Бумагеля за плечо и отшвырнул прочь, а потом наступил на корень и топтал его, топтал, пока тот не втянулся обратно в землю. Когда Егор оглянулся, старик невозмутимо собирал в папку рассыпавшиеся листки.

Егор шагнул к архивариусу, присел рядом, ощущая слабый запах плесени от камзола и папок с бумагами. Плечо архивариуса было твердым на ощупь и теплым. Обычный рассеянный пенсионер нес документы в собес... Егор понял, что его руки дрожат.

— Скажи... — Голос дрожал еще сильнее, чем руки. — Скажи, что случилось с Роб Роем Бесстрашным?

Старик горестно покачал головой:

— Роб Рой умер. Все они умерли. Роб Рой говорил — береги бумаги, в них наша история, без них мы исчезнем. А я не сберег вот... — Он развязал следующую папку, и на снег посыпалась бумажная труха. — И они исчезли. — Бумагель поднял на Егора слезящиеся глаза.

— Что случилось с Городом? — Егор ощутил, как его голос истерически взвинчивается. — Отчего...

Он хотел спросить, отчего погиб Город, но так и не спросил. Он понял. Пятнадцать лет. Пятнадцать или даже больше. Как Роб протянул эти пятнадцать лет там, в месте, куда свозят умирать? Пятнадцать лет Робка — Роб Рой, верный страж Города — пытался сохранить море, и серый волнорез, и фонтаны городского парка, и архивы Бумагеля, и даже оплывающую громаду Герцогского дворца. Пятнадцать лет... Надеялся ли он, что легендарный правитель в последний миг придет ему на помощь? Или все забыл, и за вытекающей изо рта кашей — или что они там едят? — лишь изредка мелькали всполохи: дерево, улица, дом...

Егору стало страшно. Он вскочил. Яблони, казалось, надвинулись, зашептали угрожающе. Надо бежать, надо дать яблоням закончить свое дело — ведь, если Бумагель сидит здесь, значит, нет у Егора никакого иммунитета. Он заразится, сойдет с ума, и его увезут туда...

...туда, где умирают. Где умер Робка, и теперь никогда не узнать — кем же был Егор в Городе. А история рассыпается ворохом трухи, и вот новый корешок уже тянется к Бумагелю. Вот он впивается в оставшуюся папку, а та медлит, не спешит исчезнуть — может, что-то особо важное заключено в ней, самое важное для Города. Егор протянул руку...

...и с рассыпающейся страницы, будто нарочно, глянула гравюра — белый слон. Увенчанный герцогским паланкином белый слон. И тогда Егор...

...Он завернул за дом, хлюпая носом, вытирая рукавом сопли и кровь — Серега все же не подрассчитал, и теперь по губам текло.

Робка сидел на земле. Сидел, недоумевающе и счастливо улыбался. Увидев Егора, он помахал рукой и с трудом начал подниматься.

— Их прогнал Ганеша, представляешь? — Робкин голос был уверен и звонок. — Ганеша примчался мне на помощь, и на спине его сидел ты! Только ты был взрослый. На тебе была шуба из снежных лис, а в руке копье. И следом спешила вся моя гвардия!

Сказка о крае света

Ника Батхен

«…Моя чудная страна — Неближний свет…»

Е. Ачилова

Если все время шагать вперед, не сбиваясь с дороги — мимо лесов, мимо рек и гор, мимо морей, побережий и островов, то когда-нибудь выйдешь на самый край света. Лежит себе земля — трава растет, кустики, камешки на обочине — и вдруг ничего. Край. А на самой кромке неведомой пустоты стоит мой дом-на-краю-света. Уютный такой, бревенчатый, двухэтажный. С верандой, где кто-нибудь пьет вкусный чай и накладывает в розетки варенье из земляники. С чердаком, полным чудного барахла — от старинного медного компаса до невесомого платьица дочери мандарина. С подвалом, заставленным горшочками, баночками и таинственными бочонками — любой пьяница дал бы отрезать себе язык, лишь бы выпить стаканчик из такой бочки. С плетеной мебелью, теплой печкой (в железную дверцу так славно стучатся искры осенним вечером), с глиняными светильниками и льняными свежими простынями.

В детских комнатах — кубики, из которых можно построить почти настоящий замок; музыкальный горшочек — он умеет играть сто мелодий и всегда знает, что подадут на обед; деревянные кони с мочальными гривами — если очень поверить, ускачешь за семь морей и вернешься обратно лишь, если сможешь спасти принцессу Нет-и-Не-Будет. А еще чудо-глобус, книжки с картинками, как у Эльзы и ее братьев, мышьи норы и скрипучие половицы. За одним окном старый сад с яблонями и вишнями. За другим — пруд, в котором отражаются звезды, даже если на небе тучи. А за третьим — ничего. Край земли. И по ночам можно прикладывать ухо к стенке и слушать мертвую тишину. А потом переползать к окошку — там кузнечик в траве и жаба квакчет, и вода с крыши каплет в большую бочку, и целый мир впереди от крыльца и до горизонта...

Знаю, дети растут. И вот на конюшне хрустят морковкой толстоногие пони, под обрывом в пещерке горит костер, а замок собирают из сосновых стволов веревками и гвоздями. Вьется знамя на вершине холма, деревянные мечи режут воздух, придуманные герои готовятся к настоящим победам. Шаг за шагом, как зерна толкают землю, дети тянутся вверх, к молодому солнцу. Что им делать — край света так близко, дорог так много. А дом — он на то и дом, чтобы ждать.

И однажды рассвет не найдет мальчишку в уютной постели в детской, а солнечный зайчик недосчитается лучшего из коней на конюшне. Один за другим разбредутся своими путями Альеноры, Роланды, Маргариты и Франсуа. Дом затихнет, чуть запылится. Затянется мхом веранда, врастут в землю кривые ножки скамеек, оскудеют запасы в бездонном погребе. Будет тишь и покой в милом доме на краю света. В доме, который я успела придумать за минуту до смерти. Я боялась идти за край и поэтому я придумала мир и дала ему жизнь.

Вот я буду сидеть в мягком кресле в библиотеке. Слушать, как ливень стучит в жестяную крышу и протекает сквозь щели. Неторопливо пить кофе. Листать страницы любимых книг — желтоватые, хрупкие, с грустным запахом старой бумаги и округлыми тяжкими буквами. Буду ждать. В дом всегда возвращаются. И прежние дети станут стучаться в двери — королевы и победители, могучие колдуны, просветленные книжники, искусные мастера и горделивые юные матери. Мир наполнится плотью и кровью, мир раскинется от края света — вперед. Однажды я услышу имя дальней горы — и не вспомню его потому, что не знала раньше.

Время будет катиться горстью камешков с горной осыпи, время будет ползти, словно тень от часов, время будет шуршать листвой и швыряться горстями снега. В шерстяных одеялах и тканых пледах я буду прятать тепло долгими зимами, спать в покое, пить чай и тушить все огни в одиночестве, гладить кошку, вязать чулок, говорить о несбывшемся с зеркалом. А весной в дом заявятся мальчик и девочка в тщетных поисках Птицы Правды. Я придумаю птицу и стану феей. А дом превратится в Замок на Краю Земли.

Будут троны и залы, портьеры, ковры, сокровищница с драконом, арфа, флейта и тайные книги. Будут стражи в закрытых шлемах, будут долгие лабиринты и ряды темно-синих витражных окон, будут двери в ничто — откроешь, а там край света. Не каждый выйдет с победой из таинственных стен, но всякий спасется живым — уж об этом я позабочусь. И по миру пойдут легенды о дивном замке и великой волшебнице — его хозяйке.