Семья - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 8

Он знал, что начальница живет одна в маленькой двухкомнатной квартире, на четвертом этаже старого здания, отделанного лепниной; это здание попало в список третьестепенных архитектурных памятников, почему и оказалось даже без косметического ремонта — приобрести его, соблюдая все выкрутасы закона, было мудрено, желающих не нашлось.  Как-то в шесть утра такси развозило всех занятых в игре «беги-горожан» по домам — вот Мерлин и заметил подъезд, в который вошла Джимми.

Ему почти не приходилось бывать в этой части города. Но, подходя, он словно погружался в «дежа-вю» — многое казалось знакомым.

— Почему парикмахерская? — вдруг спросил он себя. — Тут не должно быть парикмахерской… Почему трамвайная остановка на углу?

Остальное не вызывало раздражения — с остальным все было в порядке.

Мерлин прогулялся взад-вперед у подъезда, потом вошел. Подъезд был именно такой, каким он за секунду до того померещился, — выложенный сине-желтыми изразцами. На площадках между этажами в угол возле высокого окна было встроено деревянное сиденье — для тех, кто на старости лет вынужден тащиться на шестой этаж без лифта. Ноги сами понесли вверх. Дойдя до третьего этажа, Мерлин остановился, подумал, и спустился к сиденью между первым и вторым.

Он не собирался просидеть там всю ночь, он вообще ничего не собирался… просто вот сел и сидел…

Минут через двадцать наверху хлопнула дверь, кто-то неторопливо пошел вниз. Мерлин не думал, что это мог бы быть мужчина, который увез Джимми, он вообще ничего не думал.

Но это оказался именно тот мужчина. Он шел задумчиво, глядя себе под ноги, и не обратил внимания на Мерлина. А Мерлин уставился ему уже не в лицо, а в затылок.

С каждым шагом затылок уплывал все ниже, а в голове делалось все светлее: блин-переблин, чего я тут вообще торчу?

Мерлин тоже спустился, вышел из подъезда и увидел, что мужчина садится в такси. Он усмехнулся — на душе действительно полегчало. И вспомнилась проблема, с которой следовало разобраться немедленно.

Для начала Мерлин позвонил Кузьке.

— Я не ослышалась? Она позвонила Джимми? — переспросила удивленная Кузька. — Ну, Мерлин, это не лечится! И не пытайся!

— Придется, — ответил он. — А то она повадится звонить моему начальству — что я носки не постирал, что я манную кашу не ем!

— Так ведь действительно не ешь.

— Она ее варить не умеет!

Этот разговор на самом деле нужен был Мерлину, чтобы завестись перед скандалом.

Он явился домой и был встречен неизменным:

— Ой, Мишунчик! Хочешь пельмешки? Я купила недорогие и очень хорошие пельмешки.

— Мать, я тебе сто раз говорил — не бери всякое дерьмо, — ответил Мерлин. — Отравишься же. И скажи, пожалуйста, как ты додумалась звонить в «Беги-город»?

— Я хотела… — мать смутилась.

— Хотела как лучше?

— Мишунчик, я встретила Наталью Петровну!

— Это она тебя подбила? Ты ей сказала, что я устроился в серьезную фирму! А она распищалась, что нужно вернуть меня в школу! Так?! Так, да?! Что ты наговорила Джимми?

— Какой Джимми?

— Той, с кем ты говорила!

— Я не знаю… Я попросила начальника… Очень приятная женщина… обещала повлиять… Мишунчик!..

— Не смей больше звонить ей, поняла? Ты из меня посмешище хочешь сделать?!

Дальше все было очень плохо — он кричал, она плакала. Потом он выскочил на лестницу, курил, сам себя успокаивал: ну вот, может быть, она поймет наконец, что взрослого сына нужно оставить в покое?

Когда он вернулся, она уже спряталась в свой закуток, легла, укрылась одеялом с головой. Он прошел на кухню. На плите стояла кастрюлька — правильно, с остывающими пельменями…

На следующий день преподнес сюрприз Лев Кириллович.

— Мне самому стало интересно, где это отсняли, — сказал старик. — И вот есть у меня одно подозреньице.

— И где же?

— На кладбище.

— Клумбы — на кладбище?

— А что? Бывает, такие огороды разводят! На Большом Семеновском есть такой уголок — часть забора заменяет стена кирпичного дома. Я дам тебе свой старый «никон», сходи, поснимай. Может, и в самом деле оно.

Мерлин любил шастать по старым кладбищам — что и пригодилось «Беги-городу». Но кирпичной стенки на Семеновском он вспомнить не мог. Получив от Льва Кирилловича технику, он сел в троллейбус и поехал разбираться.

Кладбище выглядело оптимистически — оно потихоньку зазеленело. Мерлин полюбовался, как разбухли почки на сирени — сирень в начале весны была его любимицей, но особенно он ждал, когда разрастутся огромные почки на каштанах, они еще в детстве поразили его великолепием. Еще ему нравились почки на декоративных кустах возле дома — они в начале апреля явственно светились, и потом из них выглядывали крошечные и сморщенные листки — в три миллиметра, не больше. И Мерлин всегда упускал те несколько часов, когда они разворачивались в настоящие листья.

Народу на кладбище было немного — в будни навещают дорогих покойников только пенсионеры. Мерлин забрался в самый дальний угол, где уже давно не хоронили. Там был именно такой пейзаж, который ему нравился — никаких клумб, никаких пластмассовых цветочков, что-то покосилось, что-то рухнуло, но общее настроение в весенний день хорошее: жизнь продолжается!

Стену он в конце концов нашел. Побродив вокруг, догадался, который холмик в давние времена исполнил роль клумбы, попытался восстановить нужный ракурс, нащелкал дюжину снимков…

А когда развернулся, чтобы уходить, увидел Джимми.

Она стояла шагах в двадцати от Мерлина и тоже смотрела на стенку. Просто стояла.

Мерлин замер в недоумении: окликать, не окликать, подходить, не подходить? Она явно видела его, не могла не видеть. Но даже рукой не помахала.

Он ощутил неловкость: взрослый человек, мужчина, а торчит, как пень, нужно что-то делать, пусть она видит — он занят, он явился сюда с целью. На шее висел фотоаппарат — вот, значит, и надо снимать окрестности, а не торчать! Мерлин со всей неуклюжестью семнадцатилетнего чудака стал показывать, как именно он занят делом, как ищет ракурсы, как выстраивает кадр.

А она смотрела — не то чтобы издали, двадцать шагов — это так немного, но вот просто смотрела, не сокращая дистанцию.

Она была немного не такой, как всегда: распустила хвостик, жесткие прямые волосы падали вдоль лица. Вид был какой-то не кладбищенский — ну, какая женщина додумалась бы прийти сюда в черных штанах и косухе с заклепками? Мерлин знал, что она почти ничего другого не носит, и уважал ее за такое разумное постоянство; женщины, одетые на женский лад, как его мать, в прямые юбки до колена, жакетики и джемперочки, ему страх как не нравились. А стройные девчонки вроде Кузьки могли нацепить что угодно — их испортить, как ему казалось, было невозможно.

Джимми исчезла так же загадочно, как появилась. Он, найдя хороший ракурс, щелкнул покосившийся крест, бросил взгляд в ее сторону — а ее уже не было. Тогда и он пошел прочь. Вечером выходило на старт пять команд, они заказали все, что нашли на сайте, и погоню, и перестрелку, и путешествие на катере к Лебединому островку, где ждал конверт с новым заданием. Так что следовало основательно поесть и вздремнуть.

Джимми, руководя последними приготовлениями, даже не посмотрела на него. Видимо, посылала мессидж: я тебя не видела, ты меня не видел, а Семеновского кладбища вообще в природе нет!

Пусть так, подумал Мерлин, пусть померещилось. Но давняя картинка с Семеновского кладбища — вот она, висит над чайником. Теперь бы еще узнать, где мостки через речку…

Зачем ему узнавать это — он и сам себе не объяснил бы. Что-то смутное лепилось в голове: кладбищенский пейзаж, фотографии, тот мужчина с проседью — на вид что-то вроде бизнесмена (это слово было для Мерлина почти ругательным, потому что бизнесмены, катавшиеся в дорогих иномарках, поголовно слушали попсу). Слепился непонятный ком, без склада и лада. А разгадывать загадки, связанные с человеческим поведением, Мерлин не умел. Не то чтоб в силу возраста — вон Кузька всегда могла объяснить, почему человек поступает так, а не иначе. Причина была такая — Мерлина мало интересовали другие люди. Он мог тусоваться с кем угодно, было бы пиво, звучала бы правильная музыка. И преспокойно отказывался от тусовок ради блаженного одиночества — был бы плеер…