Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Семья - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 22


22
Изменить размер шрифта:

Женщина повернулась, озадаченно посмотрела на странное создание, неуверенно улыбнулась в ответ на его улыбку.

Мир, которым она себя окружила, был предельно прост: посередке — сын, вокруг него — все остальное. В этом мире немалое место было отведено для работы, раза в два поменьше — для домашних хлопот, для вещей загадочных, вроде веры в неземные существа, места не было вовсе, хотя в церковь она ходила и свечки за ребенка ставила. Поэтому ей и на ум не брело, что странное создание может оказаться ангелом. Он с виду был как молодой мужчина. Даже смахивал на того, кто стал отцом ее ребенка — вернее, таким он бы мог быть в молодости.

— Ну, попробуем для начала вспомнить, — предложил как-бы-мужчина. — Ты жила тут когда-то. Ты носила воду из колонки, у тебя было два ведра, синее и зеленое, и ты замечала, сколько в них остается воды, потому что Любка Прокофьева повадилась наполнять свой чайник твоей водой…

— Да, да… — произнесла женщина. — Точно, была Любка…

Она не знала, что ее лицо уже меняется. Сперва — круглое, мягкое, уже обвисшее, лицо простодушной и доброй бабы, которую всякой может обидеть лишь потому, что баба эта беззащитна, оно словно бы втянулось вовнутрь, заострилось, потемнели и улеглись парикмахерскими завитками волосы, губы обрели химическую яркость.

Новое лицо потребовало и нового тела. Растаяла под грязным халатом нездоровая дородность, да и халат преобразился, позеленел до самого ядовитого оттенка, дорос до ступней, пояс перехватил талию. Женщина посмотрела на свои руки — только что бывшие пухлыми, ставшие сухими, отрастившие два кольца, большое вульгарное с рубином и толстое обручальное, — посмотрела — и память проснулась.

Лицо исказилось.

— Ну да, я знаю, это больно, — участливо сказал как-бы-мужчина. — Но это необходимо. Сейчас ты должна через это пройти. Ты не сходишь с ума, просто сейчас происходит в тебе совмещение, одна память прорастает в другую. Это ненадолго, поверь. Но — необходимо… Чтобы память событий и память чувств соединились… Ты пришла сюда с памятью чувств, а нужно добавить к ней память событий, понимаешь? Когда понимаешь, что с тобой, то гораздо легче.

— Нет, я ничего не понимаю! — строптиво возразила женщина. — Я ничего не понимаю!

— Оглядись, — посоветовал как-бы-мужчина. — Ты поселилась тут, когда тебе было двадцать семь лет, а в тридцать три ты переехала в каменный дом со всеми удобствами. Тише, тише… я знаю все… я знаю, что тебя бросили с двумя детьми… я знаю, что больше деваться было некуда… Тише, не кричи так…

Она молчала. Кричали те картинки, что видели ее внезапно остекленевшие глаза — и глаза ее терпеливого собеседника.

— С событиями, значит, все в порядке, они ожили, — сказал он. — Теперь — чувства, теперь — любовь… Ты должна была испытать ее во всей полноте, должна была — и ты ее получила. Вернись в свою любовь, пожалуйста…

Кольца растаяли, одежда поблекла.

— Вспомни — ты просила о любви и получила ее. Она была с тобой почти восемнадцать лет. Могла бы и больше — но ты захотела освободить от себя того, кого любишь. Это было глупо, наивно… но это зачтется…

— Мишунчик? — неуверенно спросила женщина. Ее лицо опять поплыло, черты смазались, набухли, набрякли, отяжелели. — Где Мишунчик?..

— Да, правильно. Он любит тебя, милая. Он плачет сейчас, плачет так, как ни разу в жизни… и в будущем тоже не сумеет… Он так любит тебя сейчас, как будто скопил любовь за все свои семнадцать лет… ты не сердись на него, что он ее не тратил, и это тоже было необходимо — чтобы ты все время отдавала и отдавала, не получая ничего взамен. Ты должна была пройти через это.

— Да?..

— Да. А сейчас он все понял и он плачет. Это случилось — и его любовь равна твоей любви. Вот как раз сейчас они встретились — твоя любовь и его любовь…

— Но почему?..

— Не почему, а зачем. Чтобы совместить ту любовь, что ты вырастила в себе, с давними событиями. Ты ведь уже понимаешь, что в тебе сейчас — две жизни, две истории, и ты живешь сразу в двух? Оглядись все-таки. Ты не увидела главного. Да, да, именно это…

Взгляд женщины остановился на пятачке, где лежали игрушки — обычные игрушки мальчишек из небогатой семьи, жалкие и для взрослых совершенно непонятные.

— Мишунчик? — неуверенно спросила женщина. — Он тут? Маленький?

Она улыбнулась так, как счастливая мать долгожданного малыша, которая просит у Бога одного — подольше бы дитя оставалось маленьким, нежным, всецело принадлежащим маме; и чтобы его окружала только мамина забота…

Улыбнулся и как-бы-мужчина. Его улыбка была отражением ее улыбки. Но он покачал головой.

— Почему? Как это? Нет, это не его игрушки, я бы ему не позволила, это с какой-то помойки… Это с помойки! Я знаю, они бегают через дорогу, к керосиновой будке! Там, за будкой, вечно всякая дрянь валяется! Всю грязь домой тащат! — вдруг закричала женщина и осеклась.

— Так, так… — поддержал ее как-бы-мужчина. — Ты не бойся, ты все скажи. Что из-за них больше замуж не вышла, из-за них завела себе женатого любовника. Что прокляла их отца, проклинала его всякий раз, как они тебя злили…  А его-то под рукой не было, а ненависть куда-то девать ведь надо… Ну, давай, вспоминай, как называла своего старшего идиотом и вором. Вспоминай, вспоминай. Это необходимо.

Женщина метнула в собеседника такой взгляд, что у человека мурашки по спине побежали бы.

— Что, тяжко дается совмещение? — спросил как-бы-мужчина. — Тяжко быть весами, где на одной чаше — полнейшая неспособность любить, а на другой — способность любить безумно? Да ты, кажется, меня не слышишь. Вот ведь какая огромная сила в нежелании слышать…

Он протянул руку, сомкнул большой палец с указательным, и тут же оказалось, что они держат за конец серебряную цепочку, прикрепленную к этим самым весам с двумя чашами. Весы тихо покачивались, пустые с виду чаши сохраняли идеальное противостояние. Ангел попробовал другой рукой нарушить равновесие и вздохнул: не получилось. Весы растаяли.

— Это можешь сделать только ты, — сказал он. — А если не сможешь — значит, все было напрасно.

Женщина словно окаменела. Она смотрела на брошенные игрушки — но, сдается, их вовсе не видела.

— Да… — прошептал ангел. — Да…

У неровного круга для игры «в ножички» обозначились два силуэта — двое присевших на корточки мальчишек. Карманный нож прыгнул в руку к тому, что постарше, снова взлетел, четко воткнулся в середину круга. Маленькая чумазая рука взялась за рукоять и провела острием неровную линию — прибавила еще кусочек к своему «царству».

Эта поцарапанная рука, еще по-детски пухлая, сделалась видна всего на несколько мгновений. Потом исчезла — но появилась рыжая сандалия, потертая, с полуоторванным ремешком, из которой торчал длинный палец босой ноги — чуть ли не на сантиметр. И она тоже пропала. Зато четко обрисовался профиль мальчишки — с копной темных лохматых волос, с полуоткрытым ртом…

— Детки… — сказала женщина. — Детки мои…

И вдруг побежала, раскинув руки, чтобы подхватить с земли и прижать к себе сразу обоих.

Она бежала — а ее тело менялось, ее одежда становилась белым летящим одеянием, ее лицо уже испускало свет, которого сама она видеть не могла. И ноги ее уже не касались как-бы-земли, и перед ней раздвинулись складки как-бы-ткани, на которой набросан был в общих чертах дворовый пейзаж. А в образовавшуюся щель хлынул золотой свет.

— Слава Господу, исцелилась… — прошептал ангел. — Ну, милая… успокойся, успокойся… ты свободна, милая… Вся твоя несложная арифметика сошлась, все минусы плюсами закрыты… теперь ступай…

Женщина повернулась к нему — и удивилась преображению его лица. Оно резко осунулось, постарело, поблекло. Но к ней тут же пришло понимание — непросто, оказывается, далось ему это исцеление.

Она поняла все — и безболезненно, однако у нее был вопрос, который не давал покоя.

— А… а за что ей это?.. Безлюбие?.. — спросила мать. Она не желала считать себя той женщиной.

— Сильно нужно постараться, чтобы получить такую кару. И не спрашивай больше, — то ли сказал, а то ли приказал ангел. — Сейчас-то ты понимаешь, каково быть нелюбимой? Сейчас-то ты понимаешь, каково — не любить? Это очень важно. Ну, ступай, ступай…  Ступай и умножай количество любви в мире. Теперь по воле Божьей это твоя работа.