Дело Гэлтона - Макдональд Росс - Страница 38

— Джон умный парень, — сказал я, — а вы умная девушка. И вы хорошо его знали. Вы верите, что он именно тот человек, которым представляется?

— А вы? — И когда я ничего не ответил на ее вопрос, она продолжала: — Значит, у него есть девушка в Калифорнии. Быстро он действует. — Ее руки лежали ладонями вверх на худеньких коленях.

— Меня нанял отец этой девушки. Он считает, что Джон не тот человек, за которого себя выдаст.

— А вы? Вы тоже так считаете?

— Мне бы не хотелось так думать, но боюсь, что да. Есть предположения, что вся его история придумана для данного случая.

— Чтобы он мог получить наследство?

— Примерно так. Я беседовал с хозяйкой его комнаты в Энн-Арбор, миссис Хаскел.

— Я ее знаю, — заметила девушка.

— Вам что-либо известно о предложении, которое ему сделал продюсер?

— Да, он говорил мне об этом. Он должен был заключить контракт, который кинопродюсеры заключают с многообещающими молодыми актерами. Этот человек видел его в пьесе «Выбор Хобсона».

— Когда?

— В прошлом феврале.

— А вы видели этого человека?

— Никогда. Джон сказал, что он улетел обратно на побережье. Потом Джон не хотел обсуждать этот вопрос.

— А он называл какие-нибудь имена перед тем, как уехать?

— Не помню. Вы думаете, Джон все это выдумал? Что ему предложили что-то другое?

— Вполне возможно. Или его обманули. Заговорщики предстали как работники кино или агенты по найму, а потом сказали, что он на самом деле должен делать.

— Но почему Джон согласился с их планом? Он не преступник.

— Наследство Гэлтонов стоит миллионы. Он унаследует все. Даже небольшой процент этого наследства может сделать его богатым человеком.

— Но его никогда не интересовали деньги. Во всяком случае, деньги, которые можно получить по наследству. Он мог бы жениться на мне. Он не женился на мне как раз из-за денег моего отца. По крайней мере, он так сказал. Но настоящей причиной было, конечно, то, что он не любил меня. А ее он любит?

— Дочь моего клиента? Не могу сказать. Возможно, он никого не любит.

— Вы очень честный человек, мистер Арчер. Я задала вам вопрос, который вы могли бы использовать в своих личных целях, но не сделали этого. Вы могли бы сказать, что он от нее без ума, и возбудить во мне ревность, — сказала она, как бы насмехаясь над собой.

— Я стараюсь быть честным с честными людьми.

— Вы сказали это, чтобы заставить меня говорить?

— Совершенно верно.

Она посмотрела на озеро и дальше. Казалось, она пыталась увидеть Калифорнию. Последние парусники приближались к берегу, убегая от темноты, которая наступала со стороны горизонта. Свет покидал небо, и его последние отблески поблескивали на воде.

— А что ему будет, если удастся доказать, что он самозванец?

— Посадят в тюрьму.

— На какой срок?

— Трудно сказать. Было бы лучше для него, если бы это дело раскрылось как можно раньше. Он еще ничего не требовал и не получал никаких денег.

— Вы действительно считаете, что я помогла бы ему, если бы разоблачила? Честно?

— Да, я такого мнения. Если все это ложь, рано или поздно мы разоблачим его. Лучше для него, чтобы это было раньше.

Она заколебалась. Ее профиль обострился. На шее вздулась вена.

— Вы говорите, он рассказывал, что вырос в приюте в Огайо?

— Кристал-Спрингс, Огайо. Он когда-нибудь говорил вам об этом месте?

Она отрицательно покачала головой. Я сказал:

— Есть некоторые признаки, указывающие на то, что он вырос здесь, в Канаде.

— Какие признаки?

— Произношение. Правописание.

Она вдруг встала, прошла в конец сада, сорвала львиный зев и бросила его далеко за загородку. Потом вернулась ко мне. Не глядя на меня, отвернув лицо в сторону, она сказала:

— Только не говорите ему, что узнали это от меня. Я не хочу, чтобы он меня ненавидел, даже если никогда его больше не увижу. Этот глупый дурачок родился и вырос здесь, в Онтарио. Его настоящее имя — Теодор Фредерикс, а его мать — управляющая пансионатом в Питте, в шестидесяти милях отсюда.

Я встал и попытался заставить ее посмотреть мне в глаза:

— Откуда вы это знаете, мисс Рейчлер?

— Я разговаривала с миссис Фредерикс. Это была не очень приятная беседа. Она ничего не дала ни мне, ни ей. Я не должна была туда ездить.

— Он возил вас туда, чтобы познакомить со своей матерью?

— Нет, я сама туда поехала две недели назад. Когда он пропал, я решила, что он поехал домой в Питт.

— А откуда вы узнали о его доме в Питте? Он вам рассказал?

— Да. Но мне кажется, это получилось случайно. Он рассказал об этом, когда был у нас здесь в выходные дни. Он был у нас здесь в Кингсвиле всего один раз. Для меня это было ужасно. Мне не хочется вспоминать об этом.

— Почему?

— Если это так обязательно, я скажу. Он сказал, что не любит меня. В воскресенье утром мы с ним поехали покататься на машине. Машину вела я. Он не дотрагивался до руля моей машины. Так он себя вел со мной. Держал себя очень гордо, а я должна была поступиться своей гордостью. Вся эта природа, цветы, бабочки настроили меня сентиментально, и я предложила ему жениться на мне. Он отказался.

Возможно, он увидел, как я расстроилась, и попросил меня отвезти его в Питт. Мы были недалеко от Питта, и он решил мне показать что-то. Когда приехали в город, он сказал, чтобы я поехала по дороге, которая шла рядом с негритянским районом вдоль реки. Это было ужасное место: грязные дети всех цветов возились в мусоре, неопрятные женщины кричали на них. Мы остановились напротив старого кирпичного дома. На ступеньках дома сидели мужчины в майках и распивали вино.

Джон сказал, чтобы я внимательно посмотрела на все это, потому что он вырос здесь, в этом районе и в этом красном кирпичном доме. На крыльцо вышла женщина и позвала мужчин обедать. У нее был голос как труба, и она была толстой и неопрятной. Джон сказал, что это его мать.

Я не поверила ему, решила, что он меня обманывает, проверяет меня. Он действительно проверял меня. Но не так, как я думала. Он хотел, чтобы я поняла его. Он хотел, чтобы я приняла его таким, каков он есть. Но к тому времени, когда я это поняла, было уже поздно. Он ушел в себя. — Она дотронулась тонкими пальцами до своего скорбного рта.

— Когда это было?

— Этой весной. По-моему, в марте.

— А после этого вы встречались с Джоном?

— Всего несколько раз. Но хорошего ничего не было. Думаю, он пожалел, что рассказал мне о себе. Я даже знаю это. В то воскресенье в Питте наши отношения прекратились. Сначала мы стали избегать разговоров об этом и о многом другом. А потом вообще не могли ни о чем разговаривать. Наша последняя встреча была унизительной и для него, и для меня. Он просил меня никому не рассказывать о его происхождении, если кто-либо меня когда-нибудь спросит об этом.

— А кто должен был вас спрашивать? Кого он имел в виду? Полицию?

— Иммиграционные власти. Он, кажется, приехал в США незаконно. И это совпадает с тем, что рассказала мне потом его мать. Он убежал с одним из ее постояльцев, когда ему было шестнадцать лет, и, по всей вероятности, пересек границу США.

— А она назвала вам имя постояльца?

— Нет. Я вообще была поражена, что она мне так много о нем рассказала. Вы ведь знаете, как ведут себя бедные люди. Они очень подозрительны. Но я дала ей немного денег, и она разговорилась. — Тон ее голоса был презрительным. Возможно, она сама поняла это. — Знаю... я как раз тот человек, каким меня считает Джон. Я сноб и люблю деньги. Ладно. Я все поняла. Я бродила по трущобам Питта в это жаркое лето, как сучка, у которой течка. И все напрасно. Я могла бы оставаться дома. Его мать не видела его уже пять лет. Она и не надеялась его увидеть когда-либо. И я поняла, что окончательно его потеряла.

— Потерять его было нетрудно, — сказал я. — Да он и небольшая потеря.

Она посмотрела на меня, как на врага.

— Вы его не знаете. Джон в глубине души прекрасный человек, тонкий и глубокий. Это я виновата, что мы расстались. Если бы я могла понять его в то воскресенье, сказать ему те слова, которых он ждал, обнять его, он не встал бы на преступный путь. Это я одна во всем виновата, это я никуда не гожусь.