Черные деньги - Макдональд Росс - Страница 51

— Нет, — сказала она упавшим голосом.

— Он в колледже?

— Я не знаю. Входите, пожалуйста. Я приготовлю кофе. И избавлюсь от маленького. Ему пора спать.

Она увела плачущего малыша. Она вымылась, переменила платье, причесала свои густые темные волосы и вернулась через долгих полчаса.

— Извините, что задержала вас. Я должна была привести себя в порядок. Когда я чувствую себя плохо, у меня появляется желание почиститься. Она села на сундук рядом со мной и дала мне почувствовать, насколько она теперь свежа.

— А почему вы себя плохо чувствуете?

Внезапно она некрасиво выпятила красную нижнюю губу.

— Мне не хочется об этом говорить. Мне хотелось говорить вчера, но вы не хотели.

Внезапно она вскочила и стояла надо мной, красивая и вся дрожащая от ожидания, будто ее тело, ввергнувшее ее в замужество, могло бы вдруг и избавить от него.

— Вы совсем не беспокоитесь обо мне.

— Наоборот, я так сильно желаю вас сейчас.

— Почему же вы ничего не делаете? — Она не двигалась, но ее тело трепетало.

— В доме ребенок, и муж неподалеку.

— Тапсу все равно. Он, практически, способствует этому.

— Почему он так делает?

— Он хотел бы, чтобы я влюбилась в другого человека. В кого-нибудь, кто развязал бы ему руки и избавил его от меня. Он влюбился в другую девушку. И любит ее уже многие годы.

— Джинни Фэблон?

От этого имени у нее будто подкосились колени, и она опять села около меня. — Значит, вы знаете о ней. Как давно вы знаете?

— Только сегодня узнал.

— Я знала об этом с самого начала.

— Мне это сказали.

Она быстро искоса посмотрела на меня.

— Вы говорили об этом с Тапсом?

— Нет еще. Я только что обедал с Алланом Бошем. Он рассказал мне о некоем вечере семь лет назад, когда он, и вы, и ваш муж, и Джинни отправились смотреть вместе спектакль.

Она кивнула головой:

— Это была пьеса Сартра «Нет выхода». Он не сказал вам, что я видела?

— Нет, полагаю, что он не знал.

— Это верно, я ему не сказала. Я не могла заставить себя сказать ни ему, ни кому-нибудь другому. И какое-то время спустя то, что я увидела, перестало казаться реальным. Это как-то смешалось в моей памяти с содержанием пьесы. Она была о трех людях, живущих в своего рода психологическом аду.

Я сидела рядом с Тапсом в почти совершенно темной комнате, и я слышала, как он издавал какое-то хрюканье или вздох, будто ему было больно. Я посмотрела. Она держала свою руку на его... на его ноге сверху. Он вздыхал от удовольствия.

Я не могла поверить этому, хотя все видела. Я почувствовала себя так ужасно, что тут же вскочила и ушла. Аллан Бош вышел со мной. Я не помню точно, что сказала ему. С тех пор я умышленно избегала его из опасений, что он начнет меня расспрашивать о Тапсе.

— А чего вы боялись?

— Не знаю. Но нет, я, по правде, знаю. Я боялась, что люди узнают, что Тапс совратил девушку или его совратили, я боялась, что он потеряет работу или шанс на лучшую работу. Я видела, что произошло в Иллинойсе, когда Тапс и я... — Она остановилась. — Но вы этого не знаете.

— Аллан Бош рассказывал мне об этом.

— Аллан — ужасный трепач. — Но она, казалось, чувствовала облегчение, что не придется самой об этом рассказывать. — Я испытываю чувство какой-то вины, оставшейся от всего этого. Я почти ощущаю, что Джинни Фэблон проделывает то же, что и я. От этого я не ненавижу ее меньше, но это заставляет меня молчать. Мне кажется, я провела последние семь лет, покрывая любовные делишки своего мужа, даже от себя самой. Но после сегодняшнего дня я не собираюсь это делать и дальше.

— А что произошло сегодня?

— Это произошло сегодня утром, перед рассветом. Она позвонила ему сюда. Он спал в кабинете, как он это делал уже последние годы, и взял отводную трубку. Я слушала по другому аппарату. Она была в панике, холодной панике. Она сказала, что вы загнали ее в угол, и она уже не может молчать дальше, в особенности потому, что она не знает, что происходит. Затем она спросила его, это он убил ее мать и отца. Он сказал, что, конечно, нет. Странный вопрос: «какая для этого причина, убивать их». Потому что они знали о ее беременности и что он был отцом ребенка.

Бесс проговорила это очень быстро. Теперь она замолчала с пальцем на губах, как бы перебирая в памяти слова, которые она сказала.

— Кто им сказал, Бесс?

— Я сказала. Я держала язык за зубами до сентября первого года.

В то лето, когда родился мой собственный бэби, девушка пропала из виду. Я думала, что мы избавились от нее. Но затем она снова появилась во Французском кружке. Тапс отвез ее домой в тот вечер. Думаю, он хотел держать ее подальше от Сервантеса. Когда он вернулся, у нас вспыхнула ссора. Он имел наглость сказать, что я интересуюсь Сервантесом в такой же степени, в какой он интересуется девушкой. Тогда он сказал мне об аборте, который она сделала. Я была виновата только потому, что существовала. Я должна была упасть на колени и рыдать по этой девице, он так считал.

Я плакала много и долго, в течение двух недель. Затем я уже не могла всего этого переносить. Я вызвала ее отца и рассказала ему о Тапсе. Он исчез через день или два, и я терзала себя за его самоубийство. Я решила ничего больше не говорить. — Снова казалось, что она прислушивается к своим словам. Их значение как бы стало мутить ее глаза. — Вы думаете, мой муж убил миссис Фэблон и мистера Фэблона?

— Мы должны будем допросить его, Бесс.

— Вы думаете, он это сделал, вы думаете? — Даже задавая вопрос, она не переставала скорбно качать головой. — Ее мать звонила сюда на днях.

— Когда?

— В понедельник вечером. Это было тогда, когда ее убили?

— Вы знаете, что тогда случилось. Что она сказала?

— Она попросила Тапса, и он принял звонок в доме. Я не могла подслушать. Во всяком случае, тогда ничего не случилось. Он сказал, что поговорил с ней, и ушел.

— Он покинул дом?

— Да.

— В какое время?

— Должно быть, очень поздно. Я собиралась спать. Я спала, когда он вернулся.

— Почему вы мне не сказали об этом раньше?

— Я хотела сказать вчера утром. Но вы лишили меня этой возможности. Ее глаза были широко раскрыты, как у куклы, и, казалось, ничего не видели, как у статуи.

— О чем они еще говорили?

— Он сказал, что любил ее, всегда любил и будет любить. Я что-то сказала в трубку. Какое-то грязное слово, оно как-то вырвалось у меня. Мне казалось таким ужасным, что он мог так говорить с другой женщиной в то время, как трое его детей спят в доме. Я пошла в кабинет в ночной рубашке. Это было впервые, когда я пошла к нему с тех пор, как был зачат наш маленький, последний счастливый день для нас. — Она замолчала, прислушиваясь, не плачет ли трехлетний малыш во сне. Но в доме было так тихо, что я слышал, как капает вода из крана на кухне. — С тех пор наша жизнь проходила как в лагере на леднике. Я испытала это раз в Висконсине, когда была там с отцом. Вы уверены в том, что лед представляет собой прочную опору, хотя и знаете, что внизу темная, глубокая вода. — Она посмотрела вниз на изношенный ковер у нее под ногой, будто там, под ним, плавали страшные чудовища. — Мне кажется, что я каким-то образом была в сговоре с ними. Не знаю почему я это делала или почему я чувствовала, будто делаю. Это была моя семья, и она рушили ее, но все эти годы я как-то была вне всего этого. Я просто казалась себе участиником этого странного брака. Мне казалось, что это не моя жизнь. Моя еще не началась.

Мы сидели и вслушивались в тягучую тишину.

— Вы собирались сказать мне, что произошло, когда вы вошли в кабинет этим утром.

Она передернулась.

— Мне страшно вспоминать. Тапс сидел за своим столом с пистолетом в руке. Он выглядел таким истощенным и остроносым, как выглядят люди, собирающиеся умереть. Я испугалась, что он решил застрелиться, я подошла к нему и попросила отдать мне пистолет. Это было почти точное повторение того, что произошло, когда маленький был зачат. И это был тот же пистолет. — Я не понимаю.