Сарантийская мозаика - Кей Гай Гэвриел - Страница 27

— Ты в самом деле ничего не понимаешь? — ответила Линон. На этот раз Кай не понял ее тона. — Ты думаешь, скука заканчивается после ужина? Мальчишка-конюх понимает женщин лучше тебя. Продолжай играть со своими осколками стекла, недоумок, и предоставь мне судить об этом!

Криспин с немалым удовольствием приказал Линон умолкнуть, задул свечу и лег в постель, смирившись с тем, что станет ночной трапезой для тех хищных насекомых, которых не уничтожил. Он знал, что в обычной ночлежке, где вынуждены ночевать остальные его попутчики, было бы гораздо хуже. Очень слабое утешение. Ему не нравилось путешествовать.

Он вертелся, метался, чесался, ему казалось, что его кусают, потом он действительно почувствовал укус и выругался. Через несколько секунд, удивленный собственной нерешительностью, он опять встал, быстро прошел по холодному полу и задвинул засов на двери. Потом заполз обратно в постель.

Он не занимался любовью с женщиной с тех пор, как умерла Иландра.

Он еще не спал некоторое время спустя, смотрел на силуэт убывающей голубой луны, скользящий за окном, когда услышал, как повернулась ручка двери, потом раздался тихий стук.

Он не пошевелился и не отозвался. Снова раздался стук, дважды, — легкий, дразнящий. Потом стук прекратился, и снова настала тишина в осенней ночи. Вспоминая о многом, Криспин смотрел, как луна уплыла из окна, скользя среди звезд, и наконец уснул.

Криспин проснулся утром и услышал шум внизу, во дворе. В то мгновение, когда он открыл глаза и вынырнул из глубины потерянного сна, его осенила одна догадка насчет птицы Зотика, и он рассердился на себя за то, что понял это так поздно.

Он не слишком удивился, когда спустился вниз и за разбавленным пивом и утренним завтраком узнал, что госпожа Массина Баладия из Родиаса, супруга сенатора, ее конная стража и слуги уже уехали на рассвете.

Он неожиданно почувствовал легкое сожаление, но ему было почти невыносимо представить себе такое возвращение в эту сферу жизни смертных: совокупляться с увядшей родиан-ской аристократкой, заниматься с ней любовными играми ночью, в деревне... С другой стороны, возможно, так было бы даже легче, но он не чувствовал себя достаточно... равнодушным для этого.

Оказавшись снова на дороге, на холодном ветру раннего утра, он вскоре встретил купцов и священников, которые ждали его в ночлежке у дороги. Когда начался долгий пеший путь этого дня, он вспомнил посетившую его при пробуждении мысль. Он вздохнул, освободил Линон, которая лежала в мешке на спине мула, от молчания и задал вопрос.

— Какой ты необыкновенно умный! — ледяным тоном отрезала птица. — Она ведь приходила вчера ночью, не так ли? Я была права?

Белые облака быстро плыли над головой, подгоняемые северным ветром. Небо стало светло-голубым. Солнце, благополучно вернувшееся из своего ночного путешествия за ледяным краем мира, поднималось прямо перед ними, ослепительное, как обещание. Черные вороны усеяли стерню на полях. Бледный иней блестел на бурой траве рядом с дорогой. Криспин смотрел на все это в свете раннего утра и думал о том, как передать это многоцветное буйство красок и сверкание при помощи стекла и камня. Изображал ли кто-нибудь осеннюю траву, тронутую инеем, на куполе?

Он вздохнул, заколебался, потом честно ответил:

— Приходила. Ты была права. Я запер дверь.

— Ба! Недоумок! Зотик задал бы ей работу на всю ночь и отослал бы назад в свою комнату без сил.

— Я не Зотик.

Слабый ответ, и он это знал. Птица лишь издевательски рассмеялась. Но он в это утро не был склонен к перепалкам. Воспоминания слишком измучили его.

Сегодня было холоднее, особенно когда облака набегали на восходящее солнце. Ноги мерзли в сандалиях. «Завтра надену сапоги», — подумал он. Поля и виноградники на северной стороне дороги уже стояли голые, и ничто не заслоняло от ветра. Криспин уже мог различить первое темное пятнышко леса вдалеке, на северо-востоке: дикого, легендарного леса, который тянулся к границе, а потом дальше, в Саврадию. Сегодня дорога раздвоится, к югу от Милазии, где он мог бы сесть на корабль, пока не кончилась осень, и быстро доплыть до Сарантия. Медленное движение по суше вело Криспина на север, к этому неукрощенному лесу, а потом снова на восток. Длинная имперская дорога шла вдоль его южного края.

Он немного замедлил шаг, открыл один из мешков — а мул продолжал невозмутимо топать по безукоризненно пригнанным каменным плитам дороги — и достал свой коричневый шерстяной плащ. Через мгновение Кай снова сунул руку в мешок, достал птицу на кожаном ремешке и опять повесил ее на шею. Нечто вроде просьбы о прощении.

Он ожидал услышать резкий, язвительный голос Линон после ее вынужденного молчания и слепоты. Он уже начал привыкать к нему. Сейчас ему необходимо, думал Криспин, завязывая снова мешок, а затем закутываясь в плащ, привыкать к другим особенностям этого путешествия на восток под чужим именем, с посланием от царицы антов к императору в голове и с существом из потустороннего мира на шее. И среди прочего, к чему необходимо теперь привыкать, был только что осознанный им факт, что птица, которую он несет с собой, несомненно и очевидно, — женского пола.

К полудню они подошли к крохотной часовне у дороги. «В память о Клодии Парезисе, — гласила надпись над аркой входа. — Сейчас он у Джада, в Свете».

Купцы и священники захотели помолиться. Криспин, удивив самого себя, вошел вместе с ними, а слуги остались снаружи, присматривать за мулами и товарами. Здесь не было мозаик. Мозаики стоят дорого, это роскошь. Он сделал рукой знак солнечного диска перед крошащейся, жалкой фреской на стене за алтарным камнем. На ней был изображен светловолосый, гладковыбритый Джад. Потом опустился на колени позади священника на каменный пол и стал вместе со всеми читать утренние молитвы.

Возможно, уже поздновато для утренней молитвы, но есть люди, которые верят в терпимость бога.

 Глава 3

Касия взяла кувшин с пивом, разбавленным очень умеренно, потому что четверо купцов за большим столом были постоянными клиентами, и направилась обратно из кухни в общий зал.

— Котенок, когда закончишь, можешь пойти к нашему старому другу в комнату наверху. Деана сегодня закончит обслуживать твои столики. — Моракс взмахнул рукой у себя над головой, многозначительно улыбаясь. Она ненавидела его улыбку, когда он так явно старался быть любезным. Обычно это сулило неприятности.

На этот раз его улыбка сулила нечто худшее.

Комната наверху, прямо над теплой кухней, предназначалась для самых надежных — или щедрых — постояльцев. Сегодня там поселился почтовый курьер из Сарники по имени Загнес, уже много лет путешествующий по дорогам. Он славился порядочностью и не слишком много требовал от девушек, иногда ему просто хотелось иметь теплое тело в постели в осеннюю или зимнюю ночь.

Касию, новенькую и самую молодую из служанок постоялого двора, которую без конца посылали к жестоким клиентам, еще никогда к нему не отправляли. Деана, Сирена, Кафа — все они ходили к нему по очереди, когда он останавливался здесь, и даже боролись за возможность провести спокойную ночь с За-гнесом из Сарники.

Касии доставались грубияны. Она была светлокожей, как большинство инициев, и у нее легко появлялись синяки, поэтому Мораксу обычно удавалось содрать с мужчин дополнительную плату за нанесенный ей ущерб. Это ведь был постоялый двор имперской почты, постояльцы располагали деньгами и дорожили своим положением в обществе. Никого на самом деле не волновали синяки на теле купленной служанки, но большинство клиентов — только не настоящие аристократы, которым было совершенно все равно, — не хотели выглядеть жестокими или невоспитанными в глазах своих товарищей. Моракс с большим мастерством изображал благородное негодование и даже грозил от имени всей имперской почтовой службы.