Сарантийская мозаика - Кей Гай Гэвриел - Страница 116

Обе жены Рустема считали, что маленькому ребенку не следует слушать подробные описания кровавых ран и телесных потоков, но лекарь находил интерес мальчика забавным и договорился с женами, чтобы Шаски позволили сидеть за дверью, если он уже приготовил свои уроки и выполнил поручения по дому. Ученикам тоже нравилось невидимое присутствие мальчика в коридоре, а один или два раза они предлагали ему ответить на вопросы его отца.

Даже осторожного, сдержанного человека умиляло то, как семилетний мальчик произносит необходимую фразу: «С этим недугом я буду бороться», а потом подробно описывает свой способ лечения воспаленного, больного пальца или кашля с кровью и мокротой. Интересно то, думал Рустем, машинально поглаживая свою аккуратную остроконечную бородку, что ответы Шаски часто оказывались верными. Один раз он даже позволил мальчику ответить на вопрос, чтобы поставить в неловкое положение ученика, который не приготовил урок после ночного загула, хотя потом, вечером, он пожалел об этом. Молодым людям положено время от времени посещать таверны. Это позволяет им больше узнать о жизни и удовольствиях простых людей и не дает слишком быстро состариться. Лекарю необходимо знать природу людей и их слабости и не осуждать обыкновенные глупости. Судить — это право Перуна и Анаиты.

Прикосновение к бороде напомнило ему то, о чем он думал прошлой ночью: пора снова ее красить. Интересно, подумал он, есть ли еще необходимость добавлять седину в свои свет-ло-каштановые волосы? Когда он вернулся из Афганистана и с Аджбарских островов четыре года назад, обосновался в своем родном городе и открыл медицинскую практику и школу, он решил завоевать доверие пациентов, внешне слегка состарившись. На востоке афганские лекари-жрецы опирались на трости при ходьбе, хоть и не нуждались в них, намеренно набирали вес, размеренно цедили скупые слова или смотрели куда-то внутрь себя, и все это для того, чтобы создать нужный образ достойного и преуспевающего лекаря.

Действительно, для человека двадцати семи лет самонадеянно выступать в качестве преподавателя медицины в том возрасте, когда многие лишь начинают учиться. И правда, в тот первый год двое из его учеников были старше его. Интересно, знали ли они об этом?

Но разве опыт учителя и лекаря не говорит сам за себя по достижении определенного рубежа? В Керакеке, на краю южных пустынь, Рустема уважали и даже почитали жители деревни, и его часто звали в крепость лечить раны и болезни солдат, что вызывало огорчение и гнев ч^сто меняющихся военных лекарей. Вряд ли ученики, которые писали ему, а затем приезжали в такую даль учиться у него, — некоторые были даже приверженцами веры в Джада из Сарантия, — развернулись бы и уехали обратно, обнаружив, что Рустем Керакекский не престарелый мудрец, а молодой муж и отец, одаренный талантом лекаря, который больше многих других путешествовал и читал.

Возможно. Ученики или потенциальные ученики могли вести себя непредсказуемым образом, а доход Рустема от преподавания необходим мужчине, у которого уже две жены и двое детей, особенно учитывая то, что обе женщины хотят еще одного ребенка, а живут они в тесном доме. Не многие жители Керакека могли заплатить лекарю как положено. В деревне был еще один лекарь, которого Рустем почти открыто презирал, но с ним приходилось делить ту скудную прибыль, которую удавалось здесь получить. В целом, может быть, лучше не менять то, что приносит успех. Если седые прядки в бороде убеждают хотя бы одного-двух возможных учеников или военных командиров в крепости, которые имеют обыкновение платить, то стоит по-прежнему пользоваться краской.

Рустем снова взглянул в окно. Небо над маленьким огородом с лечебными травами уже потемнело. Если начнется настоящая буря, отсутствие освещения и шум будут мешать занятиям и затруднят работу в приемной. Он откашлялся. Четыре ученика, знакомые с его привычками, положили письменные принадлежности и подняли глаза. Рустем кивнул, и ближний к двери ученик подошел и открыл ее, впустив первого пациента из толпы ожидающих в крытом дворике.

Ему больше нравилось принимать больных с утра и проводить занятия после полуденного отдыха, но те крестьяне, которые не могли заплатить, часто соглашались приходить к Рустему и его ученикам во второй половине дня и помогать процессу обучения. Многим льстило внимание, некоторые смущались, но в Керакеке знали, что таким образом можно попасть к молодому лекарю, который учился на легендарном востоке и привез оттуда знание секретов таинственного мира.

У женщины, которая вошла и неуверенно остановилась у стены, где Рустем развесил травы и расставил на полках маленькие горшочки и полотняные мешочки с лекарствами, была на правом глазу катаракта. Рустем это знал; он уже видел ее раньше и оценил болезнь. Он заранее готовился и, если заболевания крестьян позволяли, предлагал ученикам практический опыт и наблюдения в дополнение к трактатам, которые они переписывали и заучивали. Какой смысл заучивать высказывания Аль-Хазри об ампутации, любил повторять он, если не умеешь пользоваться пилой.

Он сам провел шесть недель со своим восточным учителем в неудачном походе афганцев против мятежников на северо-восточной границе.

Он также повидал столько насильственных смертей и ужасных мучений в то лето, что решил вернуться домой к жене и маленькому ребенку, которого едва успел увидеть перед отъездом на восток. Этот дом и сад на краю деревни, а потом еще одна жена и дочь появились уже после его возвращения. Маленькому мальчику, которого он тогда оставил, теперь уже семь лет, и он сидит на коврике за дверью приемной, слушая лекции отца.

А лекарю Рустему все еще снилось в ночной темноте поле боя на востоке. Он помнил, как отрезал конечности у кричащих людей при чадящем, неверном свете факелов на ветру, когда солнце садилось и продолжалась бойня. Он помнил черные фонтаны крови, сгустки и брызги крови, пропитавшие его одежду, лицо, волосы, руки, грудь. Он сам превращался в кошмарное кровавое создание, его руки становились такими скользкими, что едва удерживали инструменты, которыми он резал, пилил и прижигал, а раненых без конца все подносили и подносили к ним без остановки, даже после наступления ночи.

Бывают вещи похуже деревенской практики в Бассании, решил он на следующее утро, и с тех пор ни разу не усомнился в этом, хотя иногда проснувшееся честолюбие, манящее и опасное, как куртизанка из Кабадха, пыталось убедить его в обратном. Рустем провел большую часть взрослой жизни, стараясь казаться старше своих лет. Но он еще не стар. Пока не стар. И он спрашивал себя не раз в сумерках, когда обычно являются подобные мысли, как бы он поступил, если бы в его дверь постучали благоприятный случай и риск.

После, оглядываясь назад, он не мог вспомнить, раздался ли в тот день стук в дверь. Все последующие события происходили с головокружительной быстротой, и он мог его не запомнить. Однако ему казалось, что наружная дверь просто с грохотом распахнулась без предупреждения, чуть не ударив пациентку, ожидающую у стены, и внутрь ворвались солдаты, до отказа наполнив тихую комнату хаосом внешнего мира.

Рустем знал одного из них —«командира: тот уже давно служил в Керакеке. Сейчас лицо этого человека было искажено, глаза выпучены, вид возбужденный. Когда он заговорил, его голос визжал, как пила дровосека. Он крикнул:

— Ты должен идти! Немедленно! В крепость!

— Несчастный случай? — спросил Рустем со своего коврика, нарочно сдержанно, не обращая внимания на властный тон солдата и пытаясь восстановить спокойствие при помощи собственного хладнокровия. Это входило в курс обучения лекаря, и он хотел, чтобы его студенты увидели, как он это делает. Приходящие к ним люди часто бывали возбуждены, а лекарь не мог себе этого позволить. Он отметил, что лицо солдата обращено на восток, когда он произнес первые слова. Нейтральное знамение. Этот человек принадлежит к касте воинов, конечно, а это может быть и хорошо, и плохо, в зависимости от касты заболевшего человека. Ветер дует с севера — это нехорошо, но за окном не видно и не слышно птиц, а это служит некоторым противовесом.