Сарантийская мозаика - Кей Гай Гэвриел - Страница 101

Она отпустила Криспина, повернулась, взяла под руку секретаря, тем же твердым и дружеским жестом, и плавно повела его в противоположную сторону, к все еще открытой двери.

— Так мило с твоей стороны было зайти только для того, чтобы проверить, не слишком ли утомило меня празднование Дайкании. Ты такой верный друг. Мне так повезло, что столь могущественный человек интересуется моим здоровьем.

— Не такой уж могущественный, — сказал секретарь, неловко махнув свободной рукой, — но — да, очень, в самом деле меня очень интересует твое благополучие. Дорогая девочка. — Она отпустила его руку. Похоже, он собирался задержаться, посмотрел на нее, затем на Криспина, который стоял, сложив руки на груди, и приветливо улыбался ему в ответ.

— Мы, э, должны как-нибудь вместе поужинать, родианин, — сказал Пертений через секунду.

— Обязательно, — с энтузиазмом согласился Криспин. — Леонт так прекрасно отзывался о тебе.

Секретарь Леонта еще секунду поколебался, хмуря высокий лоб. У него был такой вид, словно ему хотелось задать великое множество вопросов, но затем он поклонился Ширин и вышел на портик. Она тщательно закрыла за ним дверь и постояла, прислонившись к ней лбом, спиной к Криспину. Оба молчали. Они услышали с улицы звяканье сбруи и приглушенный стук копыт коня отъезжающего Пертения.

— О, Джад! — сказала дочь Зотика, голос ее звучал приглушенно от дубовой двери. — Что ты должен был обо мне подумать?

— Я и правда не знаю, — осторожно ответил Криспин. — Что я должен был о тебе подумать? Что ты тепло встречаешь друзей? Говорят, в Сарантии танцовщицы опасны и аморальны.

При этих словах она обернулась, прислонясь спиной к двери.

— Я не такая. Люди хотели бы видеть меня такой, но я не такая. — Она не носила украшений, не красила лицо. Ее темные волосы были подстрижены довольно коротко. Она выглядела очень молодо.

Он помнил ее поцелуй. Притворство, но умелое притворство.

— Неужели?

Она снова покраснела, но кивнула:

— Правда. Ты должен был догадаться, почему я сделала то, что сделала. Он приходит почти каждый день с конца лета. Половина мужчин в Императорском квартале считает, что танцовщица должна опрокинуться на спину и раздвинуть ноги, стоит им только помахать ей драгоценным камнем или куском шелка.

Криспин не улыбнулся.

— Они то же самое говорили об императрице в свое время, не так ли?

Ее лицо стало печальным; он внезапно увидел в этом выражении лицо ее отца.

— В свое время это могло быть правдой. Когда она встретила Петра, она изменилась. Это мне понятно. — Она оттолкнулась руками от двери. — Я неблагодарная. Твой ум только что выручил меня из очень неловкого положения. Спасибо. Пертений безобиден, но он разносит сплетни.

Криспин посмотрел на нее. Он вспомнил жадное выражение лица секретаря вчерашней ночью, его глаза, перебегающие с императрицы на него и снова на Аликсану с ее длинными распущенными волосами.

— Возможно, он не столь безобиден. Сплетники не безобидны, знаешь ли, особенно если они обижены.

Она пожала плечами.

— Я — танцовщица. Всегда ходят разные слухи. Выпьешь вина? Ты действительно приехал от этого негодяя, моего так называемого отца?

Эти слова были произнесены легко, небрежно.

Криспин заморгал.

— Да, выпью. Да, от него. Я бы не сумел придумать такую небылицу, — ответил он так же мягко.

Ширин прошла мимо него, и он двинулся вслед за ней по коридору. В конце коридора находилась дверь, выходящая во внутренний двор, с маленьким фонтаном и каменными скамьями, но сидеть под открытым небом было слишком холодно. Ширин свернула в красивую комнату, где в очаге горел огонь. Она один раз хлопнула в ладоши и шепотом отдала приказ служанке, которая тут же появилась в комнате. Кажется, к ней полностью вернулось самообладание.

Зато Криспин обнаружил, что ему не просто сохранять свое.

На деревянном, обитом бронзой сундуке, стоящем у стены рядом с очагом, на спине, словно брошенная и забытая игрушка, лежала птица из кожи и металла.

Ширин отвернулась от служанки и проследила за его взглядом.

— Это, собственно говоря, подарок от моего бесконечно заботливого отца. — Она бледно улыбнулась. — Единственная вещь, которую я получила от него за всю жизнь. Много лет назад. Я написала ему, что приехала в Сарантий и меня приняли танцовщицей к Зеленым. Не знаю, зачем я ему об этом сообщила, но он действительно ответил. В тот единственный раз. Он мне велел не становиться проституткой и прислал детскую игрушку. Она поет, если ее завести. Он их делает, как я понимаю. Своего рода увлечение. Ты когда-нибудь видел такую птицу?

Криспин сглотнул и кивнул головой. Он слышал в тот момент, — не мог не услышать, — голос, вскрикнувший в Саврадии.

— Видел, — в конце концов ответил он. — Когда навестил его перед тем, как покинуть Варену. — Он поколебался, потом сел на ближайший к очагу стул, на который она указала. Любезность гостю в холодный день. Она села на стул напротив, скромно сдвинув ноги, в безупречной позе танцовщицы. Он продолжал:

— Зотик, твой отец... собственно говоря, он друг моего коллеги. Мартиниана. Я никогда раньше не встречался с ним, если быть честным. По правде говоря, я не слишком много могу тебе рассказать, только сообщить, что он выглядел вполне здоровым, когда я его видел. Очень ученый человек. Мы... провели вместе часть дня. Он был так любезен, что снабдил меня некоторыми сведениями о дороге.

— Он раньше много путешествовал, насколько я понимаю, — сказала Ширин. Выражение ее лица снова стало грустным. — Иначе меня не было бы, наверное.

Криспин колебался. История этой женщины его не касалась. Но была еще птица, которой приказали молчать, лежащая на сундуке. «Своего рода увлечение».

— Твоя мать... рассказывала тебе об этом?

Ширин кивнула. От этого движения короткие черные волосы качнулись над ее плечами. Криспин видел, чем она привлекает: грация танцовщицы, быстрота, энергичность, живость. Он мог представить ее себе в театре, в танце, изящную, соблазнительную.

— Если быть справедливой, — сказала она, — то моя мать никогда не говорила о нем ничего плохого, насколько я помню. Он любил женщин, говорила она. Наверное. Был красивым мужчиной и умел убеждать. Моя мать собиралась уйти от мира и присоединиться к дочерям Джада, когда он проходил через нашу деревню.

— А после? — спросил Криспин, думая о седобородом язычнике-алхимике на уединенной ферме среди своих пергаментов и искусственных птиц.

— О, она все-таки ушла к ним. Она сейчас там. Я родилась и выросла среди святых женщин. Они научили меня молитвам и грамоте. Наверное, я была... их общей дочерью.

— Тогда как...

— Я сбежала.

Ширин, танцовщица факции Зеленых, коротко улыбнулась. Возможно, она и была молодой, но ее улыбку нельзя было назвать невинной. Появилась служанка с подносом. Вино, вода, ваза с поздними фруктами. Дочь Зотика отпустила ее и сама разбавила вино, а потом поднесла ему чашу. Он снова уловил ее аромат, аромат императрицы.

Ширин снова села и через комнату оценивающим взглядом смотрела на него.

— Кто ты? — задала она вполне оправданный вопрос. Она слегка склонила голову набок. Ее взгляд на мгновение ушел в сторону, потом вернулся.

— Это новый порядок? Ты заставляешь меня молчать до тех пор, пока тебе не понадобится мое мнение? Как милостиво. И в самом деле, кто этот вульгарный на вид человек?

Криспин сглотнул. Аристократический голос птицы теперь совершенно ясно звучал у него в голове. Они находились в одной комнате. Он заколебался, потом послал мысль: «Ты слышишь, что я говорю?»

Никакого ответа. Ширин смотрела на него и ждала.

Он прочистил горло.

— Мое имя — Кай Криспин. Я из Варены. Я художник. Мозаичник. Приглашен сюда, чтобы помочь на строительстве Великого святилища.

Она быстро прикрыла ладонью рот.

— Ох! Ты тот, кого пытались убить прошлой ночью!

— Правда? Прекрасно! Должна заметить, это как раз подходящий человек, чтобы остаться с ним наедине.