Лилит - МакДональд Джордж - Страница 21

– Вовсе нет! – ответила она, – Что-то может быть нашим только в той действительности, в которой это наше является значимым.

«Ха! Опять метафизика!» – отметил я про себя, но промолчал.

– Могу я взять то, что осталось от хлеба? – спросил я чуть погодя.

– Но вам не надо больше сегодня, – возразила она.

– Но, может, завтра понадобится! – возразил я.

Она встала и пошла к двери, говоря на ходу:

– Что вам завтра? Но вы можете взять его, если хотите.

Она открыла дверь и стояла, придерживая ее. Я встал, взял хлеб, но задержался, страстно желая увидеть ее лицо.

– Что же, я могу идти?

– Никто не спит в моем доме две ночи подряд! – ответила она.

– Что ж, я благодарен вам за ваше гостеприимство и желаю вам всего хорошего! – сказал я и собрался идти.

– Придет время, и вы проведете со мной много дней и много ночей, – грустно прошептала она сквозь свою накидку.

– Охотно, – ответил я.

– О, нет, не охотно! – ответила она.

Про себя я подумал, что она права – вряд ли с большой охотой я стал бы ее гостем во второй раз. Но я туг же почувствовал упрек в своем сердце, и я с неохотой перешагнул порог и еще раз обернулся.

Она стояла посреди пустой комнаты, и ее белые одежды, будто вспенившиеся волны, лежали у ее ног, и я увидел, наконец, ее лицо. Оно было прекрасно, как звездная ночь. Ее огромные серые глаза смотрели в небо, и по ее бледным щекам текли слезы. Она сильно напоминала мне жену могильщика, несмотря на то, что та выглядела так, будто не плакала уже тысячи лет, а эта – так, будто плакала постоянно там, среди своего белого одеяния. И что-то еще было в этих плачущих глазах, что-то, что словно бы говорило: «Ночь – для плача, но утром придет счастье».

Я наклонил голову ненадолго, поклоном пытаясь попросить у нее прощения, и, поднимая голову, обнаружил себя уже вне дома, у которого не было дверей. Я обходил его кругом раз за разом, но так и не нашел входа.

Я остановился под одним из окон и чуть было вслух не произнес слова раскаяния, когда внезапный крик, воющий вопль достиг моих ушей, и мое сердце замерло. Что-то вылетело из окна над моей головой и вспыхнуло где-то далеко от меня. Я обернулся и увидел огромную серую кошку. Шерсть на ней стояла дыбом, она неслась через речное русло. Я упал лицом в песок, и мне показалось, что я, услышал где-то в доме чей-то кроткий плач. Кто-то страдал, но не раскаивался.

Глава 16

УЖАСНЫЕ ТАНЦЫ

Я поднялся затем, чтобы продолжить свои странствия, и прошел множество пустынных миль. Так я добрался до скалы, или просто высокого утеса, на вершине которого смог осмотреться. И увидел лишь мрачные пространства, пересохшие каналы и осыпающиеся ложбины. Чье предвидение все еще вело меня? Что-то, что внутри человека, а не то, что лежит за пределами его видения, есть основная причина всех неприятностей, которые с ним происходят, извне на него воздействуют обычно случайные вещи. Предвидение не есть понимание, ведь тогда, несомненно, дар пророчества в человеке чаще бы проявлялся!

Солнце было на полпути к горизонту, когда я увидел впереди морщинистый горный склон; но прежде, чем я достиг его, мое желание карабкаться на него иссякло, и мне страстно захотелось отдохнуть. К этому времени солнце почти уже село, и в воздухе сгустилась темнота. У моих ног лежал мягчайший, зеленый ковер из мха – королевское ложе! Я разлегся на нем, и усталость, наконец, отпустила меня, и вот моя голова склонилась, еще секунду спустя я услышал шум многих вод где-то под собой, играющих короткие отрывки и неземные созвучия мертвыми камнями, похороненными в осыпавшихся каналах. Прекрасный хаос музыкальной ткани арфы вод поднимался и достигал моих ушей! Что мог бы сделать Гендель с этим перевращающимся журчанием и колокольчиковым капанием, смешивающимися и взаиморазрушающимися мелодиями с общим припевом!

Лежа и слушая, я рассматривал горный склон, нависший надо мной, читая на его лице то, что было написано на нем века назад водопадами, наполнявшими каналы, которые лежали у его основания. Мое сердце переполнялось восторгом, когда я думал о том великолепном грохоте воды, когда волны весело и беспомощно танцуют, низвергаясь и собирая всю свою музыку в едином органном реве – там, внизу. Но вскоре невидимые ручьи убаюкали меня, и их колыбельная смешалась с моими снами.

Я проснулся раньше восхода и немедленно вскарабкался наверх, чтобы увидеть, что там, вдали. Увы, ничего, кроме пустыни бесконечных песков! Ни один след не покидал реку, которая когда-то низвергалась со скал! Крошащийся камень наполнил ее почти до уровня угрюмой равнины, окружающей ее берега.

Оглянувшись, я увидел, что река разделяется на два потока, по берегу одного из них я сейчас спускался к подножию скалистой осыпи и этот поток – тот, который я пересек первым, когда попал в Лес зла. Лес я рассмотрел тоже – он был между двумя ручьям где-то очень далеко. Налево от меня, насколько хватало глаз, простиралась пустыня, но далеко справа я разглядел некую приподнятость на линии горизонта, и это дарило мне надежду достичь-таки леса, в который направила меня моя хозяйка.

Я присел и нащупал в кармане половину хлеба, который я прихватил с собой, и тут впервые понял, что имела в виду хозяйка, когда говорила мне об этом хлебе. Воистину, этот хлеб не годился для какого-то там «завтра», он уменьшился вполовину и стал твердым, как камень! Я выбросил его и продолжил свой путь.

Около полудня я подошел к нескольким тамарискам и можжевельникам, а чуть погодя – к двум низкорослым пихточкам. Дальше по пути мне повстречались и густые чащи, и высокие пихты, и наконец я оказался в таком же лесу хвойных и других деревьев, в котором Малютки находили своих младенцев, и уверился в том, что я вернулся к следующей порции того же самого. Но что значит «где», когда «везде» – то же самое, что «нигде»! И только делая что-то в этом «нигде», я могу превратить это в «где-то»! Я еще не был живым, мне только снилось, что я жив! Я был словно наблюдатель, находящийся в бессознательном состоянии! Правда, я не был чем-то другим и в том мире, который я оставил, но теперь я об этом знал! Я сказал себе, что, если в этом лесу я найду сверкающий отблеск зеркала, необходимо как-нибудь неожиданно для себя не угодить в ловушку и не вернуться к своему прежнему существованию: здесь я должен стать кем-то, который делает что-то! Я даже не мог думать о том, чтобы вернуться назад с такой кучей неоконченных начинаний. Малютки должны узнать, какая судьба им предназначена, злая ведьма, которую я никогда не встречу, мертвые, которые будут дозревать и вставать – без меня… И мне нужно всего лишь проснуться для того, чтобы понять, что я спал и что всех моих путешествий не было. Лучше мне идти и идти и идти, нежели вот так вот все это закончить.

Я глубоко погрузился в лес, я устал и собирался в нем отдохнуть.

Деревья здесь были больше и стояли более правильно, почти геометрически точно, таким образом, что между ними оставались большие пространства. Подлесок был невысок, и я далеко видел в любом направлении. Лес был похож на огромную церковь, торжественную, тихую и пустую, ибо я никого не встретил за весь день – ни двуногого, ни на четырех лапах. Правда, время от времени что-то быстро, а иногда медленно пересекало то пространство, на котором в это время останавливался мой взгляд, но это всегда происходило на некотором расстоянии и только обостряло ощущение пустоты и простора. Я слышал пение нескольких птиц и видел множество бабочек, некоторые из них были удивительно ярко и пестро расцвечены, а некоторые были ослепительно белыми.

Я пришел туда, где сосны несколько раздвинулись и уступили место цветущим кустарникам, и, в надежде на то, что рядом окажется какое-нибудь жилище, я выбрал направление, в котором было все больше и больше цветущих розовых кустов, ибо я до смерти хотел увидеть лицо или услышать голос кого-либо подобного мне, любую живую душу, конечно, не только человека, просто любого, кого мне удалось бы каким-нибудь способом понять. Какой же чертовский ужас, думал я, бродить в одиночестве по голой действительности, никогда не выходящей из себя, никогда не расширяющей свою жизнь до пределов другой жизни, но, связанной веревками собственной убогой особенности, прозябающей вечным узником в темнице собственного существования! Я начал понимать, что кто-то не может жить в одиночестве – его всегда спасает присутствие кого-то еще, – а теперь почувствовал, что увы, бывает. Бывает только зло, без добра! А эгоизм – лишь паразит на дереве жизни! В своем мире я любил петь в одиночестве, здесь же ничего, кроме тихого шепота, не покидало моих губ. Там я пел, не размышляя, а здесь я думал и не пел! Там у меня не было близких друзей, здесь же привязанность идиота показалась бы мне божьей милостью. «Ах, если бы у меня была здесь хотя бы собака, чтобы я мог ее любить!» – вздохнул я и с большим удивлением вгляделся в собственную прошлую душу, которая предпочитала компанию книг или пера живым мужчинам и женщинам, которая, если бы вдруг появился здесь автор той сказки, пребывать в которой я имел удовольствие, желала бы, чтобы тот удалился, чтобы иметь возможность вернуться в его историю. Живому я предпочитал мертвое, глупое – разумному. «Любой человек, – сказал бы я теперь, – больше, чем величайшая из книг!» Я не заботился о своих живых братьях и сестрах, а теперь моим утешением не могло быть даже общество мертвых.