Ужин со смертельным исходом - Макдональд Джон Данн - Страница 25

Я сидел с ними, слушал их глупые разговоры и играл в игру. Будто это мое имение, я — барон, а Уилма — моя стареющая супруга. Вскоре я смогу от нее избавиться. От нее и ее пустых друзей. И смогу жить здесь один, с коричневой Ампаро. И бить ее нещадно, если она чем-то мне не угодит. Когда я устрою прием, на нем будут не эти люди. На нем будут люди, которые зависят от меня, которые нуждаются в моей силе. Я буду указывать им, что делать и когда.

Обычно, когда мы были в компании, Уилма время от времени поглядывала на меня, и мы с ходу понимали друг друга. Но по дороге сюда она вела себя как-то странно. Вообще ведет себя странно с тех пор, как мы поговорили об Эвисе. Я не мог поймать ее взгляд. Даже подумал — уж не вызвал ли чем-то ее неудовольствия, но потом заставил себя выбросить эти мысли из головы. Все обстоит наоборот. Это ей положено меня ублажать. Мы поменялись статусами. Что было неизбежно.

Они играли в игры. Меня никогда не привлекали игры. Я танцевал с Докерти. Она была слегка пьяна. Я хорошо танцую. Я знал, что ее муж не упускает нас из вида, и знал, что танец ее возбуждает. Мне доставляло удовольствие нервировать его. Я знал, когда мы танцевали на террасе, что мне достаточно взять ее за запястье и увести в темноту, от света прожекторов. Это было так просто. Но я этого не сделал. Мне нравилось ее дразнить. Она для меня ничего не значит. Я знал, что остальные следят за нашим танцем. Все наблюдали за нами, украдкой. И все завидовали мне. Или Докерти. Это тоже было приятно — улавливать их эмоции, эмоции слабых, наблюдающих за сильными.

Уилма разместила меня в той же комнате, что и прежде, которая соединяется дверью с ее комнатой. Но когда я попробовал ее открыть, оказалось, что дверь заперта. Я поднял было кулак, чтобы постучаться, но потом опустил его. Это значило бы уронить свое достоинство. Это ничего не значило. Ровным счетом ничего. Я улегся спать. На моем теле проступила краснота от солнца. Это было приятно. Еще чувствовалась легкая усталость оттого, что я много танцевал. И запах дорогих вещей вокруг меня.

Потом заснул. Я никогда в жизни не видел снов. Когда люди разговаривают об этом, я не знаю, что они имеют в виду. Это то единственное, чему я завидую. Наверное, это чудесно. Маленькие истории, которые прокручиваются в вашей голове, когда вы спите. Иногда я сочиняю сны и рассказываю их женщинам. По-моему, им всегда интересно. Они любят истолковывать мне значение этих выдуманных снов. Кажется, даже возбуждаются оттого, что толкуют мне мои лже-сны.

Я встал рано, как и всегда. Самым первым. Ампаро принесла мне завтрак. Она быстро отстранилась, когда я попытался к ней прикоснуться. Я уже догадывался, что это будет за день. Они напьются. Но будет солнце, и будут хорошие физические упражнения. Этого достаточно. Я смогу весь день оставаться в плавках. Они будут смотреть на меня. Это хорошо, когда на тебя смотрят, если ты знаешь, что ты загорелый, сильный и хорошо сложен. Мне нравится позировать на уроках жизни. В свое время я по глупости считал, что они хорошо меня рисуют. Сейчас-то я разобрался, что к чему.

Наконец встали остальные. Стив управлял моторной лодкой, таскал меня на водных лыжах. Этот дурак дал буксирному тросу провиснуть. Вместо того чтобы отпустить перекладину, я попытался ее удержать. Когда трос натянулся, у меня было такое ощущение, будто он вот-вот выдернет мои руки из впадин. Я пролетел по воздуху и неуклюже плюхнулся в воду. Уверен — он сделал это нарочно. Меня так и подмывало схватить его за шею и треснуть башкой о бетонный мол. Но к тому времени, когда я подплыл к берегу, краснота прошла. В лодку забрался Хесс. Я показывал Мэвис, как стоять на водных лыжах. Она хохотушка. Дурочка. Но координация движений у нее превосходная, так что она быстро научилась и очень гордилась собой. И опять я знал, что ее муж украдкой за нами наблюдает.

Возможно, по этой причине он и напился вдрызг, спотыкался, когда мы играли в крокет, и в конце концов незаметно исчез, чтобы отключиться. Во второй половине дня всех стало клонить в сон. Люди исчезали, снова появлялись. Я все искал случая переговорить с Уилмой, но она избегала меня. Мэвис лежала около меня на пирсе, под солнцем, болтая всякий вздор, довольно неприятно потея. Уже стемнело, когда мне, наконец, представилась возможность поговорить с Уилмой. Она подозвала меня. Мы поднялись и сели на крутом обрыве, рядом с площадкой для крокета. Я наблюдал, как они купаются там, внизу, при свете прожекторов. Слышал их смех.

А Уилма разговаривала со мной, все разговаривала и разговаривала.

Глава 9

Ноэль Хесс — до того

Рэнди старался не смотреть на меня, когда говорил, что на уик-энд мы поедем в гости к Уилме, на Лейк-Вэйл. Мы теперь не слишком часто смотрели друг на друга.

Однажды мне сделали один подарок. Его принесла женщина, жившая по соседству. Я тогда заболела. Сидела в своей постели. Рядом была моя мама. Я сняла бумагу. Под ней оказалась деревянная коробочка. А в ней деревянная коробочка чуть поменьше. А в той еще одна. И еще одна. У меня участилось дыхание. В последней коробочке должно было лежать что-то совсем крошечное и изящное. Иначе и быть не могло. Обязательно что-то совсем маленькое, хрупкое, прелестное, драгоценное — достойное всех этих коробочек, вложенных одна в другую. Но последняя коробка оказалась пустой. Я долго смотрела в нее, и у меня появилось такое чувство, что кто-то уже залез туда до меня и украл то, что там находилось. Я расплакалась. Моей маме стало стыдно за меня. Соседка улыбалась и говорила, что ничего страшного, но глаза ее не улыбались.

Я долго пыталась найти что-нибудь достаточно хорошее, чтобы положить в эту самую маленькую коробочку. Ничего достойного не попадалось. Тогда я стащила колечко у девочки из моего класса. С красным камнем. Вытащила колечко из ее парты. Спрятала его в своей туфле. Было больно, но я не хромала. Унесла его домой и положила в самую маленькую коробочку. Когда оно там оказалось, я как следует его разглядела. Один зубчик сломался. Серебро пожелтело. Колечко было недостаточно хорошо. Но я его украла и должна была понести за это наказание. Поэтому подержала проволоку над газовым пламенем и приложила к своей руке. Я не плакала. После того как сошла короста, остался тонкий белый шрамик. Я его видела, он оставался не один год. Сейчас, правда, не смогу отыскать. А колечко я потом выбросила в высокую траву. И мне уже никогда не нравилась та девочка. Однажды, во время пожарных учений, я сильно ее ущипнула. Она заплакала и нажаловалась на меня. Меня наказали.

Я тоже представляю собой множество коробочек. Все уменьшающихся, уменьшающихся до совсем крохотной. А в ней — ничего. Нечто настолько сложное устроенное, создаваемое с такими трудностями, склеенное по углам с такой тщательностью, должно содержать внутри себя что-то ценное. Я сложно устроена и хорошо выполнена. Для того, чтобы вмещать в себе пустоту. Отсюда у меня ощущение невостребованности и того, что меня тщательнейшим образом готовили к использованию.

Какой должна быть женщина? Наверное, полной чего-то, что она способна отдавать. Любви, трудолюбия, верности, живущей чутко и осмысленно, свивающей любовное гнездышко. Я — такая.

И вот я размышляю над тем, что со мной произошло, оглядываюсь на свою прошлую жизнь и пытаюсь разобраться, как получилось, что в свои тридцать пять я пуста. Мой отец умер. Маме пришлось работать. Я была слишком маленькая. Так что воспитывалась я с двоюродными братьями. Их было пятеро, скачущих, вопящих, громко разговаривающих, дерущихся во время еды и игр. Тогда я и открыла, в чем моя сила, — в выжидании, вынашивании планов и в работе. Они все были такими неорганизованными! А мне хотелось упорядоченности. И я создала ее для себя. Мне нравилось, когда я это сделала, тщательно нацеливать себя, словно стрелу, на какие-то определенные вещи — хорошие отметки, заученные наизусть стихи, одежду, сшитую мною, аккуратность моей постели. Возможно, я была скромницей и недотрогой, но вполне самодостаточным человеком. Которому по душе чистые, ясные вещи — назначенная стипендия, полученная отметка, гарантированная работа в научном учреждении.