След тигра - Воронин Андрей Николаевич - Страница 39

— Что скажешь? — со странной, болезненной улыбкой спросила Горобец.

— Красивый мужик, — ответил Глеб. — Сильный. И сразу видно, что цельный, будто из одного куска высечен. Даже не верится, что… Он осекся, поняв, что говорит лишнее. Впрочем, было уже поздно.

— Что он мог сойти с ума? — закончила за него Горобец. — Мог. Ты его просто не знаешь. Да и фотография удачная — наверное, самая удачная из всех. Семейных фото у нас нет, только вот такие… Даже свадебные фотографии не сохранились — потерялись в какой-то экспедиции. Он… — Горобец даже сморщилась от усилий, пытаясь выразить словами то, что болело у нее внутри долгие годы. — Понимаешь, он действительно очень цельная натура. Весь в работе, вся жизнь — вечный бой… Вечный бой и вечные поражения, потому что охрана природы в нашей стране и в наше время — это, согласись, не та стезя, на которой можно ожидать чего-то другого. Этому делу нельзя отдаваться так, как он, — всей душой, без остатка. Потому что, если достаточно долго стучать сердцем в бетонную стену, оно рано или поздно разобьется. Я тоже всю жизнь билась в глухую стену, только для меня этой стеной был он.

Она забрала у Глеба фотографию, бросила на нее беглый взгляд и спрятала в бумажник. Потом снова раскрыла бумажник, вынула фотографию и нерешительно протянула руку к огню.

— Не надо, — сказал Глеб, мягко беря ее за запястье и отводя руку с фотографией от костра. — Никогда не надо торопиться, никогда не надо огорчаться — можно под машиной очутиться или под трамваем оказаться… Горобец издала какой-то странный звук — не то засмеялась, не то всхлипнула.

— Правда, — продолжал Глеб, — зачем тебе это? Если вот эта фотография — самая лучшая из всех, зачем выбрасывать именно ее? Вернешься в Москву — выбросишь все остальные, менее удачные. А эту сохранишь на память. Необратимые поступки, особенно совершенные спонтанно, под влиянием минуты, — это то, о чем нам потом приходится горько сожалеть.

Евгения Игоревна вздохнула, положила фотографию в бумажник и, изогнувшись, начала заталкивать его в задний карман брюк. В это мгновение в лесу раздался громкий, как пистолетный выстрел, щелчок сломавшейся под чьей-то неосторожной ногой сухой ветки. Глеб стремительно прыгнул вперед, повалил Горобец, прижал ее к земле, закрыв собой, и дважды выстрелил на звук из пистолета, который каким-то непонятным образом уже оказался у него в руке. «Глок» с глушителем негромко, деликатно прокашлял два раза, и Глеб слышал, как одна из пуль с отчетливым щелчком шлепнулась в ствол сосны. Куда ушла вторая, он не знал, но очень надеялся, что она в данный момент сидит у кого-то в кишках.

Евгения Игоревна наконец пришла в себя и принялась деятельно возиться, пытаясь выбраться из-под придавившей ее к земле тяжести. Она оказалась очень сильной и скреблась так энергично, что Глеб с трудом преодолел желание покрепче стукнуть ее по голове, чтобы успокоилась. Это желание только усилилось, когда он заметил, что Горобец как-то ухитрилась вынуть из кобуры свой парабеллум.

— Тихо, — прошептал он, — тихо. Не дергайся. Кажется, уже все.

Она перестала двигаться, и в наступившей тишине Глеб услышал едва различимый шорох и легкий, почти беззвучный топоток — кто-то удалялся от лагеря мягкой трусцой, почти не производя шума. Удалялся на четырех лапах, и это означало, что два патрона потрачены впустую — там, в лесу, был обыкновенный зверь. Возможно, даже тигр, но тигр обычный, никак не связанный с потусторонним миром.

Глеб приподнялся на одной руке, на всякий случай продолжая держать лес под прицелом, согнул в колене правую ногу, оттолкнулся от земли и встал, запихивая в кобуру громоздкий, чересчур длинный из-за глушителя пистолет и испытывая сильнейшую неловкость. Горобец села на земле и помотала головой, вытряхивая из волос мусор. Парабеллум все еще тускло поблескивал у нее в ладони.

— Никогда не видела, как стреляют из пистолета с глушителем, — сообщила она. — Только по телевизору. Но у тебя, однако, реакция! Я даже не сразу поняла, что произошло. Поначалу даже решила, что ты наконец решил за мной поухаживать… В такой, знаешь, своеобразной манере — быстрота и натиск… А потом ты начал стрелять… Попал?

— Нет, — сказал Глеб. — Попадешь тут, когда под тобой копошатся… Чего тебе не лежалось?

— Хотела поучаствовать в увеселении, — усмехнулась Горобец, вкладывая пистолет в кобуру, и вдруг широко, явно непроизвольно зевнула. — Думаешь, это был он?

— Нет, — рассеянно откликнулся Глеб, — не он. Просто какой-то зверь.

— Зверь… Знаешь, мне порой начинает казаться, что вся эта мистика, о которой рассказывал Пономарев, — не такая уж чепуха.

— Ну-ну, — предостерегающе произнес Сиверов, — давай-ка без этих штучек. У нас и без оборотней проблем выше крыши.

— Рационалист, — сказала Горобец, и это прозвучало как диагноз. — Мир прост и изучен, да? Если что-то нельзя пощупать, взвесить и снабдить ярлычком с ценой, то этого в природе не существует, так?

— Нет, — возразил Глеб, — не так. Не совсем так. Знаешь, что такое «бритва Оккама»? Это принцип, согласно которому не следует без крайней необходимости изобретать новые сущности. Не надо усложнять то, что и так достаточно сложно, иначе нам останется только обвешаться самодельными распятиями, налепить на лоб иконки и идти по тайге, распевая псалмы. Горобец снова зевнула, безнадежно махнув в его сторону рукой.

— Рационалист, — повторила она.

— Вот что, — решительно сказал Глеб, — иди-ка ты спать, мистик доморощенный.

— А ты?

— А я немного посижу, подумаю… Да, и пистолет оставь, я его почищу. Ты ведь его с самой Москвы не разбирала, а может, и дольше. Не хватало еще, чтобы ты осталась без руки, пытаясь принять участие в очередном увеселении…

Горобец улыбнулась, снова расстегнула клапан потертой кожаной кобуры и рукояткой вперед протянула Глебу парабеллум. Она немного повозилась в шалаше, устраиваясь на ночлег, и вскоре затихла. Продолжая краем уха вслушиваться в ночные звуки, Сиверов расстелил на земле куртку и сноровисто разобрал пистолет начальницы. Посмотрев через ствол на пламя костра, он понял, почему Горобец улыбалась, отдавая ему оружие: внутренняя поверхность ствола блестела как зеркало, а механизм издавал запах свежей оружейной смазки.

ГЛАВА 8

Ночь закончилась без новых происшествий. Правда, перед самым рассветом вокруг лагеря снова кто-то бродил, но на этот раз Глеб воздержался от стрельбы и был вознагражден: присмотревшись, он заметил промелькнувший у самой земли темный вытянутый силуэт, затем в темноте, отразив пламя костра, сверкнули два красных, глубоко посаженных огонька с перламутровым отливом, потом огоньки исчезли, и при очередной вспышке пламени Глеб разглядел мелькнувший из-за дерева пушистый рыжий хвост с черно-белым кончиком — непуганая лиса охотилась на мелких лесных грызунов.

Когда рассвело, Глеб подбросил в костер хвороста и подвесил над огнем котелок с водой. Воду они набрали в давешнем ручье, она была чистая как слеза и очень вкусная. Убедившись, что наскоро установленные им рогатины не завалятся, Глеб двинулся к шалашу, чтобы разбудить народ. И остолбенел, безотчетно схватившись за пистолет.

Видимо, несмотря на принятое им вечером лекарство, бессонная ночь не прошла для Глеба даром, и в первый момент ему померещилось черт знает что. Сразу же вспомнился ночной разговор с Горобец и ее слова о том, что рассказанная покойным проводником страшная сказка могла соответствовать действительности в гораздо большей степени, чем все они поначалу решили. Потом в голову пришел добрый старый Эдгар Аллан По и в особенности его рассказы, посвященные адским мукам людей, погребенных заживо.

Короче говоря, в первое мгновение Глебу показалось, что вчера они совершили ужасную ошибку, закопав под сухим деревом живого человека. И вот теперь человек этот выбрался из своей неглубокой могилы, как-то добрел до лагеря, невзирая на ужасную рану в животе, и стоял в кустах неподалеку от шалаша, решая, как лучше наказать своих спутников за то, что они с ним сотворили…