Звери дедушки Дурова - Дуров Владимир Леонидович - Страница 8

Мне пришлось их разлучить…

Я посадил Серко к белой альбиноске; но Серко не утешился и безучастно отнесся к смерти своей новой подруги, когда в одно прекрасное утро ее нашли мертвой в клетке.

Прошло около двух лет… Серко работал, как обычно, на пароходе и наблюдал, как следует всякому порядочному капитану, со своего мостика за работой на палубе.

Раздался протяжный гудок; готовились к отходу. Артель из 20 крыс бросилась к сходням.

Но вот неожиданно на палубе между двумя носильщиками, — старой и молодой крысами, — из-за коробочки с изюмом произошла драка. Молодая крыса слабо пискнула…

Серко, помня свою роль, сейчас же ринулся вниз.

Старая крыса благоразумно вильнула в сторону, молодая же осталась на месте. Серко сначала изумился дерзости бесстрашной крысы, но потом рассердился; шерсть у него встала дыбом, клыки показались наружу…

А крыса смотрит на него как ни в чем не бывало.

Вдруг гнев Серко пропал; он перестал фыркать и спрятал клыки. Оказалось, что это его старая подруга, с которой он когда-то, почти два года назад, жил в одной клетке…

Они узнали друг друга, и радости их не было конца. Серко забыл свои капитанские обязанности и тыкал свою мордочку в нос подруге, а та ему отвечала такими же нежными ласками.

Пришлось в дело вмешаться мне самому. Я осторожно взял двумя пальцами за жирные раздувающиеся бока пламенного капитана и перенес его на мостик. Но едва я отвернулся, Серко уже мчался к подруге…

Пришлось снова водворить его на место и на этот раз отправить в стеклянную каюту.

В это время машинист, присев на задние лапки, дернул шнур и нажал на рычажок. Завертелся регулятор, застукала машина. Беготня, шипение, свист… Пароход заволокло паром. Матросы потащили из воды якорь. В этот момент двери капитанской каюты, которые я забыл захлопнуть, разлетаются со звоном, и капитан летит к своей возлюбленной…

Как на беду, люк был открыт. Серко не заметил его в облаках пара и по дороге к подруге упал в машинную.

Послышался тонкий слабый писк.

Я заглянул через люк в машинную. Серко, разбившись, лежал с закрытыми глазами на спинке на зубчатых колесах и дергал лапками…

Я позвал его писком. Он ответил мне раз, другой, потом перестал дергаться и затих.

Слезы сдавили мне горло… А публика шумела, смеялась и не подозревала, какая здесь совершилась тяжелая драма…

Среди множества дрессированных крыс крепла, приручалась и училась работать и моя толмачевская Финька. Скоро она сделалась совсем ручная и слушалась каждого моего слова.

И я крепко привязался к ней, вероятно, потому, что на нее было положено больше забот и труда, чем на остальных.

— Финька, — звал я ее, едва просыпался.

И маленькая юркая фигурка в следующий момент была уже на моем одеяле.

— Финька, поцелуй меня.

И Финька забирается ко мне на грудь, поднимает мордочку к самому моему лицу и нежно тыкается мне носом в губы.

Целыми днями моя Финька сидела у меня в кармане, где я ей устроил мебельный открытый ящичек; в нем, безмятежно, свернувшись калачиком, она спала.

Но, едва я производил губами крысиный писк, Финька, потягиваясь, зевая, вылезала из-под обшлага моей куртки и лезла целоваться. Такой ласковой игруньи я не встречал среди моих остальных воспитанниц.

Живо вспоминаю я милого зверька; вот его знакомая шкурка мелькает на одеяле; вот он целует меня, вот бежит дальше, взбирается на голову и, удобно там усевшись, начинает быстро-быстро перебирать лапками мои волосы, как бы ища там насекомых. Но Финьке хочется шалить; она бежит обратно на одеяло и, грациозно подпрыгивая и изгибаясь, бегает по нем и резвится. А вот ей захотелось есть, и она пьет молоко, потом, выпив, начинает облизывать свою шубку…

Но Финька не только шалила; на ней лежали известные обязанности. Во-первых, она была первой путешественницей из всей крысиной породы, совершившей замечательные полеты на аэроплане, описанные в моем рассказе «Воздушные путешественницы». Кроме авиации Финька еще изучила свойства жиров и сделалась моим домашним экспертом[7] при различении настоящего сливочного масла от поддельного.

Я не давал никогда Финьке мяса, и ей противен был его вкус, а масло она любила; поэтому, когда мне подавали где-нибудь масло, я давал его сначала попробовать Финьке, и если она от него отворачивалась, я знал, что это маргарин.[8]

У крыс очень тонкое обоняние, и каждая из них может быть экспертом в масляном производстве.

Финька не расставалась со мною никогда; она была со мною и за границей, на водах, где пила лечебную воду из маленькой кружечки.

В Орловском городском театре шел спектакль. Я показывал пароход, управляемый крысами.

Они бегали по палубе, изображая матросов, вытаскивали якоря, поправляли мачту, переносили багаж, пускали в ход машину, зажигали электрические фонари. И вдруг трап, соединяющий пристань с пароходом, упал; с ним попадали декоративные волны моря и грузчики-крысы. Упали они и разбежались под сценой.

Целую ночь служащие искали беглянок, а утром снялись с якоря и отправились со зверьми дальше, в следующий город, где намеревались дать представления. Мы уехали, не досчитавшись одной крысы.

Месяца через два я снова приехал в Орел, был в театре и сидел в ложе. На сцене выступал мальчик-скрипач.

Он играл хорошо, так хорошо, что публика слушала, затаив дыхание. Вдруг в тишине прозвучал чей-то голос:

— Мыши.

Этот голос подхватила толпа:

«Крысы! Крысы!»

Эти крики заставили скрипача прекратить игру.

Я взглянул на сцену. На ярко освещенном полу сидела на задних лапках крыса и умывала свою мордочку, умылась и застыла в спокойной позе, как будто заслушалась звуков музыки. А когда занавес упал и раздались шумные аплодисменты, крыса быстро убежала за кулисы и скрылась в щель под полом.

Что это была за крыса и откуда она взялась?

Только один я мог дать на это ответ. Конечно, это была моя исчезнувшая два месяца тому назад крыса «крысолова из Гамельна».

Расходясь, публика говорила:

— Вот когда приходится собственными глазами убедиться в том, что крысы безумно любят музыку.

— Ах, еще бы, маленький скрипач так божественно играл!

— Заметили ли вы, как трогательно сложила лапки крыса?

— У этих животных поразительная любовь к музыке. Из-за музыкальности я даже готова примириться с их отвратительной наружностью…

— Жаль, что нет здесь Дурова; он, наверное бы, устроил блестящий номер: «крыса-музыкантша».

Но Дуров знал другое. Он знал, что крыса прибежала на звук скрипки потому, что он ей напомнил звук дудочки, а с этим звуком для нее связывалось представление о лакомом кусочке, получаемом за труд; Дуров знал, что крысы вовсе не так музыкальны, как это думала публика.

В обществе распространено мнение, что укротители привлекают змей музыкой. Это совсем не верно. На самом деле укротители змей, или факиры, как их называют в афишах, кормят и тревожат змей под призывные звуки дудок, и каждый раз, как фокуснику нужно вызвать животное, он призывает его одним и тем же звуком дудки. На знакомый звук, ожидая пищи, змеи вылезают из ящика, а простодушная публика кричит:

— Вы заметили, как змея смотрит на факира? У нее зачарованный музыкой взгляд. О, это изумительно, — влияние музыки на животных! Об этом даже есть исследования ученых…

Конечно, об этом нет никаких исследований ученых, как и нет никакого очарования музыкой у змей.

Примером того, как на призывные звуки идут животные, служит рожок пастуха, собирающий каждое утро стадо со всех дворов. Конечно, коров и овец не зачаровывает музыка рожка, часто весьма неблагозвучная; просто, с звуками пастушьей свирели у животных связано представление о просторе зеленых лугов и о сочном корме.