Звери дедушки Дурова - Дуров Владимир Леонидович - Страница 11

Что это за горы, что это за темные ущелья и пещеры? Откуда возле шумного европейского города эта сказочная природа с дикими животными всевозможных пород?

Всю эту волшебную панораму создали человеческие руки, по мановению жезла волшебника-владельца сада старого Гагенбека.

Гагенбек — всемирный торговец зверями, начал с владения одним медведем и кончил созданием всемирно известного зоологического парка, где животные, пользуясь относительной свободой, живут в естественной для них обстановке.

Вот благородные олени вереницей спускаются с гор по узкой тропинке, что вьется из-под ног горного барана, а вот еще ниже, под обрывом, из пещеры, выглядывают махровые головы белых медведей.

У подножия горы блестит от солнечных лучей вода, а в ней, точно змеи, темные и блестящие, как сталь, резвятся тюлени, морские львы, морские зайцы.

Я вижу среди них фигуру морского слона; он выставляет из воды свою морду с коротким как бы обрубленным хоботом, а громадный морж, упираясь белыми клыками в скалу, кряхтя, неуклюже вылезает на гладкую площадку скалы, выкрашенной под цвет льда.

Я вздрогнул, оторвавшись от сладкого сна, когда услышал скрип колес по песку дорожки. Передо мною в кресле на колесах, завернутый в тигровое одеяло, полулежал старик с добрым улыбающимся лицом. Кресло катила женщина в белом платье.

Это был сам Гагенбек, которого тяжелая водянка приковала к креслу.

Гагенбек заметил меня, и коляска покатилась к веранде.

Передо мною был властелин того мира животных, которому я посвятил всю свою жизнь; агенты его разъезжали по всему свету, свозя в этот волшебный уголок самых редких, самых интересных зверей.

И я, несмотря на его болезнь, позавидовал Гагенбеку…

После первых приветствий Гагенбек заговорил:

— Вы единственный мой покупатель, который приобретает для дрессировки экземпляры животных, не поддающихся никакому обучению, и все-таки достигает поразительных успехов. Вот для примера возьмем дикобраза. Как вы сумеете растолковать этому дикому зверю с его длинными иглами то, что вам хочется?

Я не мог в коротких словах открыть Гагенбеку «тайну» своего единственного способа дрессировки и вместо этого сказал:

— В вашем голосе звучит как будто сожаление, что не вы на моем месте. А между тем я стою здесь, смотрю на все эти чудеса природы и завидую вам. Ведь вы всем этим владеете.

Гагенбек покачал головою, грустно показывая рукою на свое распухшее тело, и, подозвав пальцем одного из служителей, сказал ему что-то на ухо.

Служитель ушел, и скоро мы услышали чудную музыку. Оркестр играл что-то заунывное; среди рыданий прорывались торжественные и унылые звуки колокольного звона.

Казалось, эти звуки были похоронным маршем; Гагенбек мысленно хоронил себя заживо, и слезы медленно катились по его щекам…

Но вдруг я увидел, как потухшие глаза старика вспыхнули; все лицо изменилось от выражения ужаса. Я подумал, не конец ли это… А Гагенбек, не сводя глаз с одной точки, приподнялся на локтях. Я взглянул в ту сторону, куда смотрел старый владелец зоологического парка, и остолбенел.

Какая-то зловещая тревога сразу нарушила безмятежный покой волшебного рая; горный баран скрылся с вершины горы; олени сбились в кучу и замерли, как бронзовое изваяние; белые медведи как будто срослись со стенами пещеры… С поверхности воды сразу исчезли все ее обитатели…

Вокруг все замерло. Даже мелкие птицы в пруду точно растаяли…

Только одна лемур-ката,[12] как молния, летала от стенки к стенке в своей большой клетке.

Гагенбек просил везти его как можно скорее. Я бежал за ним. Мы двигались вперед молча. Но обоим было непонятно поведение животных.

Только когда мы поравнялись с загоном страусов, где до этого времени мирно паслись эти громадные птицы, мы узнали, в чем дело.

Страус, стоящий вблизи загородки, медленно опускался к земле, точно приседая, прижимался грудью к траве и забавно поворачивал свою маленькую головку на длинной шее, склоняя ее на бок.

Тогда мы взглянули наверх и поняли, в чем дело.

Величественный цепелин плыл по воздуху…

На следующий день я отправился в парк выбирать животных, которых хотел купить у Гагенбека. Зашел в загон к страусам и увидел ту же картину, что и накануне: страус низко приседал и гнул голову. Я не заметил на небе ничего, но до моего слуха долетел далекий шум автомобильного мотора. Птица, очевидно, принимала его за шум громадного страшного чудовища-цепелина.

Таково было мое первое знакомство со страусом.

О страусах пишут, что они глупы. Вот я и решил купить страуса, чтобы проверить, так ли это.

Одновременно купил я и лемуру: это животное заинтересовало меня тем, что вело себя при появлении цепелина совсем иначе, чем остальные животные Гагенбека, а быстрота движений и легкость при полете лемуры привели меня в восторг, и я заинтересовался грациозным зверьком.

Люди плохо знают природу этой замечательной птицы. Прежде всего они считают страуса очень глупым. Верно ли это?

Были случаи, когда страус, чувствуя себя не в силах бежать от верхового охотника, останавливался, как вкопанный, и прятал голову в первый попавшийся куст.

Люди из этого делают вывод: страус глуп, он сам не видит и думает, что его никто не видит.

На самом деле в страусе говорит просто чувство самосохранения, то чувство, которое заставляет и человека прятать прежде всего его голову от ожидаемого удара, так как самое нежное место у этой громадной птицы — темя.

Нельзя же назвать глупым человека за то, что он гнется, заслышав свист пули, хотя это пригибание головы не спасет его от выстрела.

Говорят, что страус глуп потому, что его легко обмануть. Охотники за страусами для ловли последних прибегают к следующим приемам: надев на себя шкуру страуса, они близко подходят к птицам.

В оправдание страусов можно сказать, что в тех местностях, где мало охотятся на них, птицы спокойно пасутся, несмотря на то, что они обладают острым зрением и могут прекрасно разглядеть подкрадывающегося врага. Но они не знают опасности и потому не обращают внимания на охотников. Это невнимательность доверчивого животного, а не глупость.

Некоторые естествоиспытатели говорят, что у страуса очень слабое зрение. Я этого не наблюдал. Наоборот, страус, купленный мною у Гагенбека, оказался очень зорким.

Прежде чем начать дрессировать животное, я наблюдаю за ним некоторое время, стараясь подметить и разгадать его движения, желания, настроения.

Изучая выражения ощущений у страуса, я прежде всего заметил, что он любит светлые блестящие вещи.

Артисты во время представления заглядывали в денник моего страуса, и он клевал их, перегибая длинную шею через загородку. Сначала мне казалось, что страус клюется, сердится, не хочет, чтобы на него смотрели, но когда я раз подошел к нему в своем костюме с лентою через плечо, разукрашенною моими золотыми блестящими жетонами, он начал меня щипать. Он с таким ожесточением набросился на ленту с жетонами, стараясь их оторвать, что я должен был отойти от загородки.

Благодаря своей любви к блестящему, мой страус чуть не поплатился жизнью. В одном из провинциальных цирков, где еще не было электрического освещения, с потолка спускалась люстра с керосиновыми лампами. Раз стекло в одной из ламп лопнуло, и большой осколок его упал на арену. Страус моментально проглотил его… К счастью, стекло вышло, не причинив птице вреда…

Путешествие в Россию мой страус перенес очень хорошо: я вез его в клетке, обитой войлоком, чтобы в дороге, во время толчков, он как-нибудь не стукнулся и не повредил своих в высшей степени хрупких ног.

Кормил я эту птицу капустой, отрубями, мелкими камнями, кукурузой, черным хлебом, а от времени до времени давал мелко истолченные кости животных.

По совету Гагенбека, я давал также страусу раз в неделю целиком сырое куриное яйцо, и, когда оно проходило через горло, я его нащупывал и раздавливал.