Король замка - Холт Виктория - Страница 14

— Но нам-то с вами, полагаю, можно ничего не опасаться, — сказала я.

Она приблизилась ко мне.

— Когда он в замке, я по ночам запираю дверь. Советую вам последовать моему примеру. Сегодня вечером нельзя терять бдительности. Вдруг захочет поразвлечься с кем-нибудь, а? Кто знает?

— Хорошо, я буду осторожной, — сказала я, чтобы отделаться от нее.

После ее ухода я задумалась. Похоже, в ночной тиши бедняжку посещают эротические грезы-мечты о страстном графе, пытающемся ее соблазнить. Я была уверена, что ей это угрожает не больше, чем мне.

Я умылась, надела бархатное платье, собрала высоко на затылке волосы, заколола их множеством шпилек, чтобы не выбился ни один локон, одела мамину брошь — простенькую, но симпатичную: несколько бирюзовых камушков на жемчужном поле — и была готова на целых десять минут раньше, чем в дверь постучалась горничная, присланная отвести меня в столовую.

Мы перешли в самую позднюю пристройку замка — флигель, рудимент семнадцатого века — и оказались в большой зале со сводчатым потолком. Парадная столовая, догадалась я. Здесь принимали гостей. Было бы нелепо вчетвером сидеть за таким огромным столом, поэтому я не удивилась, когда меня провели дальше, в смежную с обеденным залом малую комнату — малую, по меркам Гайара. Там было очень уютно, на окнах висели темно-синие, как полночное небо, бархатные шторы. Я подумала, что окна здесь, скорее всего, решетчатые, непохожие на узкие щели амбразур во внешних стенах замка. На мраморном камине, по краям, стояли два канделябра с зажженными свечами. Такой же канделябр горел в центре накрытого к ужину стола.

Филипп и Женевьева были уже там, оба притихшие. Женевьева в сером шелковом платье с кружевным воротником и с завязанными розовым бантом волосами выглядела на удивление скромно и была совсем не похожа на девочку, с которой мы уже встречались. Филипп в вечернем костюме был даже элегантнее, чем при нашем знакомстве. Казалось, он искренне обрадовался моему появлению. Любезно улыбнувшись, он сказал:

— Добрый вечер, мадемуазель Лосон.

Я поздоровалась в том же тоне. Мы как будто заключили тайный дружеский сговор.

Женевьева неловко сделала реверанс.

— Полагаю, сегодня у вас было много работы в галерее, — сказал Филипп.

Я ответила утвердительно и сказала, что занималась приготовлениями — ведь прежде, чем приступить к реставрационным тонкостям, нужно многое проверить.

— Наверное, это очень интересно, — заметил он. — Уверен, вы добьетесь успеха.

Он говорил открыто, от всей души, но все-таки не переставал прислушиваться — не идет ли граф?

Граф пришел ровно в восемь, и мы сели за стол: он во главе, я от него по правую руку, Женевьева — по левую, Филипп — напротив. Принесли суп, и граф спросил о моих успехах.

Я повторила ему все, что уже рассказала Филиппу о начальном этапе работы, но он проявил больше интереса к деталям — то ли потому что это были его собственные картины, то ли из вежливости, не знаю. Тогда я поведала, что сначала собираюсь вымыть картину с мылом, чтобы снять верхний слой грязи. Он лукаво посмотрел на меня.

— Я кое-что слышал об этом рецепте. Вода должна отстояться в специальном горшке, а мыло варят в новолуние.

— Подобными суевериями никто уже не руководствуется, — возразила я.

— А вы не суеверны, мадемуазель?

— Как и большинство моих современников.

— Большинство как раз суеверны. Но вы для таких сказок слишком практичны, и это хорошо, раз уж вам придется жить здесь. У нас случалось, что люди… — он посмотрел на Женевьеву, сжавшуюся под его взглядом, — гувернантки отказывались оставаться в замке. Одни говорили, что здесь живут привидения, другие уходили молча, без объяснений. Что их не устраивало? Полагаю, одно из двух — либо мой замок, либо моя дочь.

Когда он смотрел на Женевьеву, в его глазах появлялась какая-то брезгливость. Я возмутилась. Этому человеку необходимо кого-нибудь мучить: в галерее он истязал меня, теперь очередь дошла до Женевьевы. Но я — другое дело, я могла защитить себя, и на мне действительно лежала кое-какая вина. А ребенок… это слишком… и во всем чувствуется какая-то нервозность, повисшая в воздухе напряженность. Что такого он сказал? Ничего особенного. Язвительность заключалась в манере держаться. Впрочем, в этом не было ничего странного. Не зря же его боялась Женевьева. И Филипп. И все в доме.

— На свете не так много мест, располагающих к суевериям, — сказала я, чувствуя, что должна поддержать Женевьеву. — Мы с отцом довольно часто гостили в старых замках, но ни в одном я не встречала привидений.

— Возможно, английские привидения сдержаннее. Они не являются, когда их не ждут, — а потому приходят только к тем, кто в них верит.

Я вспыхнула.

— Думаю, правилам хорошего тона они учились при жизни, а французский этикет всегда был строже английского.

— Вы правы, мадемуазель Лосон. Навязаться в гости, прийти без приглашения — это куда больше похоже на англичан. В таком случае, вы здесь будете в безопасности — если не станете заводить необычных знакомств.

Филипп слушал внимательно. Женевьева — с опаской. Думаю, она боялась за меня, ведь я осмелилась пререкаться с ее отцом.

После супа подали рыбу, и граф поднял бокал:

— Думаю, вино вам понравится. Оно с наших собственных виноградников. А вы разбираетесь в винах так же хорошо, как и в картинах?

— Я мало знаю об этом предмете.

— У нас вы наверстаете упущенное. В здешних краях это самая главная тема разговора. Надеюсь, она не покажется вам скучной.

— Уверена, мне будет интересно. Учиться всегда приятно.

Он чуть заметно улыбнулся, и я поняла его мысль: гувернантка! Определенно, для этой профессии у меня есть все задатки. Поколебавшись, в разговор вступил Филипп:

— Мадемуазель Лосон, над какой картиной вы сейчас работаете?

— Над портретом. Это прошлое столетие, надо думать, середина века, около тысяча семьсот сорокового года.

— Видишь, кузен, мадемуазель Лосон — специалист, — сказал граф. — Она любит картины и выбранила меня за нерадивость, как отца, забывшего о своем долге.

Женевьева в замешательстве уставилась в тарелку. Граф повернулся к ней и сказал:

— Воспользуйся присутствием мадемуазель Лосон. Посмотри с каким энтузиазмом она работает, и поучись у нее.

— Хорошо, папа, — сказала Женевьева.

— А если будешь говорить с ней по-английски, — продолжал он, — то, может быть, выучишь этот язык. Попроси мадемуазель Лосон в свободное время рассказать тебе об Англии и англичанах. Попробуй перенять у них этикет — это не трудно, ведь он не такой строгий, как у нас. Возможно, тогда ты почувствуешь себя свободнее и… увереннее.

— Мы уже говорили по-английски, — вмешалась я. — У Женевьевы хороший словарный запас. Произношение — это проблема для любого человека, пока он не пообщается с носителями языка. Со временем она исчезает.

Опять говорю как гувернантка! Очевидно, граф подумал о том же, но я сделала все возможное, чтобы защитить от него Женевьеву. Неприязнь к этому человеку росла во мне с каждой минутой.

— Женевьева, тебе предоставляется прекрасная возможность. Вы ездите верхом, мадемуазель Лосон?

— Да. Очень люблю лошадей.

— Тут есть конюшня. Вам подберут подходящего скакуна. Женевьева тоже ездит верхом… немного. Вы могли бы кататься вместе, а то наша гувернантка слишком робеет при виде лошадей. Женевьева, покажи мадемуазель Лосон окрестности.

— Хорошо, папа.

— Боюсь, у нас в округе не очень много живописных мест. Ничего не поделаешь, винодельческий край. Но если вы отъедете подальше, то наверняка найдете что-нибудь интересное.

— Очень любезно с вашей стороны. Думаю, мне понравится.

Он пожал плечами. Филипп, видимо, почувствовал, что ему пора поддержать беседу, и разговор снова вернулся к картинам. Я стала рассказывать о портрете, над которым работала утром. Привела в пример пару деталей — умышленно употребив технические термины, я надеялась смутить графа. Он слушал с серьезным видом, но в уголках его рта застыла чуть заметная улыбка. Меня беспокоила мысль о том, что он догадывается, о чем я думаю. В таком случае, он должен был чувствовать, что внушает мне неприязнь, но это, похоже, лишь увеличивало его интерес ко мне.