Король замка - Холт Виктория - Страница 12

У меня засосало под ложечкой. Вот я и оказалась лицом к лицу с графом де ла Таль.

— А это, конечно, мисс Лосон, — сказал он. Его низкий голос звучал довольно холодно.

— Вы граф де ла Таль?

Он поклонился, но не подошел ближе, а продолжал разглядывать меня, стоя в противоположном конце галереи. Его манеры были такими же холодными, как голос. Худощавый и высокий, он чем-то напоминал своего кузена, но не казался таким женственным, как Филипп. Широкие скулы, острые черты лица и тяжелые веки делали его похожим на Мефистофеля. Позже я заметила, что его темные глубоко посаженные глаза в зависимости от настроения могли казаться почти черными. Орлиный нос придавал лицу высокомерное выражение. Губы не всегда были так брезгливо поджаты, но тогда я этого не знала. Передо мной стоял надменный король замка, от которого зависела моя судьба.

На нем был черный костюм с бархатным воротником. Белоснежный шейный платок придавал еще больше бледности и без того белому как мел лицу.

— Кузен сказал мне о вашем приезде.

Он сделал несколько шагов мне навстречу. Вот так же, наверное, могущественные короли ступали по своим зеркальным залам. Моя защитная реакция сработала незамедлительно. Высокомерие — лучшее средство заставить меня ощетиниться.

— Рада вашему возвращению, Ваша Светлость, — сказала я. — Я жду уже несколько дней и до сих пор не знаю, берете вы меня на работу или нет.

— Представляю, как вам надоело сидеть в неведении и гадать, не напрасно ли вы теряете время.

— Уверяю вас, я нашла не самый худший способ убить время. Меня очень заинтересовала галерея.

— Жаль, что вы не сообщили о смерти вашего отца, — сказал он. — Это позволило бы нам избежать многих проблем.

Значит, я должна уехать. Я почувствовала себя такой несчастной, что разозлилась. Вернуться в Лондон? Придется искать комнату. На что жить, пока не появится работа? Я представила, как с течением времени все больше становлюсь похожей на мадемуазель Дюбуа. Нет, это не для меня! Я могла бы поехать к тете Джейн… Впрочем, тоже нет. Нет, тысячу раз нет!

В ту минуту я ненавидела его. Мие казалось, он читает все мои мысли. Он не мог не понимать, что взрослая самостоятельная молодая женщина не приехала бы незваной, не оказавшись в совершенно отчаянном положении, и ему нравилось мучить меня. О, как его, должно быть, не выносила жена! Может быть, она убила себя, чтобы навсегда уйти от него. Не удивлюсь, если разгадка именно в этом.

— Не думала, что вы, французы, так старомодны, — сказала я с долей сарказма. — В Англии я работала с отцом, и никто не возражал. Но если во Франции иные представления, говорить больше не о чем.

— Не согласен. Нам нужно многое обсудить.

Я посмотрела ему в глаза и сказала:

— Что ж, я вас слушаю.

— Мадемуазель Лосон, вы хотите реставрировать, картины. Так?

— Это моя профессия, а чем задача труднее, тем она интереснее.

— Вы считаете, что мои картины потребуют много работы?

— Вы прекрасно знаете, что некоторые из них находятся в плачевном состоянии. Насколько вы могли заметить, перед вашим приходом я как раз изучала одну из них. Что с ней сделали?

— Не смотрите на меня так строго. Я не виноват в том, что стало с этой картиной.

— Да? Я полагала, что некоторое время она была в вашем владении. Посмотрите, краска облупилась, потускнела. Вы не можете отрицать, что с ней обращались отвратительно.

Его губы тронула чуть заметная улыбка. Выражение лица изменилось — промелькнуло нечто похожее на удивление.

— Боже, сколько страсти! С вашей энергией надо бороться за права человека!

Я не выдержала.

— Когда я уезжаю?

— Не раньше, чем мы поговорим.

— О чем нам говорить, раз вы не хотите взять на эту работу женщину?

— Мадемуазель Лосон, вы очень импульсивны. Это профессиональное заболевание, да? Послушайте, я не говорил, что не хочу нанимать женщину. Это была ваша мысль.

— Но я же вижу, вы не в восторге от моего присутствия! Этого достаточно.

— А вы ожидали, что я буду в восторге от вашего… обмана?

— Ваша Светлость, я работала с отцом. Ко мне перешли его полномочия. Я думала, что договор остается в силе, и не видела в этом никакого обмана.

— И, конечно, не ожидали, что вызовете замешательство у ваших работодателей?

На это я ответила еще большей резкостью:

— Невозможно заниматься такой тонкой работой, когда к тебе неприязненно относятся.

— Верное наблюдение!

— Поэтому…

— Поэтому? — переспросил он.

— Я бы могла уехать сегодня — вот только как добраться до парижской ветки? Мне сказали, что через Гайар проходит всего один поезд — утренний.

— Вы очень предусмотрительны, но, повторяю, слишком импульсивны. Вы не можете не понимать, что именно меня смущает. Простите, но человека вашего возраста трудно заподозрить в большом профессиональном опыте и мастерстве.

— Мы с отцом работали вместе несколько лет, а мастерство не зависит от возраста. Бездарь и в старости останется подмастерьем. Искусство требует призвания, понимания, любви.

— Вижу, вы не только художник, но и поэт. Но откуда взяться жизненному опыту, если человеку всего тридцать… гм… или даже…

— Мне двадцать восемь лет! — в запальчивости воскликнула я и поняла, что попала в западню. Он все-таки сверг меня с пьедестала, на котором я пыталась занять прочные позиции. Показал мне, что я обыкновенная женщина, которая не может допустить, чтобы ее считали старше, чем она есть.

Он поднял брови. Беседа, видимо, казалась ему занятной. Я выдала свое отчаяние, и он, наслаждаясь моими мучениями, не торопился принять окончательное решение.

Мое терпение наконец лопнуло.

— Нам больше не о чем разговаривать. Насколько я понимаю, вы не хотите нанимать меня на работу, потому что я женщина. Что же, оставайтесь при ваших предубеждениях. Сегодня или завтра я уеду.

Несколько секунд он изображал нерешительность, но когда я пошла к двери, остановил меня.

— Мадемуазель, вы меня не поняли. Возможно, французский вы знаете хуже, чем живопись.

Я снова попалась на удочку.

— Моя мать была француженкой. Я прекрасно поняла каждое ваше слово.

— Значит, это я выразился неясно. Я не хочу, чтобы вы уезжали… пока.

— Вы ведете себя так, будто мне не доверяете.

— Мадемуазель, вам это только кажется.

— Вы хотите, чтобы я осталась?

Он сделал вид, что колеблется.

— Как бы выразиться, чтобы вас не обидеть… Я бы хотел… испытать вас. Нет, мадемуазель, не обвиняйте меня в предвзятом отношении к вашему полу. Я готов верить, что на свете существуют выдающиеся женщины. То, что вы сказали о вашем понимании живописи и любви к картинам, произвело на меня глубокое впечатление. Заключение об ущербе, нанесенном картинам, и смета реставрационных работ тоже заинтересовали меня. Они написаны умно и ясно.

Я боялась, что мои глаза загорятся надеждой и выдадут волнение. Если он поймет, как мне важно получить это место, травля будет продолжена.

Видимо, мне не удалось скрыть свои чувства. Он сказал:

— Я хотел предложить… но если вы решили, что вам лучше уехать сегодня или завтра…

— Я проделала долгий путь и, естественно, предпочла бы остаться на работу — при условии, что смогу работать в нормальной обстановке. Что вы хотели предложить?

— Отреставрируйте одну из картин. Если результаты будут удовлетворительными, я доверю вам остальные.

Я не сомневалась в своих силах, а потому моему ликованию не было предела. Итак, не будет ни позорного возвращения в Лондон, ни тети Джейн! Я была на седьмом небе от счастья. Разумеется, я выдержу испытание, а значит, надолго останусь в замке. Я буду изучать его сокровища, дружить с Бастидами и смогу удовлетворить любопытство, вызванное его обитателями.

Да, я любопытна. Об этом мне сказал отец, и с тех пор я не перестаю сожалеть о своем пороке, но ничего не могу с ним поделать. Как не интересоваться тем, что скрыто за маской, которой люди обращены к миру. Срывать эти маски — все равно что снимать налет плесени со старого полотна. В этом отношении граф был настоящей живой картиной.