Ленинградская зима - Ардаматский Василий Иванович - Страница 45

Сегодня вместе с Грушко они тщательно обдумали создавшуюся ситуацию и пришли к выводу, что Потапов поступил правильно, отказавшись от мысли идти к Давыдченко домой.

Надо ждать. Если Давыдченко связан с враждебно настроенными людьми, они рано или поздно должны заинтересоваться Потаповым. Он спросил: «Сколько же можно ждать?» Грушко, помедлив, ответил: «Начальник управления вообще считает, что, раз ты вошел в роль, тебя надо держать в городе, твоя помощь может понадобиться и в других операциях…»

Потапов остановился, прислушиваясь, — ему показалось, что в стену стучали. Стук повторился. Стучали настойчиво — подождут немного и снова стучат. Так зовут на помощь. Потапов знал, что там, за стеной, квартира какого-то ученого, но никогда никого здесь не видел.

Он вышел на лестницу и толкнул соседнюю дверь — она была незаперта. Зажигая спичку за спичкой, прошел по длинному коридору и уперся в дверь. Открыв ее, он увидел качающееся пятно тусклой коптилки и что-то неясное в темном углу.

— Вы стучали? — спросил Потапов.

— Да… извините… — послышался из темноты шелестящий звук. — Проходите… садитесь… Я слышал… вы там ходите… ходите… Подумал, человек один… может, горе…

Потапов сделал несколько шагов и разглядел на широкой кровати под кучей одежды человека с длинной седой бородой, в меховой шапке.

Потапов опустился в старинное, глубоко просиженное кресло.

— А я решил — вы зовете на помощь, — сказал он.

— Тоже правильно… — сипло ответил старик. Он сделал попытку приподняться, чтобы посмотреть на Потапова, но голова не поднималась. — Да, жили мы глупо… разобщенно. Кожемякины — вот все, что я знал… А ведь соседи… — прерывисто говорил он. Было видно, что сил у него нету, но он очень хочет говорить. — Вы кто же будете из Кожемякиных?

— Меня вы все равно знать не могли, — ответил Потапов. — Я племянник Дмитрия Андреевича. Они просили меня поселиться у них.

— Какие предусмотрительные люди, — пробормотал старик. — Ну, а я Безуглов, Тарас Борисович… орнитолог, что означает попросту птичник.

— Турганов Дмитрий Трофимович.

— А занятие ваше… извините за праздное любопытство…

— Заведую мастерской, шьем белье для госпиталей.

— Хорошее занятие… хорошее…

— А вы тут один? — спросил Потапов.

— Как это один? Нас мно-о-о-го, — ответил старик и надолго замолчал. — А все же, чего ходите там? Я ведь не только птиц понимаю.

— Спасибо, профессор. Хожу просто так, не спится.

— Чем ходить, посидите лучше со мной. Хотите, я расскажу вам одну историю? Не бойтесь… коротенькую.

— А вам не трудно? — спросил Потапов.

— Нет… слушайте… только я не могу быстро… Сейчас… Пожалуйста… сделайте одолжение… поверните меня на бок… хочу вас видеть.

Потапов исполнил его просьбу, он был легкий, как ребенок.

— Спасибо… сейчас… голова закружилась… — Он закрыл глаза и полежал молча. — Слушайте… — начал он. — Я знал одного… ученого… Мы с ним вместе кончали университет… красавец… Алеша… Алексей Дормидонтович… Он биолог… Мы не дружили… но жена приглашала его в дом… я не возражал… интересны не только птицы… — Он открыл глаза, посмотрел на Потапова и снова закрыл. — Сейчас… дальше… Это был изумительный карьерист… Хитрый, как дьявол… И ему везло… Однажды… он сказал мне: каждый, кто хочет сделать себе имя в науке… должен прочитать… всего Ленина… Что скажешь против этого?.. Но надо было слышать… как это было сказано… Да… Забыл важное. Все, что он писал и говорил о биологии… не было лишено интереса. Он, как говорится, хорошо знал предмет… И вот… десять дней назад он был здесь у меня… сидел в этом кресле… Представьте себе — не эвакуировался. Сказал — не захотел… Ленинград… сказал… останется Ленинградом… что бы ни произошло. А я сказал… Ленинград назовут Гитлерштадт… Вы думаете, он закричал? Стал уверять, что я его не так понял?.. Отнюдь… Он сказал, что… биологическая школа у них… очень сильная… стал называть имена… Тогда я закричал… глупо… истерически. Чтобы убирался вон и так далее. Скажите… чего он от меня хотел?

— Ему нужны союзники, — ответил Потапов.

— Боже мой… боже мой… — тихо сказал профессор. Потапов смотрел на него и думал о том, что можно сделать, чтобы помочь этому старому человеку.

— Кто вам выкупает хлеб, профессор? — спросил Потапов.

— Девочка из нашего дома… Катя… Она мне и воду приносит… А знаете, у этого биолога… физиономия сытая… он не умрет…

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил Потапов.

— Да… — еле внятно сказал профессор. — Очень обяжете… пожалуйста… поверните меня обратно… и бороду… сюда…

Потапов встал, наклонился над ним и повернул его легкое тело снова на спину.

Старик сказал что-то беззвучно — одними губами и затих.

Потапов посидел, подождал, мучительно соображая, что сейчас он мог бы для него сделать, но ничего не придумал.

Надо было идти к себе и тоже постараться уснуть.

Давыдченко явился утром, когда в промороженных окнах едва наметилась синева зимнего дня. Потапов провел его в кабинет.

— Что случилось? — спросил он.

— Дело есть, — ответил Давыдченко.

— Но зачем же в такую рань? Мне на работу надо.

— Куда?

— На работу.

— Бросьте… что еще за работа?

— Работаю на швейной фабрике. — Потапов встал. — Пошли…

— Вот это да! — сказал Давыдченко. — Вы что же, не могли остаться в стороне и так далее?

— А вам-то какое дело? — Потапов стал застегивать свою овчину и направился к дверям.

Давыдченко подошел, схватил за руку:

— Да бросьте вы!.. Сядьте, прошу вас. Есть серьезный разговор.

— Мне нельзя опаздывать.

— Да бросьте вы, Дмитрий Трофимович! У меня серьезное дело.

— У меня тоже.

— Значит, и нашим и вашим?

— По крайней мере, ясно, кто я и чем занимаюсь.

— Дмитрий Трофимович, вами интересуются большие люди. Они придумали великое дело. Создают организацию патриотов, хотят сохранить исторические и культурные ценности Ленинграда.

— Сохранить от немцев?

— А разве они не заинтересованы, чтобы все оставалось на месте?

— Вот это уже понятнее, — сказал Потапов. — Что требуется от меня?

— Участие, и все. Сам я больше ничего сказать не могу. С вами будут говорить другие. Послезавтра я жду вас в полдень на перекрестке Загородного и Ломоносова. Знаете? И мы пойдем… Не хотел говорить… но по дружбе, Дмитрий Трофимович… К вам относятся очень серьезно. Вы же знаете немецкий?

— Ну и что?

— Если идти… туда… к ним…

— Ясно. И вы сказали, что у вас есть на примете такой дурак? — спросил Потапов.

— Ну, зачем вы так, Дмитрий Трофимович?

— Ладно. Поговорим — увидим. Я опаздываю, Михаил Михайлович. Пойдемте.

По лестнице поднимались девушки с носилками. Дверь в квартиру профессора была открыта.

На улице у подъезда стояли саночки…

Я только что пришел со свадьбы. Со свадьбы, черт побери! Где были и жених при крахмалке и невеста в белом платье. И были гости. И мы пили водку и кричали «горько!».

Варя Малахова из бытовой команды выходила замуж.

Свадьба в городе, где ежедневно от голода умирают люди. Пир во время чумы?

Нет! Торжество жизни над смертью!

Жених — младший лейтенант с зенитной батареи — пожелал на свадьбе быть в штатском, и девчата достали ему белую рубашку. Неважно, что рубашка была номера на три больше, жениху пришлось в январе закатать рукава как в июльскую жару. Справляли свадьбу в казарме, где жили девчата. Чистая, светлая комната, как в женском студенческом общежитии. Стол был сделан из двух половинок двери, положенных на козлы. Гостей было человек двадцать — девчата из бытовых команд и зенитчики. Все пришли со своим хлебом. Водка была зенитная.

Я сидел между матерью невесты и командиром батареи капитаном Савиным. «Пусть благодарят бога, что нелетная погода, а то я бы им дал свадьбу», — вдруг сказал капитан и засмеялся. Он вытащил из кармана фотографию жены, двух дочек и объяснил: «В Перми живут, там войны нет. Счастье. Верно?»