Увертюра ветра (СИ) - Элер Алиса - Страница 71

   Эрелайн выдавил из себя кривую улыбку. Она исказила лицо гримасой боли, и причитания только усилились.

   - Спасибо за вашу заботу, леди, - мягко, как мог, начал Эрелайн. Голос стал покатым, мурлыкающим: сквозь мед слов иногда прорывалось злое рычание. - Очень признателен. Но ваш платок, леди Делирия, я принять не могу: боюсь, моя невеста может сочтет это оскорблением.

   И, прежде чем девушки разразились новой порцией вздохов, ахов и стенаний, жестко спросил:

   - Лорд Этвор еще не нашел того, кто согласится сопроводить меня?

   - Вы удивительно вовремя спросили, друг мой!

   Веселый, мягкий и непривычно искренний голос заставил Эрелайна вздрогнуть - и, облегченно выдохнув, откинуться на спину.

   - И я рад вас видеть, Лоир. Очень. Думал, что вы не пришли.

   - Я опоздал, - покаялся мужчин, неспешно подходя к нему.

   Эрелайн улыбнулся при виде него, одетого, как обычно, с легкой небрежностью. В характере Лои было надеть рубашку наизнанку, застегнуть сюртук наискось, пропусти одну или две пуговицы, или и вовсе заляпать ворот в краске... как, например, сейчас.

   "Что рисовал на сей раз?" - невозмутимо спросил Эрелайн. Улыбка, адресованная единственному другу, вышла слабой, почти незаметной, но зато настоящей.

   Лоир смутился и попытался незаметно стереть зеленый росчерк краски с воротника.

   "Зря! Этот оттенок "удивительно шел к твоим глазам!" - оставаясь внешне невозмутимым, откровенно веселился Эрелайн. Лоир его веселья не разделял, скривившись, как если бы съел кислый лимон - но руку, помогая подняться, подал. Впрочем, в этом Эрелайн даже не сомневался.

   Повелитель ухватился за нее и рывком встал. Ногу прожгла острая, но короткая вспышка боли, почти сразу отступившая.

   - Вы точно сможете переместиться? - любезно, но отчужденно полюбопытствовал подошедший Этвор.

   - Я довольно частый гость в Драконьих Когтях, - с той же доброжелательной вежливость ответил Лоир. - Не сомневайтесь.

   - Проследите за тем, чтобы Эрелайн сразу же отправился к лекарю. Это приказ. Наш лорд-Хранитель слишком мало думает о себе. Если с ним что-то случится, Холмы понесут невосполнимую потерю, - и добавил, с улыбкой: - как и мой дом. Мы должны вам нечто бесценное за жизнь дочери.

   - Как... леди Ириенн?

   Слова застревали в горле, царапая его острыми гранями сбивчивых чувств.

   - С Ириенн все в порядке, - улыбка - настоящая, искренняя - озарила лицо Правителя, когда он заговорил о дочери. - Она немного переволновалась и никак не может прийти в себя, и, принеся извинения, была вынуждена покинуть бал, но - в порядке. Я передам Ириенн, что вы справлялись о ее самочувствии. Думаю, ей будет приятна ваша забота.

   Эрелайн еле подавил нервный смешок. О да! "Приятна"! Наверняка решит, что он горячо интересовался, жива она или нет, чтобы закончить начатое!

   - До скорой встречи, лорд-Хранитель, - легко, с оставшейся от воспоминания о дочери улыбкой, попрощался Правитель.

   - До встречи, - сухо закончил Эрелайн, неприязненно поморщившись от резанувшего слух слова.

   "Скорой"...

   Даже слишком скорой встречи.

   Зал, тонущий в золотой взвеси, растаял, чтобы соткаться из эфирных струн другим - пустым и холодным, незнакомым. Бледный свет изменчивой, неверной луны лился из-под высоких окон. Его не хватало, чтобы разогнать мрак: только чтобы расцветить черноту пепельно-жемчужной серостью и заставить сгуститься клубящиеся у подножий колонн тени.

   Эрелайн нахмурился, не узнавая места. Что-то знакомое чудилось в переплетении колонн, в темных сводах и призрачных кляксах окон.

   Он тяжело отстранился от Лоира, на которого опирался все это время. Слабость никуда не делась, и выпустила маленькие коготки, сразу же, как только он выпрямился. Эрелайн покачнулся, но устоял. Вскинул голову, вглядываясь в очертания дальней стены, едва угадывающейся в темноте.

   Мгновение колебания: и он спросил со смешком:

   - Я все понимаю, Лои, - голос хриплый, глухой, как будто простуженный, - но зачем ты переместил нас в Тронный зал?

   - В Тронный?!

   ***

   Благостная темнота, мягкая и уютная, полнящаяся ночной тишиной и одиночеством, окутывала ее нежной вуалью. Иришь сидела в карете, дожидаясь мать? Отец милостиво позволил им покинуть Беллетайн после... случившегося.

   Улыбка искривила губы. Хотелось и плакать, и смеяться. Все казалось дурным сном: мутным, тяжелым, злым. Тяжесть чужого решения, чужой лжи легла ей на плечи.

   Проклятье Эрелайна стало ее проклятьем.

   Иришь не рассказала о том, кто он: просто не смогла.

   "Не смогла и не смогу", - со странной смесью горечи и отчаянной гордости добавила она.

   Самое страшное, что может сделать жизнь - исполнить желание. Иришь, прежде искавшая ответы со страстью и пылом мятежной души, теперь готова была бежать от них, не вынося тяжести решения, которое опустилось на ее плечи. Она должна рассказать, должна! Или нет?..

   Как обречь на смерть того, кто ее не заслуживает? Как называть - и считать! - чудовищем того, кто им не является? То есть является, но не является! Как в детских сказках о принцах, превращенных в чудовищ... только вот в них, лживых, любое проклятье можно разрушить.

   Иришь, на свою беду, смогла разглядеть за маской чудовища истерзанную проклятием душу. Да какую душу! Благородную, самоотверженную, жизнь отдавшую служению долгу! И как после этого выносить приговор, и по какому праву? Иришь скорее умрет, чем сможет выговорить слова обвинения! Просто не сможет выговорить. И в этом-то вся беда - и вся горечь, потому что неважно, есть ли у чудовища душа до тех пор, пока оно остается чудовищем. А Эрелайн им останется. До конца. И когда-нибудь станет только им - но тогда будет уже слишком поздно.

   "У него нет ни единого шанса. Не расскажешь - погубишь множество жизней".

   Рука, водившая до того по вышитым на спинке противоположной сидения узорам, бессильно опустилась.

   И ее он тоже погубит...

   Сумеречная говорила, что у него осталось не так много времени... И он сам так говорил. Проклятье - врожденное. Сколько ему лет? Кажется, он немногим старше ее... Семьдесят?

   - Семьдесят... - прошептала Иришь. - Семьдесят лет борьбы с проклятьем. Семьдесят лет бесконечных сражений...

   Она не слышала, чтобы кто-то из aelari продержался так долго. Обычно проклятье вырывается в детстве. Или позже, в пору вольной, не приемлющей запретов юности, щедрой на чувства.

   - Семьдесят лет, - с неожиданной жалостью повторила Иришь. - Такой груз... Понятно, откуда эта сдержанность, паническая боязнь показать свои чувства - и испытывать их...

   Иришь схватилась за виски, в которых предательски заломило. Нет, нет, нет! Не сметь сочувствовать ему! Не сметь понимать! Потому что иначе...

   "Поздно, - с отчаянным смешком подумала она. - Слишком поздно".

   И истерически рассмеялась.

   "Извечная, какая же я идиотка!"

   Иришь одинаково ненавидела себя за то, что собиралась сделать и не сделать. Ненавидела и презирала.

   За малодушие и трусость, которые толкали ее к тому, чтобы выдать Эрелайна и забыть все, как страшный сон, покончив с ним - и с ненавистной свадьбой.

   За детскую, граничащую с глупостью веру в чудо и в то, что его можно спасти. За безответственность и пугающую готовность допустить гибель сотен жизней ради призрачного шанса.

   ...и за предательство, которое она уже совершила, никому ничего не сказав.

   Это было каким-то безумием. Иришь уже трясло от переживаний, накрученных нервов и сумятицы чувств. Что бы она ни выбрала, как бы ни поступила - все равно ошибется. И ошибка обойдется слишком дорого.

   Дорого, и что самое страшное - не ей.

   Осознание замкнутого, порочного, проклятого круга fae сводило с ума. Ни выхода, ни брезжащего в обнявшей ее тьме света. Ничего. Чувства, желания, стремления и долг - разрозненные, противоречивые - терзали измученную Alle-vierry, раздирали на части в противостояния разума и сердца.