Легкая нажива - Макдональд Джон Данн - Страница 34

— Я не буду...

— Если ты все сделаешь правильно, если он вернется в отель после того, как улетят его друзья, то он спустит свой выигрыш, а ты получишь хорошие наличные и работу, которая тебе позарез нужна. Молчи и слушай дальше. Если ты не захочешь оказать нам эту маленькую услугу, крошка, то через день я сделаю так, что ты ни-ког-да не найдешь работу в Вегасе, а через четыре дня тебя не пустит на порог самая паршивая харчевня в стране. А для гарантии я попрошу пару ребят встретить тебя на улице, отвезти в пустыню и сделать тебе лицо как у кролика, попавшего под колеса. Тебе некуда деваться, малышка, и давай играть по нашим правилам. А потом, какого черта, в конце концов? Он по-своему неплохой мужик. Ну что тебе стоит? Развлекись немножко.

Бетти по-прежнему стояла, прислонившись и ощущая плечами тепло стены, разогретой дневной жарой. Перед ней на фоне освещенных кустов, располагавшихся футах в пятидесяти от дома, вырисовывался силуэт Макса Хейнса.

«А что мне, черт возьми, действительно стоит? — спрашивала она себя. — Что уж мне особенно беречь после Джекки и его толстого друга? Кому я нужна? Что я берегу, для кого?»

— И сколько я получу? — спросила Бетти потухшим голосом.

Макс сжал ее руку:

— Вот это другой разговор. Ты получишь два процента от того, что он вернет.

— А если... независимо ни от чего он уедет с друзьями?

— Тут ты не виновата, что ж делать. Постарайся... Во всяком случае, работу ты получишь.

— Но если это часть работы, мне, пожалуй, она не нужна, мистер Хейнс.

— Зови меня Максом, красавица. Кто тебе сказал, что это часть работы? Это чрезвычайный случай. Ему просто не понравились девицы, которые меня обычно выручают в таких случаях. Этого, вероятно, больше не случится.

— Ладно, возвращаюсь с улыбкой, — сказала Бетти.

Вернулась. Они выпили еще немного. Бетти сообщила, что у нее есть еще несколько песен. Эл посмотрел на часы и заявил, что ему пора возвращаться.

Макс сказал:

— Мне тоже нужно идти, но это не значит, что тебе, Риггс, надо торопиться. Знаешь, ты послушай песни и, прежде чем улетать утром, оставь для меня записку и напиши, какие тебе понравились. Я буду благодарен, у тебя глаз на таланты, Риггс.

И они остались одни. Сделка состоялась. Он начал обычное ухаживание. Бетти сообразила: это такой человек, который невысоко ставит то, что само идет к нему в руки. Хохоча, улыбаясь, она ускользала от него, терпеливо проходя эту неизбежную процедуру. Увидев, что может дальше не совладать с ним, настояла на прогулке по воздуху. Они взяли такси и побывали в нескольких укромных уголках, которые она знала, и когда они сидели, прижавшись друг к другу, эта извечная борьба становилась еще упорнее: он приводил весомые аргументы, почему ей следовало бы согласиться, а она — не менее весомые, почему не следовало. Он с большим чувством говорил о своем ранчо, детях и с неудовольствием — о жене, активистке какого-то общественного движения, которая вечно осуждала его привычки и ругала его друзей, но с большой охотой тратила его деньги.

Бетти чутко улавливала моменты, когда Риггс подумывал забросить это занятие, и подпитывала его угасающую надежду. Когда дело пошло к рассвету, она, к его радости, безоговорочно сдалась — естественно, бессильная далее противостоять его очарованию. Они взяли другое такси, возле «Камеруна», куда он зашел оставить друзьям записку, чтобы они летели без него. Потом они поехали в «Страну игр» в номер сто девяносто.

Они провели вместе пять дней и ночей, прежде чем Риггс Тэлферт улетел обратно во Флориду. Его выигрыш к этому времени усох до тридцати тысяч. Проигрыш немного опечалил его, но он объяснил это со своим неизменным оптимизмом тем, что оказался настолько счастливым в любви, что другой вид удачи, естественно, отвернулся от него.

Для Бетти это стало вроде исполнения главной роли в длинной и довольно монотонной пьесе, в которую нужно было время от времени вставлять импровизированные реплики. Она скоро поняла, что все переносится легче, если немного выпить. Эмоций на него она не расходовала, но притворяться надо было, и она научилась той циничной истине, что легче сделать его довольным, притворяясь, чем если бы она была искренней. Пятеро суток, прошедших в винном тумане, притворялась она с Риггсом Тэлфертом, удивляясь собственной способности вызывать его радостную реакцию фразами из старых песен, старых фильмов и старых пьес, вытащенными из запасников памяти. Бетти стояла рядом с Риггсом у ограждения игорного стола и говорила, что удача на его стороне, хотя удача от него явно отворачивалась.

Если бы Бетти была способна только притворяться, спаивая себя до грани потери самоконтроля, проговаривая банальности, сдобренные ласковой улыбкой еле слушающихся губ, то, возможно, она была бы способна и убедить себя в том, будто преодолела все это без значительных потерь для себя, будто ничто ее не задело.

Но ей трудно было противостоять собственной физиологии. Она пыталась как бы оставаться в стороне от происходящего, но не могла, с каждым разом все легче поддаваясь реальности, рушившей стены притворства, за которыми она пыталась спрятаться. Бетти ускользала от самой себя. Как после наркотиков, которые она употребляла как бы назло окружающим, и особенно в больших количествах тогда, когда ей хотелось не чувствовать себя посторонней в мире, где водились всякие Джекки, толстяк, Макс Хейнс. Наркотики возвращали ее в пустынную страну иллюзий, где она бродила — бездумная, слепая, потрепанная жизнью, едва отдающая себе отчет в собственных действиях и намерениях.

Тэлферт, который во всех мелочах проявлял в отношении Бетти неизменную галантность — зажжет зажигалку, поможет сесть, откроет перед ней дверь, накинет на плечи что-нибудь теплое, — благодаря чему она чувствовала себя привлекательной и обожаемой, во время их близости становился неистовым, неуемным, жадным. Он доставлял ей наслаждение и так выматывал ее, что она чувствовала себя потом совершенно измочаленной, как спортсмен, упавший за финишной чертой. Потом, без плавного перехода, он снова возвращался к кружению вокруг нее, искренней галантности и всем своим отношением к ней показывал, что у него в руках драгоценный и тонкий сосуд, хрупкий и нежный, требующий мужской защиты.

Была еще одна странность в его поведении. Не важно, под какие моральные критерии подходили их интимные отношения, не важно, как он там и что... но Риггс Тэлферт никогда, ни одним словом не обмолвился потом о них, очевидно считая, что это неприлично для такого джентльмена, как он.

В последний вечер ей было сказано — от чего ей стало не по себе, — что она может, если захочет, выйти за него замуж. Во второй половине дня он исчез на короткое время, напустив предварительно туману по поводу своей отлучки, а вечером преподнес пару великолепных, тонкой работы старинных золотых серег, усеянных неограненными изумрудами.

Он крепко сцепил пальцы своих огромных рук, так что они затрещали, и, вопросительно глядя на нее, сказал:

— Я не хочу, чтобы это был как бы прощальный подарок тебе, Бетти. Честное слово, я не хочу, чтобы между нами все кончилось. Мне нужно, чтобы ты дала мне немного времени, и я кое-что переделал бы в своей жизни, и ты пришла бы в нее. Я имею в виду законно. Считай это предложением, ну, типа того... Если мужчина, который еще не свободен, имеет право на это.

После того как Бетти с трудом убедила Риггса, что предпочитает «карьеру» браку, он стал говорить ей о хорошем участке земли на берегу океана к северу от Форт-Лодердейла, о хороших друзьях и хороших имущественных правах в Лодердейле. Он построил бы ей уютный домик у океана и нашел бы превосходную работу в одном из клубов Лодердейла. Это, конечно, не то, чего он хотел бы, но лучше, чем ничего.

Ей удалось убедить его, что она будет чувствовать себя неловко в таком положении, и тогда он спросил, хорошо ли будет, если он иногда, когда выберет время, станет приезжать сюда. Тут у Бетти уже не нашлось веских возражений.