Жестокость - Хэмилтон Алекс - Страница 2

Ноги мои буквально подгибались от безумной усталости, хотя душа просто пела, да и в целом я чувствовал себя по-настоящему счастливым от содеянного. И все же хорошо было бы, чтобы завтра мне досталась работенка полегче.

30 мая

Плотно позавтракав, я вышел на улицу, зашел в ближайший хозяйственный магазин, где купил нож с длинным лезвием и моток прочной веревки. Памятуя о неприятностях вчерашнего вечера, я решил на этот раз заранее подготовиться, чтобы, как говорится, во всеоружии встретить свою третью жертву.

Эх, жаль все же, что маманя не может видеть меня таким! Посмотрела бы и полюбовалась на то, с какой лихостью подцепил я ту девицу в кафе — чуть ли не с ходу заклеил ее, разговорил, после чего мы, не тратя времени даром, направились опять же к ней в ее однокомнатную квартиру. Должен признать, что помимо сноровки я уже во многом подготовил себя к тому, что должно было произойти, а потому на душе у меня было уже не так муторно, как в первый раз.

Более того, я даже помог этой девице раздеться: расстегнул ей лифчик, стащил черные нейлоновые чулки. Признаюсь, поначалу меня немного возбудил вид ее нагого тела, ну и всего того-самого, но потом в мозгу снова всплыли слова мамани и я быстро взял себя в руки.

Как только она отвернулась от меня, раскладывая одежду на стуле, я тут же вынул из бокового кармана длинный смотанный кусок веревки, с невероятной скоростью пару раз обмотал им ее тело, в первую очередь стараясь привязать руки, затем толкнул на кровать и в конце концов основательно спеленал ее всю. Потом не поленился, выдернул из собственных брюк широкий ремень и как следует отхлестал ее — по всему телу прошелся, ни одного кусочка тела не оставил без внимания. Уж кто-кто, а я-то не забыл, как порола меня моя маманя, стоило мне допустить хотя бы малейшую провинность. Но что там мои грешки детства и юности в сравнении с этим исчадием ада, воплотившем в себе все пороки и грязь рода человеческого!

Долго махал я так ремнем, аж руку заломило; тело ее к тому времени покрылось широкими, багровыми полосами и пятнами. Поначалу, надо сказать, она тоже пыталась звать на помощь, но уже довольно скоро смекнула, что ей это мало чем поможет, а потому решила сменить пластинку и взмолилась о пощаде. Вот оно, значит, как, пощады захотела! Ну ничего, потерпи, крошка, в аду черти тебя пощадят, а я пока повременю! И потом, с чего это мне жалеть тебя, стерва поганая? Мразь, шлюха! Чем ты лучше тех, что были до тебя, — такая же потаскуха, как и они, ничем не лучше. Я помню, маманя постоянно мне говорила, что все вы на одно лицо, а она понимала толк в людях.

Впрочем, разминка разминкой, а нужно было доводить дело до конца. Ловко выхватив из пиджака нож, я коротко замахнулся и вонзил длинное лезвие в ее поганую плоть. Надо же — прямо в кость угодил. Острая сталь скользнула по ней, чуть съехав вбок, из раны брызнула яркая, алая кровь, струйкой стекая на постельное белье. Я и на сей раз особое внимание сосредоточил на животе — теперь в нем зияла огромная рваная дыра, кое-какие внутренности даже вывалились наружу и тугими, осклизлыми, чуть поблескивающими кольцами свисали вдоль тела.

Легкой работы не получилось и в этот раз. Домой я вернулся вконец вымотанным, буквально выхолощенным. Нет, лукавят те, кто считают, что убийства — это что-то легкое. Лукавят или просто не знают истинного положения вещей. Впрочем, иного мне не дано — дело есть дело и выполнять его надо, как говорится, на совесть. Если не я, то кто же будет этим заниматься, позвольте вас спросить?

31 мая

Ну что ж, избегая однообразия, я решил внести в свою тактику кое-какие изменения. В чем они? А в том, что сегодня вечером я не пойду в город и не стану искать очередную, четвертую по счету жертву.

Только что я прослушал по радио сообщение полицейских властей: оказывается, они ищут таинственного маньяка, который за истекшие трое суток зверски зарезал трех женщин. У меня нет никаких сомнений в том, кого именно они ищут. Ладно, пусть так, но почему эти тупоголовые кретины никак не могут смекнуть, каковы были мотивы моих действий? Или что, я должен в частном порядке объяснять им, что делал все это исключительно ради того, чтобы то общество, частью которого являются и они сами, было избавлено от этих продажных, поганых шлюх?

Ну что ж, не цените меня, и не надо. Больше я к ним и пальцем не прикоснусь, тем более что никакой радости мне это и раньше не доставляло. Тоже мне, очень надо — работать, работать, а взамен слышать одни лишь оскорбления и слова черной неблагодарности. Если и был на земле один-единственный человек, который всегда понимал меня, так это моя маманя. Вот к ней-то я сейчас и отправлюсь.

Нож у меня все тот же, новый, острый, но я для верности еще больше наточил его. Буду теперь надеяться, что в ответственный момент, когда я полосну им по собственному горлу, рука не дрогнет. И обязательно все это время буду молить Бога, чтобы он пощадил меня и не лишил раньше времени сознания — очень хочется успеть до конца прочитать молитву и обратиться с последней мольбой к мамане. Пусть простит меня за то, что, медленно истекая кровью, угасая и видя перед собой лишь сгущающуюся багровую пелену, я оставил этот мир, так и не завершив начатого благородного дела. А ведь она так надеялась, что ее завещание будет непременно выполнено.

АЛЕКС ХЭМИЛТОН

Няни

Мюриэл примерила платье, подобрала украшения, тщательно уложила волосы. И все это время ее ни на минуту не покидала тревожная мысль.

— Если они вскоре не придут, мы не сможем уйти.

— Придут, — с легкостью в голосе проговорил Селвин. — Это не кто-нибудь, а настоящие профессионалы. Такие не подведут.

— Дорого нам обходится эта вечеринка, ты не находишь? Приходится даже людей нанимать, чтобы присмотрели за детьми.

— Все лучше, чем платить натурой, — заметил Селвин. Лежа на спине на широченной кровати, он прикидывал по карте кратчайший путь до места.

Мюриэл повернулась к мужу, хотя и так прекрасно видела его отражение в зеркале перед собой.

— А ты одеваться не собираешься? Или что, хочешь предстать перед ними в полуголом виде?

— Хватит бухтеть, Мю. Галстук, туфли и пиджак — и я готов к встрече любого гостя.

— Но ты даже еще не побрился!

— А что в этом такого? Няни наших детей должны принимать нас такими, какие мы есть.

— Ну надо же, какой эгоист! Что люди скажут. Ты хоть бы подумал о том, что мы доверяем им своих детей. Увидят, какие мы неряхи, и сами так же поведут себя с ними. Нет, ты все-таки законченный эгоист.

— Дорогая, самое важное в человеке — это его «эго».

— Насколько я понимаю, все показать и объяснить им придется опять-таки мне?

— В рекламном объявлении сказано, что они сотни раз занимались подобными вещами. Уверен, что они все носом чуют.

— Кстати, именно этого-то я и побаиваюсь — их носов. Я сама покажу им, куда надо будет их совать.

Селвин выскользнул из постели и подошел к жене, чмокнул ее в плечо и нежно потянул к себе, чтобы поцеловать шею и верхнюю, выпуклую часть груди. Потом сунул кончик носа в ложбинку над крохотным бантиком, соединяющим чашечки бюстгальтера. Она ласково погладила его затылок.

— Дорогой, мне в самом деле надо приготовиться.

Он изменил позу, прижался щекой к ее щеке и посмотрел на их отражение в зеркале.

— У меня пудра на кончике носа, — проговорил он. — Как ты считаешь, эти няни догадаются, откуда она взялась?

В дверь позвонили — Мюриэл от неожиданности вздрогнула.

— Они! О Селвин, я знала, что так и получится! Открой им, а потом возвращайся — застегнешь мне молнию. Пожалуйста, побыстрее, и не забудь обуться, прежде чем откроешь дверь. Селвин! Пиджак!

— Никуда не денутся, — пробормотал Селвин. — Сами же захотели прийти. Наплевать им и на нас, и на то, какие мы. Ведь они же за детьми будут присматривать, а не за нами.