Санин - Арцыбашев Михаил Петрович - Страница 13

— Да хоть и завтра! — ответил Новиков.

— А кого же мы пригласим еще? — спросил Рязанцев, которому тоже понравилась мысль о прогулке. В лесу можно было целоваться, обниматься и быть в раздражающей близости к телу Ляли, которое остро дразнило его своей свежестью и чистотой.

— Да кого… Вот нас… шестеро. Позовем Шафрова.

— Это кто же такой? — спросил Юрий.

— Юный студиозус один тут есть такой.

— Ну… а Людмила Николаевна пригласит Карсавину и Ольгу Ивановну.

— Кого? — опять переспросил Юрий. Ляля засмеялась.

Увидишь! — сказала она и загадочно-выразительно поцеловала кончики пальцев.

— Вот как, — улыбнулся Юрий, — посмотрим, посмотрим…

Новиков помялся и неестественно равнодушно прибавил:

— Саниных можно позвать.

— Лиду непременно! — воскликнула Ляля не столько потому, что ей нравилась Санина, сколько потому, что знала о любви Новикова и хотела сделать ему приятное. Она была очень счастлива своей любовью, и ей хотелось, чтобы и все вокруг были так же счастливы и довольны.

— Только тогда придется и офицеров звать, — язвительно вставил Иванов.

— Что ж, позовем… чем больше народу, тем лучше.

Все вышли на крыльцо.

Луна светила ярко и ровно. Было тепло и тихо.

— Ну ночь, — сказала Ляля, незаметно прижимаясь к Рязанцеву.

Ей не хотелось, чтобы он уходил. Рязанцев крепко прижал ее круглую теплую ручку локтем.

— Да, ночь чудная! — сказал он, придавая этим простым словам особенный, только им двоим понятный, смысл.

— Да будет ей благо, — басом отозвался Иванов, — а я спать желаю Покойной ночи, синьоры!

И он зашагал по улице, размахивая руками, как мельница крыльями.

Потом ушли Новиков и Семенов. Рязанцев долго прощался с Лялей под предлогом совещания о пикнике.

— Ну, бай, бай, — шутя сказала Ляля, когда он ушел, потянулась и вздохнула, с сожалением покидая лунный свет, теплый ночной воздух и то, к чему они звали ее молодое цветущее тело.

Юрий подумал, что отец еще не спит и что если они останутся вдвоем, то неприятное и ни к чему не ведущее объяснение будет неизбежным.

— Нет, — сказал он, глядя в сторону, на голубоватый туман, тянущийся пеленой за черным забором над рекой, — я еще не хочу спать… Пойду пройдусь.

— Как хочешь, — отозвалась Ляля тихим и странно нежным голосом. Она еще раз потянулась, зажмурилась, как кошечка, улыбнулась куда-то навстречу лунному свету и ушла. Юрий остался один. С минуту он неподвижно стоял и смотрел на черные тени домов и деревьев, казавшиеся глубокими и холодными, потом встрепенулся и пошел в ту сторону, куда медленно ушел Семенов.

Больной студент не успел уйти далеко. Он шел тихо, согнувшись и глухо покашливая, и его черная тень бежала за ним по светлой земле. Юрий его догнал и сразу заметил происшедшую в нем перемену: во все время ужина Семенов шутил и смеялся едва ли не больше всех, а теперь он шел грустно, понуро и в его глухом покашливании слышалось что-то грозное, печальное и безнадежное, как та болезнь, которою он был болен.

— А, это вы! — рассеянно и, как показалось Юрию, недоброжелательно сказал он.

— Что-то спать не хочется. Вот, провожу вас, — пояснил Юрий.

— Проводите, — равнодушно согласился Семенов. Они долго шли молча. Семенов все покашливал и горбился.

— Вам не холодно? — спросил Юрий, так только, потому что его начинало тяготить это унылое покашливание.

— Мне всегда холодно, — как будто с досадой возразил Семенов.

Юрию стало неловко, точно он нечаянно коснулся больного места.

— Вы давно из университета? — опять спросил он. Семенов ответил не сразу.

— Давно, — сказал он.

Юрий начал рассказывать о студенческих настроениях, о том, что среди студентов считалось самым важным и современным. Сначала он говорил просто, но потом увлекся, оживился и стал говорить с выражением и горячностью.

Семенов слушал и молчал.

Потом Юрий незаметно перешел к упадку революционного настроения среди масс. И видно было, что он искренно страдает о том, что говорит.

— Вы читали последнюю речь Бебеля? — спросил он.

— Читал, — ответил Семенов.

— Ну и что?

Семенов вдруг с раздражением махнул своей палкой с большим крючком. Его тень так же махнула своей черной рукой, и это движение ее напомнило Юрию зловещий взмах крыла какой-то черной хищной птицы

— Что я вам скажу, — торопливо и сбивчиво заговорил Семенов, — я скажу, что я вот умираю…

И опять он махнул палкой, и опять черная тень хищно повторила его движение. На этот раз и Семенов заметил ее.

— Вот, — сказал он горько, — у меня за спиной смерть стоит и каждое мое движение стережет… Что мне Бебель!.. Болтун болтает, другой будет болтать другое, а мне все равно, не сегодня завтра умирать.

Юрий смущенно молчал, и ему было грустно, тяжело и обидно на кого-то за то, что он слышал.

— Вот вы думаете, что все это очень важно… то, что случилось в университете и что сказал Бебель… А я думаю, что когда вам, как мне, придется умирать и знать наверное, что умираешь, так вам и в голову не придет думать, что слова Бебеля, Ницше, Толстого или кого еще там. имеют какой-либо смысл!

Семенов замолчал.

Месяц по-прежнему светил ярко и ровно, и черная тень неотступно шла за ними.

— Организм разрушается, — вдруг произнес Семенов совсем другим, слабым и жалким голосом.

— Если бы вы знали, как не хочется умирать… Особенно в такую ясную теплую ночь!.. — с жалобной тоской заговорил он, поворачивая к Юрию свое некрасивое, обтянутое кожей лицо, с ненормально блестящими глазами. — Все живет, а я умираю… Вот вам кажется — и должна казаться — избитой эта фраза… А я умираю. Не в романе, не на страницах, написанных «с художественной правдой», а на самом деле умираю, и она не кажется мне избитой. Когда-нибудь и вам не будет казаться… Умираю, умираю и все тут!

Семенов закашлялся.

— Я вот иногда начну думать о том, что скоро я буду в полной темноте, в холодной земле, с провалившимся носом и отгнившими руками, а на земле все будет совершенно так же, как и сейчас, когда я иду живой. Вы вот еще будете живы… Будете ходить, смотреть на эту луну, дышать, пройдете мимо моей могилы и остановитесь над нею по своей надобности, а я буду лежать и отвратительно гнить. Что мне Бебель, Толстой и миллионы других кривляющихся ослов! — вдруг со злобой резко выкрикнул Семенов.