Мастера детектива. Выпуск 6 - Грин Грэм - Страница 3

— Тут одни пятерки.

— Вы, надеюсь, не думали, что вам выдадут две сотни мелочью. Меня не спрашивали, — сказал мистер Чамли. — Я всего-навсего агент. — Его глаза смягчились, остановившись на малиновом коктейле, стоявшем на соседнем столе, и он с грустью признался Рейвену: — Я сладкоежка.

— Разве вас не интересуют подробности? — спросил Рейвен. — Старуха...

— Ради бога, ради бога, — запротестовал мистер Чамли, — я не желаю ничего слушать. Я всего-навсего агент. Я ни за что не отвечаю. Мои клиенты...

Рейвен с угрюмым презрением скривил свою заячью губу.

— Неплохое имечко для них.

— Когда же официантка принесет мне parfait? — пожаловался мистер Чамли. — Мои клиенты действительно прекрасные люди. Эти акты насилия... они рассматривают их как войну.

— А я и старуха... — заговорил Рейвен.

— Находитесь на передовой. — Чамли мягко засмеялся собственной шутке. Его крупное белое лицо напоминало экран театра теней, на котором можно показывать разные фигурки — зайчика или чертика. При виде массы мороженого, которое ему несли в высокой вазочке, его маленькие глазки засветились удовольствием.

— Вы сделали свое дело очень хорошо, очень чисто, — сказал он. — Вами вполне довольны. Теперь вы сможете хорошо отдохнуть.

Мороженое капало у него изо рта. Толстый, вульгарный, фальшивый, он, однако, производил впечатление человека, наделенного большой властью: воплощение процветания, один из тех, кому принадлежит все; у Рейвена же не было ничего, кроме содержимого бумажника, одежды, что на нем, заячьей губы да автоматического пистолета, который ему велено было оставить в той квартире.

— Я пошел, — сказал он.

— Будьте здоровы, дорогой мой, будьте здоровы, — ответствовал мистер Чамли, потягивая водку.

Рейвен встал и вышел. Мрачный и худой, созданный для того, чтобы разрушать, он чувствовал себя неуютно среди столиков и ярких фруктовых напитков. Миновав площадь Пикадилли, он пошел по Шефтсбери-авеню. Витрины магазинов были забиты мишурой и темно-красными рождественскими ягодами. Они сводили его с ума, эти сантименты. Его руки в карманах сжались в кулаки. Прислонившись к витрине магазина готового платья и усмехаясь, он молча смотрел сквозь стекло. Молодая еврейка с аккуратной точеной фигуркой склонилась над манекеном. Его взгляд с презрением и похотью пробежал по ее ногам и бедрам. Этакое богатое тело выставлено на продажу в рождественской витрине, подумал он.

Какая-то глухая жестокость погнала его внутрь магазина. Он распустил свою заячью губу перед девушкой, когда она подошла к нему, с таким же удовольствием, с каким направил бы пулемет на выставку картин.

— То платье, что в витрине, — сказал он. — Сколько оно стоит?

— Пять гиней, — ответила она, даже не подумав добавить «сэр». Губа выдавала его: она свидетельствовала о бедности родителей, которым хороший хирург был не по карману.

— Красивое, правда? — спросил он.

— Им все любуются, — манерно прошепелявила она.

— Мягкое. Тонкое. Вам бы хотелось иметь такое, а? Подошло бы оно хорошенькой богатой девушке?

— Это модельное, — безо всякого интереса лгала она. Будучи женщиной, она знала, что к чему, знала, какой убогой и вульгарной была на самом деле эта лавчонка.

— Шик платьице, а?

— Несомненно, — сказала она, увидев в окне какого-то итальяшку в ярком костюме. — Платье — шик.

— Ладно, — сказал он, — вот вам за него пять фунтов. — Он вытащил ассигнацию из бумажника мистера Чамли.

— Завернуть?

— Нет, — ответил он. — За ним придут. — Он улыбнулся ей своей рваной губой. — Вы знаете, какая это шикарная женщина! Это ведь лучшее, что у вас есть? — И когда она, кивнув головой, взяла деньги, он сказал: — Тогда оно подойдет Элис.

Излив на нее свое презрение, он вышел на авеню, перешел на Фрит-стрит и свернул за угол к немецкому кафе, где снимал комнату. Там его поджидал сюрприз: небольшая елка в кадке, увешанная разноцветными стекляшками, и ясли. Он спросил старика, владельца кафе:

— И вы в это верите? В эту чепуху?

— Неужели снова будет война? — ответил старик вопросом. — То, что пишут, просто ужасно.

— Вашего заведения это никак не коснется. Я помню, как нам давали сливовый пудинг на рождество. Декрет Цезаря Августа. Видите, и я кое-что знаю. Я тоже грамотный. Раз в год нам об этом читали.

— Я уже видел одну войну.

— Ненавижу сантименты.

— Да, — старик продолжал свое, — она нужна большому бизнесу.

Рейвен взял в руки игрушечного младенца, который лежал в яслях. Младенец был сделан из дешевого размалеванного гипса.

— Его прямо так и кладут, да? Видите, я знаю эту басню. Я грамотный.

Он поднялся в свою комнату. Ее не убирали: грязная вода в тазу, кувшин пустой. Он вспомнил, как толстяк, сверкая изумрудом, внушал ему: «Чамли, дорогой мой, Чамли. Произносится так: Чамли». Перегнувшись через перила, он рявкнул в бешенстве:

— Элис!

Она вышла из соседней комнаты, кособокая грязнуля, лица почти не видно под космами обесцвеченных волос.

— Чего орешь? — сказала она.

— Развели тут свинарник, — проворчал он. — Я не потерплю такого обращения. Иди убери в комнате. — Он закатил ей оплеуху, она в страхе отшатнулась, не смея ничего сказать, кроме:

— Ты что это себе позволяешь?

— Пошевеливайся, ты, шлюха горбатая. — И когда она нагнулась над его кроватью, убирая постель, он начал глумиться над ней: — Я купил тебе рождественское платье, Элис. Вот чек. Иди забери его. Очень красивое платье. И как раз по тебе.

— Оставь свои дурацкие шутки! — сказала она.

— Эти шутки стоили мне пятерки! Поторопись, Элис, а то закроют магазин.

Но последнее слово осталось за ней.

— Уж я-то ничуть не хуже, чем ты, с твоей расквашенной губой, — крикнула она снизу.

Ее, конечно, слышали все в доме: старик в кафе, его жена в гостиной, посетители у стойки. Он представил себе, как они ухмыляются: «Полноте, Элис, из вас выйдет симпатичная парочка — два таких урода!» На самом деле ему даже не было больно: он впитывал этот яд с детства, каплю за каплей, так что теперь едва ли замечал его горечь.

Он подошел к окну, открыл его и поскреб по подоконнику. По водосточному желобу к нему приблизилась кошечка и стала тереться о его руку.

— Ну здравствуй, сукина дочь, — ласково сказал он. — Здравствуй, помоешница.

Он вытащил из кармана пальто бумажный стаканчик сливок за два пенса и вылил его содержимое в мыльницу. Кошка перестала ласкаться и, жалобно мяукая, устремилась к еде. Рейвен взял ее за шкирку и поставил на комод вместе со сливками. Кошка вырвалась у него из рук, она была не больше крысы, которую он когда-то дрессировал дома, но мягче на ощупь. Рейвен почесал ей за ухом, а она, мотнув головой, с занятным видом продолжала насыщаться. Быстро-быстро работая язычком, она лакала белые густые сливки.

«Пора обедать», — сказал он себе. С такими деньгами можно пойти куда угодно. Заказать, скажем, шикарный обед у Симсона — туда обычно ходят бизнесмены, — съесть ромштекс с овощным гарниром.

Проходя мимо телефонной будки в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.

— ...всегда держит здесь комнату, — говорил старик. — Он куда-то уезжал.

— Ты, — сказал чей-то незнакомый голос, — как там тебя? — Элис, покажи-ка мне его обиталище. Не спускайте глаз с двери, Сондерс.

Опустившись на колени, Рейвен вполз в телефонную будку. Дверь он оставил чуть приоткрытой — он не любил сидеть взаперти. Выглянуть он не мог, но не нужно было и видеть говорившего, чтобы сразу определить: это полицейский в штатском и, судя по выговору, из Скотленд-Ярда. Он был так близко, что пол дрожал от его шагов. Вскоре он спустился вниз.

— Там никого нет. Он забрал шляпу и пальто и, наверное, вышел.

— Вполне возможно, — согласился старик. — Ходит он бесшумно.

Незнакомец начал задавать вопросы.

— Как он выглядит?

Оба — старик и девушка — в один голос ответили:

— Заячья губа.

— Это очень важно, — сказал детектив. — Не трогайте его комнату. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Что он собой представляет?