Мастера детектива. Выпуск 5 - Кристи Агата - Страница 61

Сидя за письменным столом в холоде архива, д–р Ботвинк чувствовал, как по его жилам пробегает сладкий жар триумфа.

Здесь перед ним была действительность — здесь была правда! В его руках была запись разговора третьего лорда Уорбека с Джоном Уайлксом[63] в разгар большой выборной кампании в Миддлсексе, сделанная в день разговора. Досадные видения двадцатого века поблекли, и остался только д–р Венцеслав Ботвинк наедине с историческим открытием, которому суждено было поразить всех специалистов — числом по меньшей мере полдесятка, — способных оценить его значение. Это была торжественная и радостная минута, какая выпадает человеку только раз или два за всю жизнь.

— Ей–ей, сэр, чертовски холодно здесь у вас!

Историк поднял голову. Сквозь толстые линзы очков для чтения он видел только туманный абрис высокого человека, стоявшего у двери на другом конце комнаты. Сняв очки, он разглядел его яснее. Медленно и с мучительным усилием он выплыл из животрепещущей реальности выборной кампании 1768 года в Миддлсексе и обратился к этой серой тени настоящего.

— А, сержант Роджерс! — сказал он, поднимаясь с кресла. — Доброе утро!

— Могу ли я побеседовать с вами несколько минут, сэр?

— Само собой разумеется, я всецело к вашим услугам. Только — я как раз вспомнил — я договорился повидать сегодня утром лорда Уорбека. Пожалуй, мне следует сначала зайти к нему.

Сыщик кинул на него странный взгляд.

— Не думаю, чтобы его светлость пожелал видеть кого–либо в настоящий момент, — сказал он угрюмо. — Вы были здесь наверху все утро? — добавил он.

— Все утро? — Д–р Ботвинк вынул из кармана свои старомодные часы. — Не может быть! По–видимому, я пробыл здесь больше двух часов!

— Значит, мы как раз успеем побеседовать до обеда, — ответил Роджерс спокойно.

— Пожалуйста, сержант. Повторяю, я к вашим услугам. Два часа! А я и не заметил, как прошло время. Что же вы не присядете? Позвольте, я сниму книги с этого кресла.

— Нет, — возразил Роджерс твердо. — Нет, спасибо. Не знаю, как вы, сэр, а я предпочитаю, когда возможно, делать свою работу в тепле. Я пришел спросить вас, не спуститесь ли вы в библиотеку на минутку–другую.

— Разумеется, или, может быть, правильно было бы на ваш вопрос ответить «разумеется, да»? Как бы то ни было, я немедленно пойду с вами. Теперь, когда вы об этом упомянули, я нахожу, что здесь скорее холодно.

— Это тоже мелочь, которую вы, вероятно, не заметили, сэр? — сказал Роджерс не без насмешки и посторонился, чтобы пропустить д–ра Ботвинка вперед.

— У меня, знаете ли, было о чем думать, кроме температуры, — ответил д–р Ботвинк. В дверях он остановился и оглянулся на письменный стол, где рядышком лежали старый грязный манускрипт и чистый лист с переписанным текстом. Со вздохом сожаления он послал прощальный привет веку разума и стал спускаться впереди сержанта по узкой каменной лестнице вниз.

— Значит, вы не очень наблюдательны, доктор Ботвинк? — сказал Роджерс, усевшись в кресло перед горящим камином.

— Простите?

— То есть не замечаете, который час, тепло или холодно и тому подобное?

— А, я понял вас! Рассеянный профессор, любимый персонаж английских юмористов, — вот какую роль вы предназначаете мне, сержант? Что ж, вероятно, в известном смысле это правильно. Когда человек поглощен подлинно важным делом, он не замечает мелочей, так ведь? Но я льщу себя мыслью, что в обыденной жизни я сумею отличить кукушку от ястреба.

— Кукушку от ястреба — что это значит?

— Не важно. Не я изобрел это выражение — я думал, вы знаете его. Говоря обычным полицейским языком, я могу отличить живого от мертвого и естественную смерть от насильственной, в особенности если она происходит у меня на глазах. Вероятно, я прав, предполагая, что именно на сей счет вы и хотели со мной поговорить?

Роджерс не ответил. На его грубом лице не отражалось ничего, кроме усталости; полузакрыв глаза, он смотрел на огонь. Вдруг он повернулся к Ботвинку и ошарашил его неожиданным вопросом:

— А что вы за профессор, доктор Ботвинк?

Историк терпеливо перечислил свои степени и звания.

— И поколесили же вы по свету, не правда ли?

Губы д–ра Ботвинка скривились в холодной усмешке.

— Пожалуй, точнее будет сказать, что меня погоняли по свету, — заметил он мягко.

— Уточните, какие политические связи были у вас в Чехословакии.

— Я был левым, разумеется.

— Разумеется?

— Я хочу сказать, что моя… моя левизна, назовем это так, послужила естественной причиной того, что меня гоняли по свету.

— Гм… А потом вы некоторое время жили в Вене, так, кажется?

— Да. Я был приглашен туда, чтоб прочесть курс лекций. Но курс остался незаконченным.

— Это было при Дольфусе?[64]

— Да. Я предвосхищу ваш следующий вопрос, заметив, что я был антидольфусовцем. Вот почему мои лекции, естественно, были прерваны. Я антиклерикал, антифашист, короче говоря, вы можете зарегистрировать меня как прирожденного «анти».

— А не проще ли сказать, что вы коммунист, доктор Ботвинк?

Историк покачал головой.

— Увы! — сказал он. — Когда–то, пожалуй, это и могло случиться, но если бы мне надо было определить мою позицию теперь, я сказал бы… Но зачем отнимать у вас попусту время, сержант? Вы хотите знать о двух вещах, я вам их скажу. Первое: я решительнейший, насколько это возможно, противник Лиги свободы и справедливости. Второе: ни по этой, ни по какой–либо иной причине я не убивал достопочтенного мистера Роберта Уорбека.

Нельзя было сказать, произвели ли слова д–ра Ботвинка впечатление на сержанта. Он не удостоил его ответом. Вместо этого он пошарил у себя в карманах, вынул из одного жестянку с табаком, из другого — пачку папиросной бумаги и стал скручивать сигарету. Закурив ее, он возобновил вопросы, но на совсем другую тему:

— Опишите мне эту бутылочку яда в шкафу в буфетной. Как она выглядела?

— Не имею ни малейшего представления.

— Вы хотите сказать, что ее там не было?

— У меня нет оснований сомневаться в этом. Просто я ее не заметил.

— Но вы по меньшей мере дважды открывали этот шкаф, как я понимаю. Первый раз — когда осматривали кусок старой деревянной резьбы…

— Полотняной обивки.

— …и второй раз, когда показывали ее Бриггсу. Неужели вы хотите сказать, что ни в том, ни в другом случае вы не заметили того, что находилось прямо у вас под носом?

— Меня интересовал шкаф или, говоря точнее, спинка шкафа, а не его содержимое. Я историк, сержант, а не отравитель. Chacun a son metier[65].

— И вы не подходили к шкафу третий раз?

— Зачем? У меня пропал интерес к нему.

— К шкафу или к яду?

— Повторяю, я не заметил там никакого яда.

— Ваша наблюдательность, доктор Ботвинк, по–видимому, весьма избирательна.

— Что верно, то верно. Вы определили эту черту, если позволите так сказать, с замечательной точностью.

— В таком случае вы небось скажете мне, что ваши наблюдения над тем, что произошло прошлой ночью, ничего не стоят и что, если я стану вас об этом спрашивать, я зря потрачу время.

— Напротив того. Я был живо заинтересован тем, что произошло. И я думаю, что видел все не хуже, чем… чем кто–либо другой.

— Мне бы хотелось это проверить. Заметили ли вы, что мистер Уорбек опустил что–то в свой бокал, перед тем как его выпить?

— Я не заметил этого, — сказал д–р Ботвинк подчеркнуто.

— Однако сэр Джулиус, миссис Карстерс и Бриггс — все они уверены в том, что он это сделал. Как вы это объясните, сэр?

Д–р Ботвинк молчал.

— Ну? Что вы скажете?

— Если они все в этом сходятся, то кто я такой, чтобы им возражать? Но сходятся ли они? Вот вопрос, который я себе задаю.

— Я только что сказал вам, что они стоят на одном.

— Извините меня, сержант, но этого вы мне как раз и не сказали. Вы мне сказали, что все они одинаково уверены в этом. Но вы не упомянули леди Камиллы, а это, пожалуй, кое–что да значит. Далее, вы не сказали, что они сходятся насчет момента, а также насчет обстоятельств, при которых этот факт, по их словам, имел место. Ведь в этом и состоит проверка, не так ли? Хоть я и антиклерикал, но Библию я знаю.