Златовласка - Макбейн Эд - Страница 11

– Джейми, – приступил я к делу, – мы твои адвокаты, и мы бы хотели задать тебе те же вопросы, что и полиция. Нам нужны ответы на них до того, как их получат полицейские.

– Хорошо, – ответил Джейми. В его голосе прозвучала та же нотка озадаченности, что и по телефону.

– Тогда давай напрямик, – сказал я. – Не будем ходить вокруг да около. Мне нужна только правда. Человек по имени Марк Голдмен вчера играл с тобой в покер. Ты встречался с ним прежде. Мы с ним как-то завтракали вместе в «Голубой лагуне», и я представил вас друг другу. Наверное, ты забыл его. Мужчина с усами, примерно твоего роста…

– Ну и что? – спросил Джейми.

– Сегодня утром я играл с ним в теннис. Он сказал мне, что ты был в выигрыше, когда бросил играть. Это правда?

– Нет, я проигрывал, – ответил Джейми.

– Сколько ты вчера проиграл? – спросил Фрэнк.

– Долларов тридцать – сорок.

– И решил отправиться домой?

– Да.

– Но вместо этого поехал в бар пропустить там глоточек. Как это понимать?

– Мне было не по себе. Из-за проигрыша.

– Из-за проигрыша? – повторил Фрэнк.

– Да.

– Джейми, – сказал я, – детектив Юренберг намерен переговорить со всеми игроками, которые были там вчера вечером. Вот зачем он спросил их имена. Он, конечно, дойдет и до Марка Голдмена, хотя он был одним из тех, чьих имен ты не знал. Марк скажет ему то же самое, что и мне. Что ты был в выигрыше, когда вышел из игры. Что ты сослался на усталость и собирался отправиться домой выспаться. Так вот, если ты не докажешь, что ты был потом в баре, Юренберг может подумать, что ты действительно отправился домой. Он решит, что ты добрался туда гораздо раньше, чем без четверти час, когда позвонил мне. Значит, он вправе подумать, что, возможно, ты к тому времени мог убить Морин и детей. Так вот, Джейми…

– Я их не убивал.

– После игры в покер ты отправился прямо домой?

– Нет. Я уже говорил тебе, куда я отправился. Поехал в бар «Наизнанку».

– Джейми, здесь идет речь об убийстве первой степени, – вмешался Фрэнк. – Это смертный приговор.

– Я никого не убивал.

– Но ты был в выигрыше, когда бросил играть?

– Какое это имеет значение?

– Если ты был в выигрыше, остальные игроки так и скажут полиции. А та заинтересуется, зачем ты сказал, что проигрывал. Так как же, Джейми?

– Да, я выигрывал.

– Хорошо. Тогда почему ты бросил играть?

– Я устал. Было именно так, как я сказал. Я хотел пораньше поехать домой, чтобы отоспаться.

– Но вместо этого отправился в бар?

– Да.

– Это неправда, – проговорил я.

– Это женщина? – вмешался Фрэнк.

– Нет.

– Это женщина, – настаивал он.

– О, Господи!.. – воскликнул Джейми и закрыл лицо руками.

– Расскажи нам все, – попросил я.

И он начал рассказывать.

Часы на стене кабинета Фрэнка, казалось, вдруг остановились: существовало только настоящее – история Джейми. Это была такая же история, которую я мог поведать бы Сьюзен, если бы ее не оборвал звонок Джейми. По мере того, как он рассказывал, я представлял себя на его месте, признаваясь себе не в жестоком убийстве, нет, но тем не менее в убийстве – в безжалостном удушении своего второго брака. Я представлял себя на месте Сьюзен, выслушивающей признание, которое я не сделал ей прошлой ночью и которое сейчас произносил Джейми. И наконец, я представил себя на месте Морин, не в состоянии избегнуть смертоносного лезвия в забрызганной кровью клетке.

Это был кошмар.

Они договорились встретиться в одиннадцать вечера. Без четверти одиннадцать он выигрывал уже около шестидесяти долларов. Последние полчаса он отчаянно рисковал, надеясь свести выигрыш к сумме, которая позволила бы ему с честью выйти из игры. Но каждый раз риск приносил выигрыш – он оставлял две карты по краям «стрита», а прикупив, заполнял его, оставлял одного туза, а прикупал полное «каре», подымал ставку, имея на руках пару двоек, а противник сбрасывал сильную карту. Похоже, он на самом деле никак не мог проиграть. Позже, лежа с ней в постели, он шептал, что ему повезло в картах, так вдруг ему не повезет в любви?.. Он еще не знал, что грядет самая ужасная ночь в его жизни.

Игра в покер служила алиби на воскресную ночь. По средам у него не было приема, и он тоже отправлялся к ней. Морин принимала его ложь без вопросов. Но когда он уходил в последний раз, один из игроков, который был в проигрыше, спросил: «Куда это ты так мчишься, Джейми, уж не к подружке ли?» До этого момента он думал, что все шито-крыто. И теперь он мимоходом бросил: «Конечно, конечно, к подружке», и пожелал всем доброй ночи, – но повисшая в воздухе реплика не давала ему покоя. В супружеской неверности он собаку съел. До встречи с Морин он обманывал первую жену шесть лет, позже он регулярно встречался с Морин, прежде чем попросил развод. Он знал, что мужчины хуже женщин, когда дело доходит до сплетен, и страшно беспокоился, что его ранние выходы из игры вызовут пересуды. Но поскольку он уже вышел из игры, то, значит, пошел на риск. Он мог надеяться лишь на везенье, которое было к нему в этот вечер благосклонно.

Он не мог взять в толк, зачем он снова связался с другой женщиной. Кэтрин – он наконец назвал ее имя и, казалось, почувствовал облегчение от того, что оно известно. И тут же рассказал о ней все. Кэтрин Брене, жена хирурга Эжена Брене, замечательного человека, как он сказал, оценивая Брене как медика, конечно, а не как рогоносца. Он встретил ее на одном из благотворительных вечеров, она оказалась его соседкой за обедом, он болтал и танцевал с ней. Она была потрясающе красива. Но более того – она оказалась доступной. Именно эта атмосфера несомненной доступности поначалу и привлекла к ней.

Да и, в конце концов, у него уже накопился немалый опыт в такого рода делах.

Он встречал этот тип женщин прежде; поначалу она была для него одной из многих, кого он отвозил на тайные свидания в мелькающие бесконечной чередой мотели. Она тоже была Златовлаской. Прозвище, данное Морин его первой женой, теперь казалось также вполне подходящим. Именно Златовласка! Прокрадывается в чужой дом, садится не на свои стулья, ест приготовленную не для нее кашу и забирается в чужую постель… Златовласка – это просто другая женщина. Она не обязательно должна быть блондинкой, хотя и Морин и Кэтрин – блондинки. Она вполне может иметь черные как ночь волосы, а глаза – белые как алебастр…

Мы находились в саду городского театра Лесли Харпера. Фрэнк, его жена Леона, Сьюзен и я. Нас окружали статуи. Листья пальм колыхались на слабом ветру. Воздух благоухал мимозой. Леона только что представила всем нам Агату. Леона описала ее как «новую сподвижницу Харпера». Фрэнк презирал всю эту суету. Его жена, однако, гордилась своей финансовой деятельностью в пользу театра и стойко утверждала, что театр Харпера – яркое пятно в культурной жизни Калузы. Фрэнк немедленно и без всяких обиняков заявил, что в Калузе настоящей культуры отродясь не бывало – только жалкие попытки создать культурный эрзацклимат. Харпер, настаивал он, вплотную подошел только к единственному, – чтобы стать театром тщеславия. Он произнес это в пределах слышимости семи или восьми экзальтированных особ, которые сами являлись спонсорами того, что было, несмотря на предвзятое мнение Фрэнка как нью-йоркца, театром с хорошим репертуаром. Одна из пожилых дам подозрительно втянула воздух, как будто почуяв в непосредственной близости нечто гнилое. Агата заметила это – и улыбнулась.

Когда нас представляли друг другу, я невольно задержал ее ладонь в своей руке. У меня перехватило дыхание в лучах ее красоты, теперь же я растворился в ее улыбке. Я почувствовал, что краснею, и отвернулся. Прозвучал звонок, антракт закончился. Я посмотрел ей в глаза, она неуловимо кивнула и повернулась, чтобы уйти. При этом волна ее черных волос всколыхнула воздух. Я смотрел, как она пересекает сад и подходит к высокому блондину. В ней было что-то от грации кошки: длинные скользящие шаги и гибкость. Она поднималась по ступенькам в вестибюль, и внезапно в разрезе ее длинного зеленого платья сверкнула нога… Я задержал дыхание и прислушался к стуку ее каблуков. Звонок прозвенел снова. «Мэттью», – окликнула Сьюзен, и мы вчетвером вернулись в зал. В течение всего второго акта я пытался взглядом отыскать Агату Хеммингз. Зал был маленький, но я не мог найти ее, после в фойе я ее тоже не отыскал. Усаживаясь в машину, Фрэнк охарактеризовал пьесу как поверхностную.