Жара - Макбейн Эд - Страница 10

– А как он себя вел тогда? В смысле, за завтраком?

– Он был с похмелья.

– Миссис Ньюмен, ваш муж знал, что вы принимаете секонал?

– Да, знал.

– Он знал, где вы держите лекарство?

– Мы все свои лекарства держали в аптечке в ванной.

– И секонал вы держали там же?

– Да.

– И новый пузырек, полученный по последнему рецепту, вы поставили туда же?

– Да.

– В пузырьке было тридцать капсул?

– Да.

– Когда вы его туда поставили?

– В тот же день, как купила.

– То есть двадцать девятого июля.

– Да.

– И ваш муж это знал? Он знал, что вы поставили этот пузырек с секоналом в аптечку?

– Полагаю, что да.

– Спасибо. Что-нибудь еще, Стив?

– Нет, это все, – ответил Карелла. – Леди, я благодарю вас за то, что вы разрешили нам поговорить с вами. Мы просим прощения за вторжение. Вы были очень любезны.

– Ну что вы! – сказала миссис Ньюмен.

– Если выясните что-то новое, сообщите нам, пожалуйста, – попросила Энн.

В коридоре, дожидаясь лифта, Клинг спросил:

– Ну, что ты думаешь?

– Еще не знаю, – сказал Карелла. – Позвоню в «Беверли-Уилшир», узнаю, сколько времени она разговаривала с ним во вторник. Может быть, это поможет установить время смерти.

– А что это даст?

– А черт его знает, – ответил Карелла. – Но жара в этой чертовой квартире все еще вызывает у меня подозрения. А у тебя?

– У меня тоже.

Было почти полшестого. Они вышли на улицу и распрощались. Карелла пошел туда, где оставил машину, а Клинг направился к станции подземки на углу и поехал домой, к своей жене Огасте.

Коряво нацарапанная записка, прилепленная магнитом к дверце холодильника, гласила:

"Берт!

Я ждала тебя до шести, а потом поехала на вечеринку к Бианке. Потом мы, наверное, поедем обедать. Дома буду около десяти. Поищи себе чего-нибудь в холодильнике.

Целую. Г.".

Домой она вернулась почти в одиннадцать.

Когда она пришла, Клинг смотрел новости по телевизору. На ней был бледно-зеленый шифоновый свободный костюм. Прозрачная блузка с глубоким вырезом приоткрывала грудь. Этот цвет изумительно шел к ее огненно-рыжим волосам, зачесанным набок так, что было видно одно ушко с изумрудной сережкой, подчеркивающей темно-зеленый цвет глаз. У Берта, как всегда, перехватило дыхание от ее красоты. Тогда, в первый раз, когда он увидел Огасту в ее ограбленной квартире на Ричардсон-драйв, он попросту утратил дар речи. Она вернулась с гор, где каталась на горных лыжах, и обнаружила, что квартиру ограбили. Клинг никогда не катался на горных лыжах. Он всегда считал, что это спорт для богачей. Наверно, теперь они и сами были богачами... Правда, он себя богачом никогда не чувствовал, но это уже его проблемы.

– Приветик, лапочка! – крикнула Огаста из прихожей, вытащила ключ из замка и вошла в гостиную. Клинг сидел перед телевизором, с банкой теплого пива в руке. Огаста мимоходом чмокнула его в макушку и сказала:

– Ты не уходи. Мне надо пописать.

В телевизоре диктор рассказывал о последних событиях на Ближнем Востоке. На этом Ближнем Востоке вечно что-то происходит. Иногда Клинг думал, что Ближний Восток выдумало правительство, так же, как у Оруэлла Большой Брат выдумал войну. Если бы людям не забивали голову Ближним Востоком, они начали бы думать о безработице, инфляции, уличной преступности, расовых проблемах, коррупции в верхах и мухах цеце. Клинг отхлебнул пива. Он пообедал, не отрываясь от телевизора: телячья котлета с яблоками, горошком, соусом с приправами и лимонными оладьями. И выпил три банки пива. Это была уже четвертая. Размороженная еда была совершенно безвкусной. Клинг был крупный мужчина и уже успел снова проголодаться. Он услышал, как Огаста спускает воду в унитазе. Потом она открыла дверцу шкафа у себя в спальне. Клинг ждал.

Когда Огаста вернулась в гостиную, на ней был черный нейлоновый халат с поясом. Распущенные волосы падали на лицо. Огаста была босиком. На экране по-прежнему зудел диктор.

– Ты его смотришь? – спросила Огаста.

– Вроде как.

– А может, выключишь? – спросила она и, не дожидаясь ответа, подошла к телевизору и нажала на кнопку. В комнате стало тихо.

– Что, снова жаркий денек выдался? – спросила Огаста. – Как у тебя дела?

– Так себе.

– Когда ты вернулся домой?

– После шести.

– Ты что, забыл, что нас приглашали к Бианке?

– Мы расследуем сложное дело.

– У тебя все дела сложные! – улыбнулась Огаста.

Клинг смотрел, как она уселась на ковер перед потухшим экраном, вытянув ноги. Полы черного халата разошлись. Огаста принялась качать пресс – это была часть ее ежевечерней гимнастики. Она сцепила руки на затылке и стала поднимать и опускать туловище.

– Нам было нужно съездить к этой леди, – сказал Клинг.

– Я же тебе утром говорила про вечеринку!

– Я знаю, но Стив хотел повидать ее непременно сегодня.

– Ну да, судьба расследования определяется в первые двадцать четыре часа, – сказала Огаста. Эти слова она знала назубок.

– Ну, на самом деле это так и есть. Как прошел вечер?

– Чудесно! – сказала Огаста.

– Она все еще живет с этим фотографом – как его там?

– Энди Гастингс. Всего-навсего ведущий модный фотограф Америки.

– Я их все время путаю, – сказал Клинг.

– Энди – черноволосый, с голубыми глазами.

– А лысого как зовут?

– Ламонт.

– Ах да. С серьгой в левом ухе. Он там тоже был?

– Там все были. Кроме моего мужа.

– Ну, надо же мне зарабатывать себе на жизнь!

– Ты не обязан зарабатывать себе на жизнь после четырех.

– Человек принял смертельную дозу секонала. Нельзя же отложить это дело на неделю!

– В первые двадцать четыре часа... – повторила Огаста и закатила глаза.

– Вот именно.

– Это я уже слышала.

– Ты не возражаешь, если я снова его включу? – спросил Клинг. – Хочу посмотреть погоду на завтра.

Огаста не ответила. Она легла на бок и принялась поднимать и опускать ногу – упорно, ритмично. Клинг поставил банку с пивом, встал из мягкого кожаного кресла, в котором сидел, и включил телевизор. Когда он повернулся, перед ним на миг мелькнули темно-рыжие волосы у нее в паху – а потом ее ноги сомкнулись, и снова открылись, блеснув огненной рыжиной, и снова сомкнулись... Клинг тяжело опустился в кресло и снова взял банку с пивом. Дикторша была хорошенькой брюнеткой. Идиотски улыбаясь, перешучиваясь с ведущим, она все же наконец удосужилась сообщить неутешительную информацию: завтра температура поднимется до девяноста восьми – девяноста девяти градусов.[4] «Но ведь это же нормальная температура тела! – заметил ведущий. – Тридцать шесть и шесть!» Относительная влажность шестьдесят четыре процента. Показатель загрязнения окружающей среды – неудовлетворительный.

– Ну, что у нас еще плохого? – спросила Огаста у телеэкрана, продолжая поднимать и опускать ногу.

– А сейчас Марио Троваро сообщит вам новости спорта! – сообщил ведущий. – Оставайтесь с нами!

– Ну вот, сейчас нам сообщат о сегодняшних подвигах всех бейсбольных команд, – вздохнула Огаста. – Может, выключишь, Берт?

– Мне бейсбол нравится, – ответил он. – А куда вы ездили после вечеринки?

– В китайский ресторанчик на Бун-стрит.

– Хороший?

– Так себе.

– И сколько вас было?

– Человек двенадцать. Точнее, одиннадцать. Твое место пустовало...

– На Бун-стрит, говоришь?

– Да.

– Это в Чайнатауне?

– Да.

– В самой глубине...

– Бианка живет в Квортере, ты же знаешь.

– А, ну да, конечно.

Все спортивные комментаторы в Америке стригутся у одного и того же парикмахера. Клинг раньше думал, что эта прическа свойственна только этой части страны, но однажды ему пришлось побывать в Майами – он отлавливал преступника, на которого был выписан ордер на арест, – так у тамошнего спортивного комментатора тоже была такая прическа: точно кто-то надел ему на голову горшок и обстриг в кружок. А может, они все лысые и носят парики? Вот Мейер Мейер последнее время тоже начал поговаривать о том, чтобы купить парик. Клинг попытался представить себе Мейера Мейера с волосами. Нет, пожалуй, лысым он смотрится убедительнее... Теперь Огаста делала отжимания. Двадцать пять отжиманий каждый вечер. Пока комментатор зачитывал результаты бейсбольных матчей, Клинг смотрел, как она отжимается на ковре, смотрел на ее ладную попку, обтянутую халатом, и машинально считал отжимания. Она закончила, когда он насчитал только двадцать три – должно быть, сбился в счете. Клинг встал и выключил телевизор.