Операция "Немыслимое" (СИ) - Бондарь Дмитрий Владимирович - Страница 46

Он сам сделал первый большой глоток и свободно расположился в своем кресле.

— Знаете, Зак, на Континенте предпочитают глинтвейн, но ведь они ничего не понимают в английской погоде? На этой стороне Канала нужно пить грог. Мой отец, водивший не один корабль Ее Величества, двадцать лет назад выступал против запрета на обязательное употребление грога на Флоте. Но что мог сделать один не очень известный моряк?

— Если он не Первый Лорд Адмиралтейства, то, пожалуй, ничего?

— Верно. Ничего. Такое емкое слово. Вы не находите, что оно гораздо более значимое, чем слово "все"? "Ничего": так и мнится пустота на месте чего бы то ни было, а вот в слове "все" может быть тысяча значений и ни одно не раскроет его полностью. Ничего — слово с определенным и исчерпывающим смыслом, но его антоним — слово бессмысленное во всех отношениях.

— Вы, мистер Браун, в самом деле, желаете поболтать о филологических тонкостях английского языка?

Он отставил свой грог в сторону, добыл из стоящей на столе шкатулки сигару, прикурил и, выпустив густые клубы дыма, ответил:

— Конечно, нет. Мой папа, адмирал, учил меня, что если мне хочется достичь максимального эффекта от своих действий, я должен сотрудничать с самыми яркими профессионалами в своем деле. Из этого вытекает, что если бы мне захотелось получить справку о языковых нюансах, то самое правильное, что я мог бы сделать — это обратиться к моим старым профессорам из Гарварда. Но я разговариваю с вами. А поскольку вы не филолог, но настоящий эксперт в деньгах, то и говорить мы с вами будем о деньгах.

— С чего вы взяли, что я эксперт в деньгах? О деньгах вам гораздо лучше и больше расскажут господа Хаавельмо и Алле.

Он сморщился так, будто наступил в коровью лепешку:

— Зак, ну что вы как ребенок? Что за ревность? Эти господа — теоретики. Я не знаком с трудами месье Алле, но вот статьи Хаавельмо я читал. Это не знания о деньгах. Это чистая математика и, если говорить еще более точно — статистика с теорией вероятности. А они имеют к деньгам такое же отношение, как компрессы из мышиного помета к излечению подагры. Вроде бы помогает, но никто не может сказать почему. Для практической экономики не нужны интегралы и логарифмы, достаточно простых арифметических действий. А эти господа ни одной мысли не родят, предварительно чего-нибудь не продифференцировав. Это теоретики. А меня жизнь научила тому, что верить теоретикам нельзя, ведь никто кроме них не склонен так настойчиво выдавать желаемое за действительное. И здесь нет никого лучше вас. Если отбросить подозрения в колдовстве и проданной дьяволу душе, то вы — лучший эксперт в области быстрейшего обогащения и распоряжения деньгами. Понимаете?

— Наверное. Думаю, что понимаю. Но тогда вам стоило бы обратиться к господину Лоусону? Вот уж кто дока в денежных делах.

— Нет, Зак, этот толстяк вам в подметки не годится. Ведь он не смог сколотить состояние за считанные годы? Все, чего он добился — небольшое улучшение статистики и распродажа государственной собственности всяким доброхотам вроде присутствовавшего здесь сэра Мортимера. Но безработица опять начинает расти, а инфляция становится неуправляемой. К тому же сэр Алан Уолтерс, хоть и оказался уже на улице, но своего желания скинуть старину Найджела не утратил. Любезные враги до гробовой доски. Дни Лоусона в Казначействе сочтены. На замену ему поставят Мейджора, это вопрос решенный.

— Джона Мейджора? Министра иностранных дел?

— Верно. Я вам все это рассказываю, потому что через неделю оно перестанет быть тайной. Я не должен бы вам этого говорить, но у нас ведь доверительная беседа? Акции нашей Железной леди стремительно падают и в электорате и в партии. Требуется новая кровь и Мейджор хорошо подходит на эту роль. Из него получится хороший Премьер в будущем.

— Он же в должности главы Форейн-офиса всего лишь три месяца? Зачем дергать людей? Не понимаю.

— Вот и хорошо, — заключил мистер Браун, расстегивая верхнюю пуговицу на сорочке. — Оставьте политику политикам, а себе оставьте то, в чем вы разбираетесь лучше всех других. Итак, поговорим о том, в чем вы разбираетесь. Но прежде я хотел бы вас поздравить с успехом в вашей андоррской авантюре. Это большая удача и вы смогли нас всех удивить. Королева даже попросила провести оценку ее состояния, чтобы избежать глупого положения, когда, я цитирую: "мистер Майнце купит у Англии мой трон и корону и вышвырнет меня на улицу". Это шутка.

— Спасибо. Я тронут.

— Не принимайте близко к сердцу. Это действительно всего лишь шутка. Для полноправного присутствия в клубе европейских монархов вам нужно будет дождаться восхождения на престол как минимум своего правнука, ведь только поколения при власти делают из обычного человека настоящего лорда. Не обижайтесь. Но для африканских королей или ближневосточных шейхов вы теперь обладаете достаточным весом, чтобы с вами считаться и без ваших денег.

Я усмехнулся:

— Нужно будет воспользоваться. Как-то упустил я из виду настроения саудитов.

— Зато не упустили настроения в Москве.

— Что вы имеете в виду?

— Вашу повышенную активность в России. Что это? Бескорыстная помощь или вы надеетесь урвать кусок пирога побольше? Газеты, фонды, золото, платина — какова конечная цель ваших вложений?

— А почему вас беспокоят мои вложения?

— Королева недовольна. Мы прекрасно понимаем, что ваша Андорра не в состоянии проглотить денег больше чем пятьсот миллионов в год. Да и тех будет многовато. Вам приходится искать новые рынки. Но почему Россия? Зачем вы ограничиваете ее внешнюю торговлю? Ведь я прекрасно знаю, что это вы настояли на поставках южноамериканских продуктов в обмен на нефть и химическую продукцию через вашу же компанию Glencore. Вы ограничили выход на внешний рынок их хозяйствующих субъектов и закупаете их складские запасы вдвое дороже, чем они сами были готовы продавать. Зачем вам это? Почему бы вам не осчастливить инвестициями приютившую вас страну?

Меня начинал бесить этот разговор. Мне понятно его желание держать под контролем и в ближайшей доступности любое мало-мальски значимое состояние, но настолько сильно давить на меня? Да пошел ты, ублюдочный лорд! Но жестко я отвечать не стану.

— В структуре моих инвестиций английские составляют около сорока процентов. Это очень много. Это гораздо больше, чем вложил в вашу страну любой из присутствовавших здесь полчаса назад людей. В Германии, Франции, Италии, Австрии, Скандинавии и на Востоке — еще пятьдесят. На пороге двадцать первый век. Перестройка, гласность и открытые рынки. Оставшиеся десять процентов… неважно. В России моих денег сейчас так исчезающее мало, что я боюсь опоздать к разделу пирога.

— А вы уверены, что он будет? — мистер Браун весь подобрался.

Я взял паузу, сделав длинный глоток. Грог и в самом деле был вкусным — пряный, теплый, почти без алкогольного привкуса.

— Вероятность высока. Я готов рискнуть некоторым количеством средств и оказаться на старте раздела их леса, нефти и газа в числе первых. Но я не хочу пропустить эту возможность мимо себя. Их внутренние цены отличаются от мировых на порядки. Да, я играю на этом… Пытаюсь играть. И хочу выглядеть в глазах русских больше благодетелем, чем беспринципным дельцом, какими были все их собственные внешнеторговые агенты. Я не торгую оружием, наркотиками и военными технологиями…

— Да вы почти святой, Зак.

— Я даже в церковь не хожу. Но я никому не позволю лезть в мои коммерческие дела. Либо довольствуйтесь теми сорока процентами, что уже крутятся в вашей экономике, и не мешайте мне зарабатывать еще больше, либо я и эти деньги выведу.

— В Москву?

— Да хоть в Ташкент — это не ваше дело! Русские меня на руках до конца жизни носить будут. И никто не посмеет советовать или хуже того — указывать, как мне распоряжаться моими деньгами.

— Вы покраснели, — совершенно спокойно заметил мистер Браун. — Не нужно так горячиться.

Действительно, что-то я разволновался. Как бы по матери его не послать на великом и могучем.