Другой путь. Трилогия (СИ) - Бондарь Дмитрий Владимирович - Страница 27

– За полторадва года, а именно такой срок я предполагаю для вашего освоения на месте, вы должны будете выйти на приличный уровень владения предоставленным, и, надеюсь, приумноженным капиталом. И вот тогдато начнется самое интересное. Если за вами почувствуют силу, угрозу их планам – вам объявят войну. Мы работаем над тем, чтобы воевать по нашим правилам, а не по тем, к которым они на УоллСтрит и в Сити привыкли. Но пока что ничего практически действенного нет. Поэтому не торопитесь. В первые годы нужно просто освоиться, войти в дело, понять скрытые течения, обзавестись союзниками и друзьями, хотя, насколько известно друзей там не бывает. Научиться быть среди них как среди своих. Вот это пока главная задача. Если это непонятно и тянет геройствовать, то лучше умерить свои желания. И вот еще что: не стоит направо и налево заявлять о своих талантах. Тот, кто, возможно, будет знать о них, скажет вам об этом сам и передаст привет от…

– От Юленьки Сомовой, – успел вставить я. – И Изотова Валентина Аркадьевича.

– Хорошо, – кивнул Павлов. – Пусть будет от Юленьки Сомовой и Изотова. С этим человеком и станете работать по нашему плану. Но даже перед ним не стоит открываться полностью. Пусть думает, что вы просто передающее звено, получающее инструкции от… неважно откуда. Кроме того, я дам вам дополнительный, независимый канал связи – на всякий случай, потому что жизнь, хоть и предсказуема, – он пристально посмотрел на меня, – но иногда бывают нужны подробности.

Он выпил с нами чаю и уехал

Два раза удалось позвонить домашним: Майцев дозвонился до отца, и мне посчастливилось застать маму на работе. У Захара состоялся короткий мужской разговор: "все хорошо, здоров, когда буду? – не знаю", а мне пришлось увиливать и хитрить, чтобы не сболтнуть лишнего.

Не сказать, что занятий было так много, что после них мы валились с ног. Вовсе нет, если не принимать в расчет физкультуру, после которой действительно часто хотелось издохнуть, но в двадцать лет восстанавливаешься очень быстро и привыкаешь к нагрузкам легко – мы не жаловались. К тому же уже через пару недель стали заметны изменения, происходившие в нас – мы становились сильнее и выносливее. Это сильно радовало, потому что занятия спортом в школьные годы шли както без особых успехов. Но тренеру Ивану всего было мало, и он постоянно наращивал нагрузку, рассчитывая, видно, уже в следующем году включить нас в олимпийскую сборную страны по всему сразу – от бега с препятствиями до тяжелой атлетики.

В последний месяц к графику добавился еще инструктор по вождению, пообещавший за это время научить нас сносно водить машину – на уровне опытного любителя.

Ни один из этих людей никогда не задал нам ни одного вопроса о том, для чего нужна такая подготовка. Ну и мы старались поменьше разговаривать на эту тему, даже оставаясь вдвоем.

У меня было лучше с языком, у Захара – с усвоением буржуинского образа жизни и вождением. Я постоянно сыпался с принятием адекватных решений в отсутствии "руководящей и направляющей", а у Майцева трудно ставилось произношение, потому что, как сказал Роман Алексеевич – преподаватель языка – слух у Захара отсутствовал совершенно.

Тем не менее, к середине августа мы с ним чувствовали себя уже закаленными бойцами невидимого фронта, готовыми и грудью заткнуть амбразуру и разбить самолет обо чтонибудь большое.

Мы существенно окрепли: утренняя пробежка с пятнадцатикилограммовыми рюкзаками на десять километров к концу третьего месяца не представляла особых сложностей. Правда, на большие расстояния бегать мы даже не пытались.

– Знаешь, – сказал мне както за полдником Захар, – а ведь ты меня обманул.

– Когда это? – опешил я от несправедливого обвинения.

– Ты мне обещал, что я сессию сдам без хвостов. А я вообще институт бросил.

Я рассмеялся и, выпив компот, обнадежил друга:

– Если вернешься, сдашь без хвостов.

Он похрустел печенюшкой и попросил:

– Всетаки посмотри, пожалуйста, что меня там ждет? Может быть, мы зря напрягаемся?

Я согласно кивнул и в который раз "скользнул" вперед по времени. И через минуту ответил:

– Все будет здорово, Захарка! Просто отлично!

Свое будущее я так и не увидел, а вот те сведения, что удалось узнать о Захаре, мне совершенно не нравились. До 2010 года я убивал его трижды. В восемьдесят девятом, девяносто шестом и в двухтысячном. Я хотел потом получше разобраться со своими видениями, но почемуто каждый раз находились причины отложить это разбирательство на завтра.

В конце второй декады августа в последний раз к нам приехал Стас. Вместе с ним прибыл еще один человек, назвавшийся Артемом. Стас велел нам слушаться его до тех пор, пока он не передаст нас следующему опекуну.

Был Артем блондинист, слегка с рыжиной, лысоват, улыбчив и больше похож на какогонибудь ирландца – как я их себе тогда представлял, чем на русского. Умение расположить к себе, раскованность и какаято запредельная доброжелательность сильно выделяли его манеру общения из всех знакомых мне людей. Коричневая вельветовая куртка, кроссовки и смешная шапочка на голове с длиннющим козырьком, придавали ему некую внешнюю похожесть на того бездомного американца, что приедет в СССР через два года, понаделав изрядного шума – Джозефа Маури.

Потом, спустя еще двадцать лет, выяснится, что ехал этот псевдобездомный американец в Союз не знакомиться со страной победившего социализма – он познакомился с ней еще в 60х, когда ездил в Сочи "снимать русских девок". Он приехал увидеть одну из них – особенно ему полюбившуюся. Но расплывшаяся бабища, в которую превратилась та хрупкая девочка, сходу предложит иностранцу отоварить ее в "Березке" и роман двадцатилетней давности иссякнет сам собой.

Ко времени их прибытия – Стаса с Артемом – мы с Захаром по требованию Романа Алексеевича уже говорили меж собой только на английском, и Артем, сходу включившись в разговор, обнаружил то безупречное произношение, к которому я так и не подошел, а Майцеву оно и вовсе никогда не светило.

– Парни, – сказал он, – говорить вы можете, но носителям языка будет с вами трудно. Знаете, как появился голландский язык?

– Нет, – мы с Захаром пожали плечами, потому что филология была последним, нет, пожалуй, предпоследним – перед энтомологией, что интересовало нас в этой жизни.

– Пьяные немецкие матросы сошли на берег и, думая, что они уже в Англии, попытались объясниться с туземцами на английском языке. – Пошутил Артем. Посмотрев на наши постные лица, он добавил: – А вы у нас станете эстонцами. Эстонский акцент английского языка чертовски трудно подделать и распознать – потому что его никто никогда не слышал!

Он рассмеялся, а мы с Захаром его не поняли – поэтому стояли серьезные как два БТРа.

– Ладно, парни, не берите в голову. Я буду вашим сопровождающим в ближайшую неделю, – он оглянулся на Стаса и тот согласно кивнул. – Собирайтесь, через час выезжаем.

Через час мы оказались в черной "Волге" на задних сиденьях.

Неразговорчивый Стас крутил баранку, а сидевший с ним рядом Артем заливался соловьем:

– Теперь вы, парни, члены советской делегации участников "Дружбы84" в Гаване. Не обольщайтесь, не олимпийцы. Технический персонал. Принесиподай. Шнурки завязать, сопли подтереть, капу в рот сунуть. Правда, среди Абдурахмановых, Абдукалыковых, Нурказовых, Конакбаевых и Абаджянов вы будете смотреться не совсем русскими. Держитесь ближе к Акулову и Яновскому. Впрочем, вам будет не до того.

– Мы на Кубу поедем? – Изумленно спросил Майцев.

– А ты знаешь еще какуюто Гавану? – уточнил Артем. – Нет? Тогда на Кубу. И не поедем, а полетим родимым "Аэрофлотом". На замечательном самолете "Ил62". Прямым рейсом. Двенадцать часов, пальмы, море…

– А зачем нам на Кубу? – спросил я, вспомнив желание Леньки Попова получить там аккредитацию. – Вы ничего не путаете?

К своему стыду, я не очень много знал о Кубе: она гдето рядом с Америкой, там растут упомянутые Артемом пальмы с бананами и сахарный тростник, там есть наши, советские, военные базы, там живут красивые мулатки и Фидель Кастро – жуткий бородатый здоровяк, с которым я не хотел бы встретиться в подворотне. Еще чтото я помнил о его сподвижнике Че Геваре – путешественнике и революционере, которому не сиделось на одном месте. Наверное, он был последним из "профессиональных революционеров". Потом мне вспомнилась учительница литературы и русского языка из соседней школы. Я не помнил, как ее зовут, но ее история была достаточно известна в городе. Она написала письмо Фиделю Кастро с выражением восхищения его мужеством и волей кубинского народа к свободе, равенству и братству. И, я уж не знаю, как так вышло, но спустя месяца тричетыре она получила официальное приглашение от Фиделя Кастро посетить Остров Свободы! Она съездила, провела там почти месяц, разъезжая по стране в сопровождении "кубинских товарищей". И потом еще год ездила по школам нашего города, знакомя учеников со своим необычным путешествием. Она смеялась, вспоминая, что в январе вода на пляжах у Гаваны охлаждается до 24 градусов и кубинцы удивлялись ее морозостойкости, когда она полезла в эту "студеную" воду. В общем, там все было совсем не так, как у нас.