Редкая птица - Катериничев Петр Владимирович - Страница 25

А у этих ведь никаких гарантий, что я не пойду куда-нибудь в милицию и не расскажу обо всех их художествах. То, что они могут представить кассету друзьям, родственникам, – так мне, предположим, начхать, в каких я там видах и позах – меня унизили, заставили… Вот только по какой статье их привлекать – не за распространение же порнографии? Похищение? Что-то не помню я такой статьи в нашем уголовном кодексе. Растление малолетних? Это могут, Малышка – малолетка.

Да это и не важно, как гласит народная мудрость, был бы человек, статья найдется. В любом случае эти ребята (и девчата – невесело усмехнулась я, вспомнив Марту и Доктора) рискуют…

Но что-то не выглядят они ни сильно рисковыми, ни сильно напуганными.

Потому что знают: никто никому ничего не расскажет. Значит, выпускать отсюда ни этих девочек, ни меня не собираются…

Я почувствовала, как мурашки побежали по спине… Меня не выпустят…

Меня просто убьют. Или – чего похуже. Что может быть похуже – я так и не представила, просто лежала в каком-то оцепенении. Так бывает во сне – хочешь убежать, а ноги тяжелые, непослушные… Кричишь, а крика ни ты, ни кто другой не слышит… И тебя – настигают.

Эти ребята – маньяки. Другого объяснения не оставалось. Я металась на кровати, прикусывая одеяло, и едва не стонала от безнадеги – ну надо же!

Потом успокоилась. Лежала вытянувшись, и одна мысль пульсировала в висках: выбраться, выбраться, выбраться!

Как и когда – потом разберемся. А пока – подчиняться, делать вид, что сломлена… Не может же не быть совсем никакого выхода? Я снова горько усмехнулась… На окне – мелкая решетка, дверь – на замке, за дверью – охранники… И – Марта с Доктором. Эту «сладкую парочку» я боялась почему-то больше всего.

Вспомнила, как собиралась на свидание с Володей, как села в машину… Дура!

Ведь этот верзила мне сразу не понравился…

Может, Володя выручит? Он ведь такой сильный! А может, и думать уже обо мне забыл: подумаешь, курортный роман… А может… Я похолодела: если Володя связан с этими…

Я лежала и плакала. Наверное, никогда больше не увижу ни Володю, ни моря, ни людей нормальных… Эти сумасшедшие замучат меня…

Лежала и плакала. И незаметно уснула. Без снов.

– Подъем! – Я вскинулась на кровати и снова легла, натянув одеяло до подбородка. Парень, открывший дверь, кинул принесенную одежду на пол, но уходить и не думал.

– Подъем, Милашка, – снова процедил он, теперь уже приторно-слащаво: похоже, такая манера разговора была обычной для здешних обитателей. – Да запомни, девка: тебя зовут Милашка и никак иначе. У тебя нет другого имени, ты нигде не живешь, ты живешь теперь здесь… Если выживешь…

Моя соседка уже поднялась с постели и, обнаженная, стояла перед ним, опустив руки вдоль бедер. Глаза ее были пусты и равнодушны.

– Доброе утро, Крошка.

– Доброе утро, – еле слышно ответила девушка.

– Можешь пойти пописать. – Парень отдернул занавеску и приглашающе кивнул.

Он не отошел – стоял и смотрел.

Девушка вышла.

– А ты не хочешь?

– Нет! – Я все еще лежала в кровати.

– Ну что ж… Тогда – гимнастика. Утренняя. – Парень нажал кнопку магнитофона, принесенного с собой, сел на стул, вытянул ноги. Девушка начала двигаться под музыку.

– Я же сказал: гимнастика. Для обеих. Крошка, объясни новенькой!

Девушка взглянула на меня, в глазах ее мелькнули страх и сочувствие:

– Вставай! Нельзя! Накажут!

– Обеих, – процедил парень.

– Вставай! Ну, пожалуйста…

Парень расстегнул брюки, вынул член и начал мастурбировать, глядя на танцующую девушку. Снова глянул на меня нетерпеливо и нервно:

– Ну!

А я вдруг успокоилась. Просто что-то изменилось, я поняла – что. Я перестала относиться к этому козлу как к человеку.

Больное общество производит больных людей? Или это время такое, что больные стали господствовать в об-ществе? Я совершенно согласна: в сексе возможно все, если это доставляет удовольствие партнерам. Не важно, Что партнеров больше, чем двое. Но эти ребята балдели не от секса – от того, что унижали и мучили других!

Все это я сформулировала потом. А в тот момент просто поняла, что передо мной не человек, а некое похотливое, глумливое существо, волею случая поставленное повелевать… Я поняла, почему в глазах у Крошки пустота и равнодушие, – она узнала это раньше. Вот только страх… Девушка боялась, боялась Малышка вчера… Я еще не знала – чего, но именно страх заставлял их безропотно подчиняться этой нелюди…

Стыдливость моя совершенно прошла. Я встала и присоединилась к соседке. Мы танцевали, поднимали ноги, наклонялись по его приказам, парень оглаживал себя, чмокал губами, сопел…

– Ну-ка поглядите, поглядите, какой, ка-а-к-о-о-й…

Мальчишечка балдел сам от себя.

Кайф ему поломали.

Марта вошла стремительно, скорее всего – стояла, подслушивала за дверью, и с размаху, сверху, ударила парня между ног длинной резиновой палкой. Глаза его выкатились, он упал на пол и засучил ногами. Лицо стало цвета вареной свеклы, ни вдохнуть, ни выдохнуть он не мог.

Марта удовлетворенно хмыкнула:

– Мудак!

С этим я была согласна.

Дама пнула его носком сапога. Парень уже дышал, но все еще сучил ногами. И получил еще один пинок, на этот раз сильный, под ребра:

– Пошел отсюда!

Кое-как встав на четвереньки, парень выполз из комнаты.

– Как спалось, Милашка? – Я не сразу поняла, что Марта обращается ко мне.

Пожала плечами.

– Напугал, кобель гнусный. – Ласковость в голосе Марты снова вызвала у меня мурашки брезгливости. И снова баба поняла, как смогла:

– Не бойся, девочка, милая Марта тебя в обиду кобелям не даст… Ты такая хорошенькая, такая прелесть… Хочешь сигарету?

– Хочу. Можно две?

Марта хмыкнула, ревниво глянула на Крошку. Бросила две сигареты.

– Смотри, с Крошкой – ни-ни. Живого места не оставлю. На обеих.

И подала зажигалку. Ласковая, нечего сказать. Я закурила. И думала – если взаправду эта жирная шлюха в меня влюбилась, то можно ли это как-то использовать? Но и слов Дока я не забыла: «Марта – психиатр. Хороший психиатр».

Блин, что за дом такой – психи и психиатры, еще более сумасшедшие!

– Одевайтесь и во двор! – приказала она и вышла. Я протянула вторую сигарету Крошке.

– Закуришь?

Девушка прикурила, несколько раз глубоко затянулась, не отрывая сигареты от губ. Выдохнула:

– Классно!

– Слушай, а как тебя зовут по-настоящему? Меня – Лена.

Та усмехнулась невесело:

– А меня – Крошка.

Я пожала плечами: ну Крошка, так Крошка. Может, ей так больше нравится.

– И давно ты здесь?

– А это как считать.

– Слушай, а как ты сюда попала? Девушка затянулась последний раз и ловким щелчком отправила «бычок» в унитаз.

– Милашка, ты вроде не похожа ни на ксендза, ни на батюшку. Что ты меня исповедуешь? Или у тебя работа такая?

Я разозлилась:

– Дура ты!

– Ладно, не обижайся. Может, ты и хорошая девка, а может – подсадка. А может, подсадка я, – почем ты знаешь? Одно тебе могу сказать – не откровенничай тут ни с кем. Выполняй все, что требуют. Иначе – накажут.

– Да что вы все как заведенные: накажут, накажут, накажут!.. Как будто меня тут собираются кормить пирожными и поить шампанским, а если вилку уроню – без сладкого оставят! Ту что – тюрьма, лагерь, пересылка?

– Может, и похуже.

– Ага! Когда тебя насилуют больше пяти человек, постарайся расслабиться и получить удовольствие! Так, что ли?

Крошка глянула на часы.

– Десять минут до построения, – и начала быстро одеваться.

Я залезла под душ, потом набросила на себя коротенькое платьице, – другой одежды парень не принес. Вышли мы вместе с Крошкой.

Ничего особенного не произошло. Всех девушек выстроили у бассейна в шеренгу. Нас было девятнадцать. Я обратила внимание, что половина девочек совсем молоденькие, не старше четырнадцати – пятнадцати лет, а двоим, Малышке и еще одной, темноволосой – по десять – одиннадцать. Сначала вдоль шеренги прошли трое охранников с собаками, потом появился Григорий Васильевич, Тесак – как я поняла, он был там главный. Он тоже медленно прошел вдоль строя, остановился напротив меня.