Смерть по ходу пьесы - Макбейн Эд - Страница 4

Клинг вошел в гостиную и на мгновение замер на пороге, осматривая комнату, словно детектив — да он ведь и был детективом. Он быстро обежал гостиную взглядом, фиксируя скорее общее впечатление, чем детали обстановки. Справа у стены стояло пианино. Интересно, Шарин играет? Окна выходили на юг, на залив, но сейчас за льющимися струйками воды ничего не было видно. Диван, обтянутый кожей точно такого цвета, как одеяло из верблюжьей шерсти, которое когда-то было у Клинга. По всем углам разбросаны подушки темных оттенков. Ковер цвета пробкового дерева. Над диваном большая картина, изображающая уличную сценку в негритянском районе, она напомнила Клингу, что Шарин темнокожая.

— Ну так как, — донесся голос Шарин, — что вы будете пить? — И хозяйка стремительно вошла в комнату. Клингу нравилось, как Шарин ходит, и еще нравилось, что она почти такая же высокая, как он сам, ну, может, на пару дюймов ниже. По его прикидкам, в Шарин было пять футов и не то девять, не то десять дюймов росту. — Есть шотландское виски.

— Меня устраивает, — отозвался Клинг.

— Вода, содовая или чистое виски?

— Немного содовой.

— Со льдом?

— Да, пожалуйста. Вы прекрасно выглядите! — восхищенно выдохнул Клинг. Он не ожидал, что сможет высказать свои мысли, и был поражен, услышав слова, слетевшие с его губ.

Шарин тоже выглядела удивленной.

Клинг тут же решил, что он ляпнул что-то не то.

— Спасибо, — тихо ответила Шарин, опустила глаза и быстро подошла к какой-то штуке, которая выглядела как книжный шкаф со встроенным телевизором и стереосистемой. Но, когда Шарин откинула дверцу, за ней обнаружился бар. Клинг наблюдал, как она бросила в два невысоких бокала кубики льда, долила в них виски — «Рыжий Джонни» — и добавила в каждый немного содовой. Потом взяла бокалы и подошла с ними к дивану, рядом с которым неуверенно переминался с ноги на ногу Клинг.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она. — Я сейчас принесу вам полотенце.

— Спасибо, не стоит, — ответил Клинг и тут же провел рукой по своим мокрым волосам, после чего — явно смущенный собственным жестом — немедленно сел. Он подождал, пока Шарин усядется напротив, в кресло сливового цвета, прекрасно гармонировавшее с ее костюмом, и потом поднял бокал. Шарин в свою очередь подняла свой.

— За золотые дни, — сказал Клинг, — и...

— И пурпурные ночи, — докончила за него Шарин.

У обоих был удивленный вид.

— От кого вы это слышали? — спросил Клинг.

— А вы?

— От одного старого знакомого.

— И я от одного старого знакомого, — повторила она.

— Так или иначе, но это хороший тост, — сказал Клинг.

— Итак, за золотые дни и пурпурные ночи, — произнесла Шарин и улыбнулась.

— Аминь, — подытожил Клинг.

Ее улыбка была подобна внезапно засиявшему лунному свету.

Они выпили.

— Ну что ж, неплохо, — сказала Шарин. — Это был долгий день.

— Долгая неделя, — уточнил Клинг.

— Надеюсь, вам нравится северо-итальянская кухня? — поинтересовалась она.

— Нравится.

— Знаете ли, я бы предпочла, чтобы вы не настаивали на том, чтобы мы куда-нибудь пошли...

— Но ведь это первое свидание, — сказал Клинг.

Шарин посмотрела на него. На мгновение ей показалось, что он просто пытается произвести на нее впечатление. Но Клинг был совершенно серьезен — это было видно по глазам. Это было их первое свидание, а на первом свидании полагалось зайти за девушкой и пригласить ее куда-нибудь. В этом было нечто старомодное, затронувшее Шарин до глубины души. Ей неожиданно стало интересно, сколько лет Клингу. Во всяком случае, выглядел он довольно молодо.

— Еще я узнала, что идет в кинотеатрах, — сказала Шарин. — Вам нравятся фильмы про полицейских? В кинотеатре рядом с рестораном идет фильм про ограбление банка. Последний сеанс начинается в десять минут одиннадцатого. К какому часу вам завтра на работу?

— К восьми.

— И мне тоже.

— А куда?

— В Маджесту. На Ранкин-плаза. Там...

— Я знаю. Приходилось бывать.

— А по какому поводу?

— Ну, раз меня подстрелили, а в другой раз избили. Если вы берете отпуск по болезни, вас отправляют в Ранкин. Ну, вы, наверно, знаете.

— Да, знаю.

— Восемь — это довольно ранний час.

— Мне вполне хватает шести часов сна.

— Что — правда? Всего шесть часов?

— Это привычка, которая осталась еще со времен обучения.

— А где вы учились?

— В Джорджтаунском университете.

— Известное заведение.

— Да, довольно-таки. А кто вас подстрелил?

— А, один скверный парень. Это было уже давно.

— А избил вас кто?

— Еще несколько скверных парней.

— Вам нравится иметь дело со скверными парнями?

— Мне нравится сажать их за решетку. Потому я и выбрал эту работу. А вам нравится быть врачом?

— Очень нравится.

— А мне нравится быть копом, — сказал Клинг.

Шарин снова посмотрела на него. У него была манера говорить обо всем так прямо, что это выглядело несколько искусственным, натянутым. Она снова подумала, не рисуется ли Клинг. Но у него был совершенно невинный вид, какой бывает у человека, откровенно высказывающего все, что у него на уме. Шарин не была уверена, что ей это нравится. Хотя, может быть, и нравится. Она поймала себя на том, что изучает его глаза. «Пожалуй, их можно назвать зеленовато-коричневыми, цвета лесного ореха», — решила она. Клинг поймал ее пристальный взгляд, и на мгновение на его лице появилось озадаченное выражение. Шарин медленно опустила глаза.

— Во сколько вы уходите на работу? — спросил Клинг.

— Я добираюсь за полчаса, — ответила Шарин и снова подняла взгляд. На этот раз он принялся изучать ее. Шарин едва не опустила глаза обратно, но сдержалась. Их взгляды встретились и словно прикипели друг к другу.

— Значит, в половине седьмого, — сказал Клинг.

— Ну да.

— Значит, если фильм закончится в полночь...

— Он ведь так и закончится — разве нет?

— То у вас будет вполне достаточно времени, чтобы выспаться.

— Да, — ответила Шарин.

Они замолчали.

Клинг думал, не примет ли Шарин его за дурака — что он так на нее пялится?

Шарин думала, не примет ли он ее за дурочку — что она так на него пялится?

Они продолжали смотреть друг другу в глаза. Наконец Шарин произнесла:

— Нам пора бы идти.

— Хорошо, — откликнулся Клинг и немедленно вскочил с дивана.

— Я принесу ваш плащ.

— А я поставлю посуду в раковину.

— Хорошо, — сказала Шарин и двинулась к выходу из гостиной.

— Шарин! — окликнул ее Клинг.

— Что, Берт? — обернулась она.

О Господи, как же она прекрасна!

— А где здесь кухня? — спросил он.

Мишель Кассиди рассказывала своему агенту о дурацких репликах, которые ей приходится произносить в этой пьесе. Джонни с интересом слушал. Последним по-настоящему хорошим контрактом, который ему удалось раздобыть для Мишель, было место в гастролирующей труппе «Энни». Тогда Мишель было десять лет. А теперь ей исполнилось двадцать три, и с тех пор немало воды утекло. Джонни удалось пристроить Мишель на главную роль в мюзикле, потому что у нее был на редкость сильный для десятилетнего ребенка голос — продюсер говорил, что она поет, как молодая Этель Мерман, — и еще потому, что у нее были волосы точно такого же цвета, как у этой сиротки, красновато-оранжевого оттенка, на редкость удачно сочетавшегося с ее миленьким платьицем и белым воротничком. Джонни знал, что это ее естественный цвет волос, поскольку спал с Мишель с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать.

Мишель ездила по стране вместе с труппой, пока в возрасте двенадцати лет и восьми месяцев у нее не начала оформляться грудь — просто отчаянный поворот событий для всех заинтересованных лиц, особенно для Джонни, который на тот момент, помимо Мишель, представлял всего двух клиентов, причем один из них был просто ничтожеством. Джонни считал, что внезапное превращение Мишель в достаточно фигуристого подростка положило конец ее выступлению в детских ролях. Но рыжие волосы Мишель по-прежнему продолжали сиять, словно красный свет светофора, и, конечно, возможность представлять ее как бывшую звезду «Энни» была отнюдь не лишней, хотя теперь ее голос стал довольно скрипучим — кто сказал, что голос ломается только у мальчишек? Джонни отвел ее на просмотр в театр, ставивший пьесу «Оливер!», рассчитывая на то, что у Мишель есть опыт выступлений в роли сиротки, а фигуру можно как-нибудь скрыть. Но режиссер заявил, что она выглядит скорее как девушка, а не как ребенок. Зато благодаря великолепным рыжим волосам ему удалось пристроить Мишель в рекламу апельсинового сока, а потом еще в ряд рекламных роликов, где нужны были многообещающие тринадцатилетки, приобретающие первый опыт обращения с лифчиками и резинками для чулок. Когда Мишель исполнилось четырнадцать, Джонни нашел для нее место в лос-анджелесском театре, решившем снова поставить «Мы с королем», — роль одной из девочек, хотя к этому времени Мишель и вправду начала выглядеть весьма чувственно, особенно в легкой сиамской блузке и брючках.