Преступная связь - Макбейн Эд - Страница 54

Салли Хоукинс, сама как зяблик, длинная и хилая, с жесткими каштановыми волосами и выпученными темными глазами. Именно таким Лоретта и представляла себе зяблика.

— Ну, птица такая, — промямлила Салли. — Наверное.

— Ты имеешь хоть какое-нибудь понятие о том, как она выглядит?

— Нет.

— Она синяя? Желтая? Красная?

— Не знаю.

— Так не кажется ли вам, что поэт должен предлагать нам образы, которые мы можем себе представить? Теперь возьмем цикламен. Кто-нибудь знает, как выглядит цикламен? Алисия?

— По-моему, что-то типа гвоздики.

Алисия Голдштейн. Складненькая малютка с темными волосами и еще более темными глазами, очень переживающая по поводу своего претенциозного имени, которое ее мать считает более стильным, чем просто Алиса.

— "И даже ярче цикламена!" Последняя строчка стихотворения. Кстати, где он сам, Браунинг? Стихотворение называется «Мысли о доме из-за границы». Итак, где находится автор? Цикламен растет в Англии или где-то за границей?

— Наверное, за границей.

Дженни Ларсон. Толстые очки, веснушки по всему лицу. Тихая, как мышка.

— И где именно?

— Может, в Италии?

— Почему именно в Италии?

— "Цикламен" звучит как-то по-итальянски. Не знаю. Просто мне так кажется.

— А еще он написал «Моя последняя герцогиня», — сказала Эми Фиски. — Там ведь дело происходит в Италии, правда?

— А еще он написал «Испанскую монашку», так, может, он не в Италии, а в Испании? Если мы не знаем, что такое цикламен...

На Лоретту Браунинг всегда наводил тоску, даже если о нем говорила миссис Уэллес. Вчера она прочла им поэму Т.С.Элиота, которая начиналась словами: «Апрель — жестокий месяц», и эти несколько слов сказали ей больше, чем все разглагольствования Браунинга...

Прозвенел звонок.

— Черт! — ругнулась миссис Уэллес.

Лоретта схватила в охапку книжки, подбежала к учительскому столу, набрала побольше воздуха в грудь и выпалила:

— Миссис Уэллес, я должна с вами поговорить...

— Милая, а завтра нельзя? — прервала ее Сара. — Я очень тороплюсь.

И она ушла буквально тут же — захлопнула атташе-кейс, выхватила сумочку из ящика стола, сорвала пальто с вешалки, помахала Лоретте ручкой и — исчезла.

Что ж, очевидно, придется подождать до завтра.

Расстояние в три квартала между Шестидесятой и Пятьдесят седьмой улицами она пробежала бегом. Конечно же, Билли уже уехал. Значит, придется сперва позвонить Эндрю, предупредить, что она уже едет, а затем попробовать поймать такси. Но — чудо из чудес — машина все еще дожидалась на прежнем месте, куда Сара обычно приходила в четыре десять — четыре пятнадцать, но никогда так поздно, как сегодня, — почти в полпятого, все из-за учебной тревоги и собрания.

Стихи, которые она написала, лежали у нее в сумочке.

Она не видела Эндрю целых две недели. Как ей хотелось оказаться с ним наедине! Она распахнула заднюю дверь лимузина, юркнула на кожаное сиденье и наконец отдышалась.

— Я думала, ты уже уехал, Билли. Спасибо, что...

— Мне приказано ждать, пока все коровы не вернутся домой, — ответил Билли, включая зажигание.

— Никогда не слышала, чтобы он так говорил.

— Простите?

— Мистер Фарелл, — пояснила она. — «Пока все коровы не вернутся домой».

— Ах, мистер Фарелл, — хмыкнул Билли.

В зеркальце заднего вида их глаза встретились. В его взгляде она прочла слабую усмешку.

— Ну, на самом деле он сказал по-другому, — уточнил Билли. — Мистер Фарелл. — Все еще улыбаясь, он добавил: — Если буквально, он приказал ждать столько, сколько потребуется. Ну, я и ждал.

— Ты всех своих пассажиров так ждешь?

— Нет, мэм, не всех.

Он свернул на Парк-авеню. Улицы были забиты машинами. Сара начинала думать, что собрание и учебная тревога отнимут у нее гораздо больше, чем двадцать минут.

— И сколько ты дожидаешься тех, остальных?

— Все зависит от обстоятельств. Если я встречаю самолет, то жду до упора.

— Ты часто встречаешь самолеты?

— Да, очень.

— А если не самолет?

— Двадцать минут, полчаса. Я звоню и спрашиваю, хочет ли... — он чуть поколебался, прежде чем продолжать, — мистер Фарелл, чтобы я еще ждал, или нет. Как он скажет, так я и делаю. Он мой хозяин.

У нее на языке вертелся вопрос, возил ли он других женщин. Получал ли он указания дожидаться и других женщин бесконечно долго, пока не придут. Но она не спросила. Вместо этого Сара откинулась на мягкую черную спинку, убаюканная настойчивым поступательным движением автомобильного потока, и закрыла глаза. Если бы Билли не посигналил другой машине, она бы заснула.

— Где мы? — встрепенулась она.

— В Бруклине, он велел привезти вас в «Буона Сера», — ответил Билли и после паузы снова ухмыльнулся в зеркало заднего вида. — Мистер Фарелл.

— Куда?

— В «Буона Сера». Такой ресторан.

— Реет...

— И очень хороший. На самом деле мы уже почти приехали.

— Ресторан? Я не могу...

Ее вдруг охватила паника. Ресторан? Он что, сошел с ума? Хотя бы и в Бруклине, не важно. Сумасшедший!

— Там очень мило, — сказал Билли. — Вам понравится.

Он затормозил напротив дешевой типично итальянской забегаловки, какие во множестве встречаются в Куинсе по дороге в аэропорт имени Кеннеди. Зеленый тент перед входом, пластмассовые окна в раме из нержавеющей стали, двойные двери с массивными ручками под бронзу, потертый красный ковер под тентом. Билли уже обошел вокруг машины и распахнул перед ней дверцу лимузина. Нет, она не выйдет из машины. Возмутительно. Почему он...

Вдруг двери ресторана распахнулись и выпустили на улицу Эндрю. Он быстро зашагал ей навстречу.

— Привет, — сказал он.

— Эндрю, что...

— Пора нам и в свет выйти, — улыбнулся он.

Как только они уселись, Эндрю взял ее руки в свои. Он даже не пытался скрывать их отношения. Она чувствовала и испуг, и возбуждение одновременно.

— Мне надо многое тебе сказать, — объявил он.

— Неужели мы не могли поговорить в...

— Я хотел показаться с тобой на людях.

— Зачем?

— Чтобы похвастаться тобой.

— Эндрю...

— Чтобы все видели, как ты прекрасна. Чтобы вое видели, как сильно я люблю тебя.

— Но это очень опасно.

— Мне все равно.

— Да, конечно, мы в Бруклине...

— Потому-то я его и выбрал.

— И тем не менее...

— Не волнуйся.

— Я не могу не волноваться.

— Я хочу сказать тебе, что...

— Можем мы хотя бы не держаться за руки?

— Но я хочу держать тебя за руки.

— Я тоже. Но...

— Тогда перестань нервничать.

— Эндрю, а вдруг кто-нибудь...

— Что будешь пить? — прервал он ее и взмахом руки подозвал хозяина заведения.

Тот примчался пулей, потирая ручки и беспрерывно улыбаясь. Они сидели за маленьким угловым столиком. Посреди заляпанной красными пятнами белой скатерти стояла бутылка из-под кьянти с воткнутой в нее свечой. Круглолицый, доброжелательный хозяин, казалось, воспринял бы как оскорбление, если бы они не были влюблены друг в друга. Из умело замаскированных динамиков доносились сладкие звуки арий, достаточно громкие для тех, кто хотел их послушать, и достаточно тихие, чтобы возникало впечатление, будто ветер доносит их сквозь раскрытые окна со стороны Большого канала. Для среды в ресторан набралось довольно много народу. В воздухе парил приятный гул голосов вперемежку с позвякиванием серебра о хрусталь и вкусным запахом хорошей еды с кухни.

— Си, синьор Фавиола, — вежливо сказал хозяин, что, как она догадалась, означало «Слушаю, уважаемый синьор», или «Да, дорогой сэр», или что-то в этом роде. Фавиола — наверное, что-то родственное с «фаворитом». Теперь его лицо стало предельно серьезным и внимательным.

— Сара, чего бы ты хотела?

— Капельку «Блэк Уокер» со льдом.

— А мне мартини с «Бифитером» со льдом и парочку оливок, — заказал Эндрю. — Штучки три или четыре, Карло. Если не жалко.