Честь и бесчестье нации - Бушин Владимир Сергеевич - Страница 71

Начать хотя бы с Троцкого, любимейшего героя автора. Титаническая фигура! Ему сочинитель отдает весь жар своего пылкого сердца, уделяет огромное внимание. На иных страницах книги (например, на 108-й) его имя проносится метеором раз пятнадцать. И ведь всё какие хвосты у метеоров!" Интеллектуал", "великий оратор", "блистательный организатор", "он явился в ореоле славы", "в нем был магнетизм", "великий актер в драме революции", "его бессмертная речь", "вольный художник революции", "Троцкий прав", "Троцкий опять прав" и т. п. Что ж, упивайся, блаженствуй, никто не против. Однако тут же мы читаем, что после возвращения Троцкого незадолго до Октябрьской революции из Америки сам Ленин, будучи не в силах преодолеть магнетизм великого актера, прямо-таки "унижался" (так и сказано!) перед ним, умоляя вступить в партию большевиков. А тот, мол, отбрыкивался и "держал себя вождем партии, еще не вступив в нее". Представляете? Не создатель партии Ленин, — ее вождь, а вчерашний меньшевик Троцкий. Тут уж перед нами не дремучесть, не малограмотность, а сознательная ложь.

И эта ложь все нарастает: "24 октября 1917 года по инициативе Троцкого (!) большевики начинают восстание". И человека ничуть не смущает, что ведь сам же несколько раньше напомнил о напечатанных в "Правде" еще в середине марта "Письмах из далека" Ленина, где вождь партии "провозглашал курс на новую революцию — социалистическую". Сам же за несколько страниц до этого писал об "Апрельских тезисах" Ленина, где "он провозгласил переход к социалистической революции". Сам же пересказал известный эпизод на Первом Всероссийском съезде Советов, открывшемся 16 июня, когда на жалобное восклицание меньшевика Церетели о том, что нет, мол, сейчас в России партии, которая хотела бы и могла взять власть, Ленин решительно бросил из зала: "Есть такая партия!" Сам же писал, что в июле "Ленин объявил подготовку к вооруженному восстанию". Сам же цитировал сентябрьское письмо Ленина членам ЦК: "Большевики должны взять власть. Взяв власть в Москве и в Питере, мы победим безусловно и несомненно". И вот собственноручно приведенные данные Радзинский перечеркивает только для того, чтобы превознести дорогого Льва Давидовича, "бессмертные речи" которого с таким восторгом слушал когда-то его папа.

А ведь это далеко не все данные. О некоторых исследователь просто умалчивает, ибо они уж совсем разбивают в прах его миф о Троцком как инициаторе Октябрьской революции. Никак не мог он решиться привести хотя бы несколько строк из последнего перед восстанием письма Ленина членам ЦК:

И где же после этого глагола, звенящего бронзой, остается хоть щелочка, хоть дырочка для "инициативы" Льва Давидовича?

Как известно, ни в своем последнем письме к съезду, никогда раньше Ленин не ставил вопрос о своем преемнике, "наследнике". Это противоречило бы всему духу коммунистической партии, ее идеологии, ее нравам. Но Радзинский уверяет, что "наследник" должен был явиться, и не кто иной, а Лев Давидович. Он пишет, что, узнав о покушении Каплан, тот "бросает фронт и мчится в Москву". Потому что в ожидании смерти Ленина "Троцкий чувствует себя наследником". Ленин выздоровел после ранения, в первую годовщину Октябрьской революции произносит на Красной площади речь. "А под трибуной стоял Троцкий. Как наследник…" Правда, остается загадкой, почему же Ленин не пригласил своего "наследничка" на трибуну, почему не поставил его одесную…

Лев Троцкий ни по какой линии наследником Ленина после его смерти не стал. Роль вождя и главного идеолога партии перешла к Сталину, а главой советского правительства с 1924 года до 1930-го был А. И. Рыков. Но Радзинскому ужасно хочется видеть на месте Ленина уж если не самого Льва Троцкого, то хотя бы Льва поменьше, и он уверяет, что после Владимира Ильича председателем Совнаркома стал Каменев, который Лев Розенфельд. На самом же деле этот Лев то поочередно, то одновременно занимал множество постов — был членом Политбюро, короткое время — председателем ВЦИК, затем — председателем Моссовета, директором издательства "Академия", Института мировой литературы, — но главой правительства, увы, Лев никогда не был.

А вот тоже весьма известная в свое время фигура — Г. Л. Пятаков. Крупный партийный и государственный деятель, член ЦК, заместитель Орджоникидзе по Наркомтяжпрому. О нем, перечисляя в последнем письме к съезду вождей партии, одобрительно упомянул Ленин. Читаем у Радзинского: "Член партии с 1905 года, в гражданскую войну командовал армиями". Какими армиями? Где? Будучи человеком сугубо гражданским и, кстати, членом партии не с 1905-го, а с 1910 года, Пятаков, однако, прекрасно понимал, что армией командовать — это совсем не то, что на телевидении лясы точить.

Автор жаждет просветить нас относительно и других, иного плана фигур, например таких, как известный инженер Рамзин. Пишет: "В 1930 году одним из главных обвиняемых на процессе "Промпартии" стал М. (Михаил? Максим? Моисей? Мойша? — В. Б.) Рамзин — знаменитый теплотехник, директор Московского технологического института". Да, Рамзин действительно был, вернее, стал знаменитостью. Да, его осудили в 1930 году. Но, во-первых, в 1936-м помиловали, а в 1943-м он получил Сталинскую премию за свой знаменитый прямотечный котел, да еще и был награжден орденом Ленина. Когда, вернувшись с фронта, я поступил зимой 1946 года в Московский энергетический институт им. Молотова, мы бегали на его лекции поглазеть на знаменитость, каковыми были в ту пору все сталинские лауреаты, а уж тем паче — в прошлом судимые. Во-вторых, Рамзин был директором не какого-то загадочного "технологического" института, а Всесоюзного теплотехнического. В-третьих, на процессе "Промпартии" он оказался, разумеется, не обвиняемым, а подсудимым. А звали его, наконец, не Моисеем и не Мойшей, а Леонидом Константиновичем. И тут уж становится непонятным, кто же более знаменит, кто громче прославился: талантливый инженер Рамзин — через свой котел или великий писатель Радзинский — через свой.

Однако, может быть, картина несколько отрадней там, где автор говорит не о политиках или инженерах, а о гуманитариях, о людях свободных профессий — о писателях, художниках, юристах? С некоторыми из них был знаком и даже дружен отец сочинителя, с другими он встречался сам, что, естественно, должно бы настраивать нас на доверие к тому, что здесь о них говорится.

Сердечным другом отца, уверяет автор, был писатель Юрий Олеша. И тут, живописуя ужасы "самого чудовищного государства всех времен", этот самый честный писатель всех народов, включая еврейский, гневно бросает в лицо государству: за последние 25 лет жизни талантливого писателя Олеши его книги не издавались! Ну, абсолютно! И жил бедняга только благодаря бесконечной щедрости Эдикова папы. Как же не разорвать в клочья такое государство! Этой картины не стерпел даже В. Радзишевский, автор самозабвенно служащей ельцинскому режиму "Литературки". Он привел на ее страницах данные Книжной палаты: за указанное время были изданы и переизданы 162 произведения Ю. Олеши, т. е. его книги выходили каждые два месяца. Может, это несколько меньше, чем у Радзинского с его бесчисленными "Загадками истории", "Тайнами века" и тому подобными плодами вдохновенного ума, но все же… В свете приведенных цифр несколько меркнет и даже становится вовсе сомнительной воспетая сыном щедрость его папы.