Ледяная арфа гангаридов - Арчер Вадим - Страница 51

Когда котелки сняли с костра, совсем стемнело. Зора расстелила тряпку и выложила на нее нарубленный топором хлеб, за время пути по пустыне превратившийся в сухари каменной твердости. Есть его можно было, только замочив в кипятке или горячей похлебке. Остальные с мисками и ложками сели вокруг котлов, собираясь ужинать.

– Добрый вечер! – вдруг раздалось из темноты.

Все разом обернулись на голос. На границе света и тьмы стоял длинный, тощий парень в бедной и поношенной одежде. На его плечах виднелись лямки дорожного мешка, из-за спины выглядывал кожаный чехол, в каких носили цитру. Узнав в нем бродячего певца, все расслабились.

– Добрый вечер, – повторил парень, подходя ближе и дружелюбно улыбаясь. – Не найдется ли у вас кусок хлеба и кружка кипятка для бедного странника? – он заглянул внутрь рассевшегося у костра кружка, посреди которого дымились котлы. – А за миску каши я спел бы вам, хоть целый вечер.

– Присаживайся. – Кэндо подвинулся. – Миска с ложкой есть?

– Конечно, – просиял бродяга. – Как же в пути без этого?

Он снял с плеч свой тощий дорожный мешок, оставив, однако, чехол с цитрой висеть за плечами. Вблизи стало видно, что он не так уж и молод – морщинки у глаз и редкие седые волоски в темной спутанной шевелюре говорили, что ему по меньшей мере за тридцать. Из мешка появилась вместительная жестяная миска, за ней ложка и кружка.

– Ого, – уважительно сказал Кэндо, принимая миску.

– Да, не маленькая, – улыбнулся певец. – В большую посуду рука не положит мало.

– Не положит, – щедро наполнив миску, Кэндо вернул ее певцу. Тот нерешительно потянулся за сухарем и макнул его в горячую похлебку. Зора разлила оставшуюся похлебку по мискам. Некоторое время все молча ели ее, затем пришла очередь за кашей и чаем из травок, собранных Гэтаном у ручья.

Компания у костра украдкой рассматривала гостя. Он был худ и костляв, чем-то напоминая крепкое некогда дерево, подточенное изнутри гнилью. Выпуклые карие глаза смотрели беззлобно и приветливо, как у человека, чье пропитание зависит от чужого дружелюбия. Узкое лицо с запавшими щеками, большой подвижный рот. Сейчас этот рот ел кашу с аппетитом, но без отталкивающей жадности. Было заметно, что певец изголодался, но голод не повлиял на его привычку есть красиво. Ладонь, державшая миску, была большой и костистой, пальцы – длинными и подвижными. Такая ладонь наверняка была в ладу со струнами.

Певец, в свою очередь, рассматривал исподтишка компанию у костра. Высокий крепкий парень, явно не из простых, юноша-горбун, еще один парнишка-подросток и послушник Аргиона. А с ними девушка-нищенка, явно не жена и не любовница никому из них. Он видывал всякие компании – крестьянские семьи, ремесленные артели, рыбацкие и матросские сборища, кучки торговцев, едущих на городские рынки – но готов был поклясться, что такой странной компании никогда еще не видел. Вслух он ничего не сказал – говорить странной компании, что она странная, чревато опасностью. Однако, эта компания нравилась ему, хотя и неясно, почему.

После ужина Гэтан с Зорой пошли на ручей мыть посуду. Певец, выполняя обещание, вынул из чехла цитру и уселся поудобнее. Некоторое время он настраивал и без того прекрасно настроенный инструмент. Когда Гэтан и девушка вернулись с ручья и тоже сели у костра, он спросил, что спеть.

Все стали переглядываться, но никто ничего не сказал. Им было не до песен. Певец вопросительно взглянул на Бесстрашного, пригласившего его к костру.

– Что спеть? – повторил он.

– Что-нибудь, – пожал плечами тот.

Певец нерешительно тронул струны. Обычно он сам догадывался, в какой компании какие петь песни. Но это была очень странная компания.

– Да что ты думаешь? – заметил его колебания Кэндо. – Пой то, что тебе самому хочется.

Да, бывали у него и одинокие ночевки, когда ему не требовалось угождать ничьему вкусу. Сегодняшняя была бы такой же, если бы он не встретил этих путешественников. Тогда он лег бы спать голодным и, конечно, не стал бы петь. Но бывали и вечера, когда он сидел у одинокого костра на берегу лесного ручья или равнинного озера, где квакали лягушки, а ночные птицы плели кружево весенних рулад, и напевал песни, которых не слышал нигде.

Он начал с легкой и счастливой песни о данорнских девушках, прекраснее которых нет во всем Триморье. Затем он вспомнил рыбацкие песни, полные моря и ветра, затем баллады о подвигах древних воинов и их прекрасных дамах. В этой компании пелось удивительно легко, и он забыл, что поет для других.

Вдруг он запнулся на мгновение, поняв, что поет песню, которую не пел уже несколько лет, но настоящие певцы не бросают песен на полуслове. И он допел ее, песню о защитниках Ар-Бейта.

Допев ее, певец замолчал. Его желание петь улетучилось, словно дым тлеющего перед ним костра. Он оглядел слушателей, но никто из них не казался возмущенным. Все сидели молча и не шевелясь, каждый смотрел куда-то в себя и думал о чем-то своем. Он снова подумал, что у него еще не было такой хорошей публики.

– Вы, случайно, не в Саристан направляетесь? – поинтересовался он, укладывая цитру в чехол. – Я был бы рад, если бы у меня нашлись попутчики.

– Нет, мы идем из Саристана, – ответил Кэндо.

– Да? – Певец заметно огорчился. – Ну, по крайней мере, по этой дороге можно пройти, раз вы пришли оттуда. А мне говорили, что в это время года там не пройдешь.

– Да ты когда-нибудь ходил по ней?

– Трижды, но все три раза ранней весной. Мне сказали, что это наилучшее время. Конечно, колодцы там глубокие, но у меня есть с собой котелок и моток веревки, так что… – он закончил фразу пожатием плечами.

– Я бы на твоем месте подождал осени. – Хотя слова Бесстрашного были сказаны небрежно и ненавязчиво, они прозвучали как «ни в коем случае не ходи».

Беспечное выражение исчезло из глаз певца.

– Я и рад бы не ходить, но здесь, в Хар-Наире, настали плохие времена. Дахат разорил свой народ поборами на армию, люди не хотят веселиться, песни им не нужны. Хлеб, и тот подают с оглядкой. А я не только хлеб люблю, но и кашу, и похлебку… – он приласкал взглядом стоящие у костра котелки. – А когда вы собираетесь обратно в Саристан?

– Чем скорее, тем лучше, – уклончиво сказал Кэндо. – Но неизвестно, как скоро у нас получится. Лучше бы ты пошел северной дорогой.

– Не знаю, лучше ли, – с сомнением сказал певец. – Там мало жилья, а идти долго. С голоду околеешь, пока дойдешь. Здесь быстрее. Думал, потерплю немного, а там Ширан. Богатый город, щедрый… – Он помолчал немного, испытующе глядя на Кэндо. – Послушайте, раз вы все равно собираетесь вернуться в Саристан, может, вам пригодится хороший парень вроде меня?

– Кэндо… – обеспокоенно начал Илдан.

– А почему бы нет? Трудно сказать, что может пригодиться в нашем деле. – Кэндо обернулся к певцу: – Откуда ты родом?

– Вообще-то из Данорны, но это было так давно, что теперь уже без разницы.

– А зовут как?

– Кириан.

– Видишь ли, Кириан, – выразительно взглянул на него Бесстрашный, – с нами ты спокойной жизни не увидишь. Скорее всего, ты нарвешься на какое-нибудь бедствие.

– Если задуматься, жизнь бродячего певца – сплошное бедствие. Никогда не знаешь утром, будешь ли сыт к вечеру. За миску каши в день я перенесу любое бедствие, а за трехразовую еду – и конец света.

– Ну, если ты не из робких…

– Какие у меня будут обязанности?

– Что бы ты сказал про нас после того, как пробыл с нами вечер?

– Я бы… – Кириан подумал немного и решил сказать правду. – Я бы сказал, что вы очень странная компания. Я бы сказал, что никак не могу догадаться, что вы здесь делаете и почему. Со мной это редко случается.

– Прекрасно! – обрадовался Кэндо. – Так вот, этими соображениями ты не должен делиться ни с кем из встречных. Не мешай им догадываться об этом самим. В ближайшее время это будет твоей первейшей и неукоснительной обязанностью. Позже, возможно, появятся и другие.