Гении и прохиндеи - Бушин Владимир Сергеевич - Страница 24

Всё это член редколлегии "Нашего современника" В. Распутин, конечно, читал. И его, так возвышенно говорящего и читателе, о связи , о дружбе с ним, всё это не остановило :4 мая он явился на церемонию вручения премии и произнес речь. А казалось бы, достаточно было одного лишь напоминания о злобном и самом активном участии Солженицына в травле Шолохова, чтобы опомниться. Ведь Распутин же не только недавно по случаю юбилея, но и раньше устно и письменно многократно объяснял нам великое значении творца "Тихого Дона" в нашей литературе, и твердил о своей неизбывной любви к нему. А Солженицын давно

Исходит пещерной ненавистью свирепого одноглазого циклопа даже к его внешности: "Невзрачный Шолохов...Стоял малоросток и глупо улыбался...На трибуне он выглядел еще ничтожнее". Одно это должно бы, как током, ударить руку патриота России и её литературы, если она невзначай протянулась вдруг за премией ненавистника Шолохова.

А тот угомону не знает: "Мой архив и сердце мое терзали чекистские когти,- именно в эту осень сунули Нобелевскую премию в палаческие руки Шолохова." Его терзали! Именно так он писал и почти о двух первых годах своей службы в армии, что провел вовсе не на фронте. Миллионы сверстников кровь проливали, оставались калеками на всю жизнь, гибли в боях за родину, а он где-то в Сталинградском военном округе /в ту пору глубокий тыл!/ кантовался в обозной роте, а потом - в училище. И его терзали!.. На веку Солженицына было два огромных исторических события - Отечественная война и ельцинская контрреволюция. И в обоих случаях, все рассчитав, взвесив, устроив, он изловчился явиться к "шапочному разбору": на фронт попал только в мае 1943 года, после Сталинградского перелома, когда всё определилось, и война была уже совсем не та, что в 41-м да в 42-м; и вернулся из Америки лишь после того, как всё определилось и стало для него вполне безопасно...А Шолохов всю жизнь был на переднем крае, и своими бесстрашными хлопотами в 1932 году столько земляков спас от голодной смерти, столько в 1937 году вызволил из неволи, столько великого таланта, жара души да и собственных денежных средств отдал на благо соотечественников, что сказать о нем "палаческие руки" мог только... Предлагаю читателям самим найти здесь подходящее слово для человека, способного на это: у меня цензурных слов для него нет.

Торжественная церемония состоялась в Доме русского зарубежья. Дом тесный, и даже супруга учредителя премии жаловалась на это, но Г.Бондаренко утешает: "В тесноте, да не в обиде". А сам В.Распутин был очень доволен: "Хорошо, что это произошло в этих стенах..." И даже увидел тут некий добрый символ. Странно... Ведь не Бунина чествуют, не Иосифа Бродского. Существует же просторный Дом литераторов, там есть где и побалакать и за воротник пропустить. Нет! Там же ненавистный Солженицыну советский дух, поди , еще не совсем выветрился из туалетов. Все было им пропитано! И Александр Исаевич скорее согласился бы на американское посольство , чем на ЦДЛ... "Гостей в зал набилось много, не все и сидели", - сообщает Г.Богдаренко. Всех их, "литературных и окололитературных", "VIP- гостей" и проныр-безбилетников он , как ныне принято на таких церемониях в таких Домах, именует, разумеется, господами. Едва лишь порадовались мы тому, что господа не в обиде, как вдруг тут же читаем о них:: "Наверное, и те и другие чувствовали себя в этом "невольном" объединении немного не в своей тарелке..." Я думаю! Вот, допустим, VIP- гость Андрей Вознесенский. Наверняка он чувствовал себя в чужой тарелке. Ведь учредитель премии сказал о нем когда-то: "Деревянное сердце! Деревянное ухо!" А он всё равно тут как тут и еще, того гляди, стихи напишет об этом. Он уже давно не оставляет без своей рифмы ни один юбилей, ни одно награждение, ни одни похороны.

Церемония началась, естественно, речами, по выражению того же Г.Бондаренко, "двух знаковых русских писателей". Знаковый писатель А.С. говорил длинно и возвышенно. Он, разумеется, очень хвалил знакового писателя В.Р. Но как-то очень странно. С одной стороны, назвал его прозорливцем. Прекрасно! Но, с другой, заявил: "Он не ищет слов, не подбирает их, - он льется с ними в одном потоке. "Красиво, но сомнительно. Как это "не ищет слов"? Пушкин, о чем буквально вопиют его черновики, искал. Толстой, по несколько раз переписывая романы и повести, искал. Блок искал. Маяковский божился, что изводил "единого слова ради тысячи тонн словесной руды"... Да ведь и сам оратор даже в этой речи буквально землю роет в поисках нужного словца, другое дело -всегда ли удачно. Например: "перепущен /!/ срок отъезда"... "война явно при конце/!/"..."каждение /от слова "кадило", видите ли/ советскому режиму"... "повествование просочено/!/ сибирской натурой", то есть природой... "писатель натурально сжит/!/ с природой", то есть натурально "сжит" с натурой "... "писатель передаёт природу нутряно"...Даже о трагическом говорит так, что невольно становится смешно: "догружается неизбежность раскрыва беременности"... "Настёна утопляется /!/ в Ангаре"... Я не стану это обстоятельно комментировать, /о языке живого классика у нас еще будет речь/, а замечу только, что в том же номере "Дня" Виктор Топоров пишет: "Сатира Ильфа и Петрова, как прежде, бьет не в бровь, а в глаз. "Инда взопрели озимые". Да разве всё ,что я привел, не того же пошиба?.. Так вот, все писатели, включая оратора, ищут нужные слова, и только один-единственный Распутин не ищет их, а как только возьмет перо в руки, так оно и скачет само по бумаге:

трр...трр...трр...Полно, Александр Исаич, напраслину-то на человека возводить, изображая его литературным выродном.

Но еще удивительнее то , как он нахваливает повесть " Живи и помни": "Валентин Распутин заметно выделился в 1974 году внезапностью темы дезертирством - до того запрещенной и замолченной, и внезапностью трактовки её. "Всё тут - привычное для велосипедиста самоуверенное кручение колес. Никто тему дезертирства и предательства не запрещал, и вовсе не была она "замолчена". Еще в 1941-42 годах печатались в многомиллионной "Правде", в "Красной звезде", в других газетах и передовались по радио произведения, в которых были и предатели и дезертиры,- таков, например, сильный рассказ Александра Довженко "Отступник". В те же годы написана и шла во многих театрах страны пьеса Леонида Леонова "Нашествие", в которой выведена целая галерея образов предателей: городской голова Фаюнин, его прихвостень Кокорышкина, фашистский холуй Мосальский, начальник полиции Федотов...Где ж тут запрет да умолчания? А чуть ли не за пятнадцать лет до Распутина повесть, которая так и называлась - "Дезертир", опубликовал у себя на родине, а потом в Москве замечательный писатель участник Отечественной войны Юрий Гончаров, живущий в Воронеже. Еще раньше появилась повесть Чингиза Айтматова "Лицом к лицу" - тоже о дезертирстве. И вот при всем этом, не моргнув глазом, публично врет благим матом : " Запретили!Замолчали! Зарезали!" И так всегда и во всем...

А в чем же "внезапность трактовки"? А вот слушайте: "В Советском

Союзе в воину дезертиров были тысячи и даже десятки тысяч, о чем , наша история сумела смолчать..." Во-первых, откуда знать велосипедисту Анике о "десятках тысяч", если в истории Великой Отечественной войны он так безграмотен, что даже, как увидим дальше, не знает, где он сам-то воевал. Во-вторых, а с какой стати аж сама История должна заниматься хотя бы и "десятками тысяч" шкурников и трусов, оказавшихся в многомиллионной армии? У Истории есть дела поважней. И потом, уж чья бы корова мычала: сам-то он любуется предателем Власовым, нахваливает мастерство фашистских летчиков, афиширует бесстрашие и ловкость румынских диверсантов, а о героизме защитников Брестской крепости и Одессы, Москвы и Ленинграда, Севастополя и Сталинграда, о мужестве всей Красной Армии не только "сумел смолчать", но и все это оболгал, уверяя, например, что в 41-м году мы бежали в панике по 120 километров в день, - да что ж тогда помешало немцам через две недели быть в Москве? И ведь сам Гитлер признавал уже в конце войны, что ни в одной капании немецкая армия не одолевала в день больше 50 километров, и притом - лишь короткое время.