Озорство - Макбейн Эд - Страница 7

Ах, какая она была хрупкая, прелестная!

— Вы торопитесь на работу или в другое место? — спросил детектив.

— Я работаю на дому, — ответила она.

— Что же вы делаете?

— Печатаю на пишущей машинке.

— Аа! — только и смог произнести Паркер.

— Да. Но сегодня... я хочу помочь вам. Хочу, чтобы вы разыскали того, кто...

И она разрыдалась.

«Господи Иисусе», подумал он, подозвал розовощекую женщину, дежурившую в этот день в кафетерии, и заказал ей еще две чашки кофе. Весь зал смотрел на детектива как на какого-то истязателя собственной жены, а он тщетно пытался дать им понять, что между ним и сидевшей напротив него зареванной женщиной нет никаких личных отношений. Вот бы сейчас вынуть из кармана маленький кожаный футляр с полицейским значком, показать им его, чтобы они все знали, что он полицейский, исполняет свои служебные обязанности.

Пытается получить интересующую его информацию от этой вот женщины, чей паршивец сын разрисовывал в городе стены. Он ждал, когда она выплачется. Она уже начала немного раздражать его. Через каждые тридцать секунд ударяется в слезы.

— Простите, — опять проговорила она и закусила зубами мокрый от слез платочек.

— Ничего, — ответил Паркер. На этот раз в его голосе не звучала прежняя искренность.

Принесли кофе. Он с изумлением смотрел, как Каталина клала четыре чайные ложки сахару в свою чашку. Какие же они сладкоежки, эти латиноамериканцы. Она любила черный кофе и долила в чашку только чуть-чуть молока. Ей наконец снова удалось взять себя в руки, и Паркер решил воспользоваться этим, чтобы получить от нее ответы на свои вопросы, пока она опять не залилась слезами.

— Ваш сын был связан с какой-нибудь бандой? — спросил он.

Сосредоточиться и тщательно продуманными вопросами быстро выяснить у нее все, пока она снова не ударилась в слезы.

— Нет, — ответила она.

— Его втягивали в банду?

— Нет, насколько мне известно.

— Простите меня, но я должен задать вам этот вопрос.

Ваш сын имел отношение к наркотикам?

— Что вы под этим подразумеваете? Употреблял ли он наркотики? Нет, Альфредо никогда...

— Употреблял ли он их? Сбывал ли он их? Вот, что я спрашиваю. Был ли он каким-либо образом связан с наркотиками?

Нет.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

В карих глазах Каталины сверкнуло нечто, очень похожее на гнев.

— Вы знали, что он был стеномаракой?

— Нет. Что? Что такое стеномарака?

— Пачкун. Личность, пачкающая стены. Краской.

— Нет, я не знала этого.

— Мы совершенно уверены в том, что он именно этим и занимался, когда его застрелили. Как же иначе объяснить наличие отпечатков пальцев вашего сына на ручке краскопульта? Вы когда-нибудь видели, чтобы он выходил из дома с краскопультом?

— Нет.

— Видели ли вы в своем доме краскопульт? Тот краскопульт был заправлен красной краской. Может быть, где-нибудь возле дома вы видели краскопульт с красной краской?

Жестяную банку, которая разбрызгивает краску?

— Нет, никогда.

— А кличка «Паук» вам знакома?

— Нет.

— Именно так его звали на улице. Вы это знали?

— Нет.

— Но вы же сказали, что он не входил ни в какую банду.

— Он не входил ни в какую банду.

— Поверю вам на слово.

«Это сущая правда», прочитал он в ее глазах.

— Вам нужна помощь с похоронами? — спросил Паркер и подумал: «Господи, только бы она опять не разревелась». — Вы только скажите, — продолжал он, — я с удовольствием помогу вам.

— Por favor[3], — проговорила Каталина и опустила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Чувство, похожее на неподдельную симпатию к этой женщине, захлестнуло душу Паркера.

Город был на грани взрыва.

Куда ни посмотришь, всюду были видны гроздья кипящего гнева.

Глухому это было на руку.

Каждый второй городской подросток был вооружен и очень опасен. По улицам бродили мальчишки, готовые совершить любое преступление, и никто не учил их уму-разуму, потому что все боялись их. Ведь если собиралась компания из четырех подростков, у двоих из них в карманах могли быть спрятаны револьверы. Нужно было с опаской ходить по улицам города, кишащего разгневанными людьми.

Вы остановили в этом городе такси, но не заметили парня, стоявшего на углу с поднятой рукой и желавшего сесть в эту же машину. Вы открываете дверь, и в этот момент подбегает кипящий от злости парень. «Ты, мерзавец», вопит он, «ты что не видел мою поднятую руку?». После этого он обращается к вам: «Эй, прошу прощения, я не видел вас. Садитесь в такси», и снова начинает бушевать: «Не лги мне, ты, подлый мерзавец! Ты увидел меня прежде, чем его». Вы уступаете ему такси, извиняетесь перед ним, лепечете какие-то оправдания, даже хотите взять на себя грехи, в которых совершенно не повинны. Но это нисколько не удовлетворяет его.

Город на вулкане, в котором бурлит лава.

«Очень хорошо», думал Глухой.

Вы стоите на углу улицы и ждете, когда светофор переключится с красного на зеленый. Наконец, путь свободен, и вы ступаете на мостовую. В этот момент какой-то лихач делает левый поворот, едва не сбивая вас с ног. Вы поднимаете брови, протягиваете руки, словно хотите сказать: «Эй, ты что делаешь? Дай мне пройти! Ой!». А он перегибается через сиденье и орет в окно со стороны пассажира: «Ты что хочешь, зараза, чтобы я из-за тебя на тротуар заехал?» С таким лучше не связываться. Это вам не подросток. Ему на вид 33 — 34 года, и кто знает, не лежит ли у него револьвер в бардачке.

Готовый прийти в ярость.

Готовый обидеться.

Готовый потерпеть неудачу.

Именно это и нужно было Глухому.

Ночью, когда температура снова стала опускаться, двое мальчишек играли под фонарным столбом на углу улиц Мейсон и Шестой. Одному из них было одиннадцать лет, другому — двенадцать. Дурачились, озорничали в эту холодную весеннюю ночь. Мальчишки они и есть мальчишки. У них были пистолеты, пластмассовые струйные пистолеты с баллончиками емкостью два галлона. При нажатии на курок они выстреливали струю воды метров на пятнадцать. Мальчишки бегали вокруг столба, стреляли друг в друга водой, из их ртов вырывались клубы пара и исчезали в морозном воздухе. Ночь была холодная, но весна уже вступила в свои права, и по Америке побежал живительный сок. Итак, они бегали и веселились. Что в этом плохого? Бегали вокруг фонарного столба, обливали друг друга водой, смеялись, когда при нажатии на курок пластмассового пистолета струя воды попадала в цель, визжали и вопили, как индейцы, окружавшие конный отряд белых во времена освоения земель Дикого Запада. Но не на Диком Западе они жили, а в огромном городе. Безумие и злоба царили в этом городе.

И случилось так, что в это время по улице проходил мужчина. Его руки были засунуты глубоко в карманы, он шел, глядя себе под ноги. Он не обратил ни малейшего внимания ни на мальчишек, ни на их игры. У него были свои проблемы. Он заметил шалунов только тогда, когда несколько капель воды попали на рукав его куртки. Мужчина обернулся, его лицо было перекошено от злости.

— Ах, вы проклятые... — начал он, и в этот момент струя воды ударила ему в лицо. — Вы, дерьмо поганое! — снова обернувшись, в ярости прорычал он и выхватил пистолет из кармана куртки.

Пистолет этот был не пластмассовый, а стальной. Настоящий автоматический «кольт» 45-го калибра. Он выстрелил три раза. Одиннадцатилетний мальчишка был убит наповал, а двенадцатилетний ранен в левое легкое.

Мужчина скрылся в ночи, а раненый мальчик корчился от боли на тротуаре, ловил воздух открытым ртом, кашлял кровью и, обливаясь слезами, звал маму.

Там вдалеке, на Спите, сверкали молнии, и старуха, сидевшая на заднем сиденье автомобиля, всхлипывала при каждой вспышке. В городе же небо не озарялось молниями, но старуха все равно хныкала и хныкала. Она сидела на заднем сиденье машины у окна справа, раскачивалась взад и вперед, причитала, словно вдова на ирландских поминках, но причитания ее были еле слышными, как будто у нее не было сил закричать от страха во весь голос. Он отвел взгляд от дороги и посмотрел на нее, поникшую и хнычущую, в зеркало заднего вида.