Однажды орел… - Майрер Энтон - Страница 121

— Сэмюел, я уже устал. Давайте сочтем эту партию ничейной. Вы согласны?

— Конечно, — ответил Дамой с улыбкой. — Я с удовольствием соглашусь на ничью.

— Отлично. — Мессенджейл налил в фужеры ликер, и они обсуждали некоторое время убийство виконта Сайто во время недавнего военного мятежа в Токио, а также семь пунктов требования, предъявленного Нанкину Японией.

— Каково ваше мнение об этом, Сэмюел?

— По-моему, Чан Кайши допускает большую ошибку. Соглашение между Хо и Умэдзу ненадежно. Пользоваться помощью извне для разрешения внутренних проблем дело опасное. Японцы этим не удовольствуются.

— Возможно. А вы знаете, что сказал Макартур, когда Кесон спросил его, как он думает: можно ли, по его мнению, защитить Филиппинские острова? «Я не думаю, а знаю, что можно». Он как раз тот, кто необходим нам здесь. — Мессенджейл протянул ноги вперед и прикрыл глаза рукой. — Интересно, правда? Вся эта идея о человеке часа испытаний, о герое, появляющемся в момент наивысшего напряжения, — греческий миф, легенда о Барбароссе, теория Карлейля о герое, рожденном для решения данных проблем в данной обстановке. Он зашел в своей теории слишком далеко, конечно; но это факт, что великий человек — личность с превосходящим интеллектом и волей — действительно появляется в такие моменты чаще, чем не появляется. Хаос — обычное состояние человека, хаос и неопределенность. Человек, способный в такой момент решительно применить силу, меняет сознание своих современников. Разве такие люди не достойны быть воспетыми? Будь то Джейсон, или Ахиллес, или Наполеон…

— Однако не убедились ли мы в какой-то мере в том, что излишняя самонадеянность этих героев делала их уязвимыми и приводила к тому, что они плохо кончали?

Мессенджейл убрал руку от глаз. Именно из-за таких вопросов разговоры с Дэмоном казались ему забавными.

— Но это, собственно, уже ограничение искусства. Поиски форм. Искусство — это только грань жизни, строго предопределенная грань, поэтому оно занимает подчиненное место по отношению к жизни. Жизнь, если понимать ее как плоть и кровь, это материальная реальность. Возьмите Александра, Фридриха, Цезаря: они подчинили себе окружавшие их хаотические элементы и выковали из них инструменты своей воли: расплавили эти элементы и создали из них совершенно новые, захватывающие формы…

— Александр умер в возрасте тридцати двух лет от малярии, ран и излишнего употребления алкоголя, — медленно заметил Дэмон, — и эта империя через несколько месяцев развалилась.

— Это случайность. Фридрих умер, оставаясь на вершине славы и почета. А Бонапарт был легендарным императором французов в течение десяти лет. Дело, собственно, не в продолжительности жизни тех или иных героев, а в том, что они изменяют саму суть окружающего мира…

Дэмон молчал.

Наблюдая за ним, Мессенджейл находился весь во власти этого волнующего момента, этого не сравнимого ни с чем захватывающего ощущения торжества и полного превосходства над другими. Он вспомнил эпизод из своего детства. Ему было двенадцать лет, и он вместе со сверстниками находился в палаточном лагере в лесу. Мессенджейл предложил тогда Генри Шнейдеру, своему соседу, сыну местного торговца мясом, достать картошку из пылающего костра. Генри отказался. Когда же Мессенджейл стал упорно настаивать, Генри предложил ему достать картошку самому и назвал его трусом. Он до сих пор помнит тот момент с необыкновенной ясностью: безжалостные выжидающие взгляды сверстников, жаркое шипящее пламя костра, красное от злости круглое лицо Генри Шнейдера. Мессенджейл знал, что не справится с ним: Генри избил бы его и ему пришлось бы испытать унижение. Медленно, очень медленно, чувствуя на себе взгляды всех ребят, Мессенджейл сунул руку в огонь и сразу же почувствовал нестерпимую боль. Но он не закричал. Несмотря на то что от боли у него потемнело в глазах, Мессенджейл даже не вздохнул. Его сверстников охватил страх. Послышался чей-то изумленный приглушенный возглас. Мессенджейл даже изобразил на лице кривую улыбку… Ночью он плакал от боли (матери он сказал, что споткнулся, упал и угодил рукой в костер, — но этого уже никто из ребят не знал). Его авторитет среди сверстников стал после этого непререкаемым: ребята выполняли все его приказы, а те немногие, которые не повиновались, старались держаться от него подальше. Никто из них не захотел бы возразить ему в чем-либо или подраться с ним. Они просто боялись его…

— Сэмюел, — неожиданно прервал молчание Мессенджейл, — какова была бы ваша реакция, если бы я сказал, что вы напрасно теряете время?

— В каком смысле, сэр?

— Во всех смыслах. — Мессенджейл повернулся так, что его лицо оказалось прямо перед лицом Дэмона. — Послушайте, — продолжал он, — Глисона скоро переведут. По причинам, которые вы, может быть, знаете или, может быть, не знаете. Вы хотели бы попасть в штаб Макартура?

Дэмон улыбнулся:

— Я очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь вообще пожелал сейчас иметь меня в своем штабе.

— Ничего подобного. Я говорил о вас генералу. Если вы заинтересованы в этом, я смог бы кое-что сделать. Разумеется, мне вряд ли нужно напоминать вам, что дел, подобных делу Брэнда, больше быть не должно…

Дэмон кивнул головой и поджал губы.

— Гм… Я, конечно, благодарен вам, майор… Но должен сказать, что мое место, как мне представляется, в войсках.

— Чепуха! Ваше место там, где вы больше всего нужны, где признаются ваши способности. Вы слишком уж заботитесь о своей части и солдатах, Сэмюел. Все это неплохо, конечно, но какова цель? Большинство солдат — это люди ограниченных потребностей и весьма узкого кругозора. Они или стремятся как можно побольше выпить, как Макклейн, или теряют голову из-за женщин, как Брэнд, или хотят громить все, что попадется под руку, или просто коротают время, предаваясь несбыточным мечтаниям. В конце концов, чем отличается полководец — герой, если хотите — от простых смертных? Ему, как и всем, необходима пища, он, как и все, устает, как и все, освобождает свой кишечник… Что его ставит выше других, так это интеллект, подготовка, гибкость взглядов и, самое главное, — несгибаемая воля, непоколебимое желание повлиять на события и на своих соотечественников. Большинство же людей просто не способны на это.

— Один очень хороший полководец сказал как-то: «Каждый из вас — командующий», — тихо произнес Дэмон таким тоном, как будто просил о чем-то.

— О, конечно, — превосходный метод управления войсками в отчаянном положении, когда ты окружен на территории противника, ведешь арьергардные бои, опасаешься бунта или еще чего-нибудь в этом роде, отличный прием для поднятия морального духа. Но неужели вы предполагаете хоть на минуту, что это были искренние слова полководца? — Дэмон утвердительно кивнул. — Но, Сэмюел, будьте благоразумны. Средний солдат никогда не был в состоянии постигнуть даже простейших проблем командования.

— Да, не был. Потому что ему не предоставляли такой возможности.

Мессенджейл постучал ногтем большого пальца по зубам.

— О боже! Когда же нам удастся вылечить вас от этого дикого упрямства?

Дэмон улыбался, но Мессенджейл понимал, что его слова вызвали у собеседника гнев, и втайне был этим доволен. Он задел его за живое, высказал ему в двух словах всю меру своего превосходства. Тем не менее было в Дэмоне что-то еще, какое-то неторопливое, неподатливое утверждение чего-то. Что-то такое, до чего он, Мессенджейл, не может добраться, что он не может расплавить и сформировать на свой лад. Это раздражало Мессенджейла.

— Вы аномальны, Сэмюел, — сказал он после короткой паузы. — Невиданный анахронизм. Вы наотрез отказываетесь служить интересам своего класса.

— Моего класса?

— Да, да. Вы офицер регулярной армии, а не тридцатилетний сержант, который носится со своим выводком, ласкает одних и пинает других. Вы были однажды сержантом, короткое время. Но теперь-то вы ведь не сержант. Можно, конечно, если хотите, быть диссидентом, несколько эксцентричным — такими в известной мере были все великие полководцы. Но не надо, чтобы об этом знали другие… Вся эта возня с Брэндом, что она вам дала, кроме забот и хлопот? Напрасная трата энергии. Брэнд — это всего-навсего один солдат, рядовой к тому же…