Маленький плут и няня - Макбейн Эд - Страница 15

Глава 8

БОЦЦАРИС

Александер Боццарис не был проходимцем. Он был копом.

По его мнению, между этими понятиями существовала огромная разница. Только один-единственный раз в жизни ему случилось пострадать из-за того, что его приняли за другого, – когда он пытался изнасиловать собственную жену. Собственно говоря, это была шутка. Решив попугать ее, он раз вечером переоделся бродягой, неслышно прокрался в свой собственный дом (даже сейчас, вспомнив об этом, он порой улыбался) и набросился на собственную жену. Конечно, его тут же арестовали, а потом продержали почти три часа в полицейском участке Бронкса. И это несмотря на то, что он всем до единого показал свой полицейский значок, пригрозив при этом, что подаст на них жалобу, если его немедленно не освободят. Однако его жена поклялась, что никогда в жизни не видела этого ужасного человека, что он вломился к ней в спальню с криком «Изнасилование!», и это решило дело. Таким образом, им оставалось самим решать, кому верить: очаровательной молодой еврейке или какому-то ужасному извращенцу. И Боццарису пришлось сидеть под замком, пока в участке не появился капитан О'Рурк собственной персоной, знавший его в лицо. Он-то и подтвердил, что Боццарис действительно коп. Только тогда его неохотно отпустили на свободу.

Он как раз собирался взять трубку трезвонившего телефона, когда открылась дверь и в его кабинет вошел Нюхалка.

– Привет, Нюхалка, – буркнул он. Указав на стоявший возле стены стул с прямой спинкой, Боццарис потянулся к телефону. – Боццарис, – рявкнул он. Помолчав секунду, он проворчал:

– Ладно, погодите немного, сейчас возьму листок бумаги, – выдвинув верхний ящик письменного стола, он вытащил листок с надписью «Департамент полиции», придавил его поудобнее локтем, взял карандаш и буркнул в трубку:

– Слушаю!

Нюхалка уселся на стул, задумчиво уставился на свои ноги, скрестил их, полюбовался немного и вернул в прежнее положение. С тех пор как счастливая случайность позволила ему наткнуться на такую потрясающую новость, он мечтал только о том, как бы поскорее попасть в уборную. И сейчас с нетерпением дожидался, пока Боццарис закончит разговаривать по телефону.

– Хорошо, – произнес тот наконец. – Где? Да, понимаю, наш человек, тот, что в «Вестерн Юнион». Что? Ладно, ладно, просто прочитайте, что в этой телеграмме. Минутку, не так быстро, я записываю. Кому, вы говорите? Да, да, конечно! Я понял.

Давайте дальше.

Нюхалка закинул ногу на ногу.

– Правильно, – продолжал Боццарис. – С Капри, вот как?

И что там, в телеграмме?

Нюхалка скрестил ноги.

– «Очень важно и срочно, – повторил Боццарис, – немедленно переведите пятьдесят к субботе 21 августа уведомлением».

Нюхалка открыл было рот, быстро разнял ноги и невольно вытянулся вперед.

– А подпись? – спросил Боццарис.

– Кармине Гануччи, – быстро подсказал Нюхалка.

– Что? – удивленно переспросил Боццарис, не веря собственным ушам.

– Ничего, – буркнул тот и поспешно покинул кабинет.

– Эй, эй, погоди минутку! – завопил Боццарис вдогонку.

Поспешно буркнув в трубку: «Я перезвоню вам попозже!» – он выскочил из-за стола и устремился вслед за Нюхалкой. К счастью, тот не успел далеко уйти и Боццарису удалось перехватить его в комнате детективов, где его подчиненные, сочиняя рапорты, пыхтели каждый над своей пишущей машинкой.

Больше всего эта комната напоминала пустой картонный стаканчик из-под кофе. В 1919 году помещение полицейского управления решено было покрасить в цвет незрелого яблока.

С тех пор прошло немало лет, пару раз его перекрашивали, но зеленовато-бурый цвет стен оставался неизменным. И почему-то никому не приходило в голову, что под слоем въевшейся в него грязи этот цвет на редкость непривлекателен. Да и отпечатков самых разных пальцев на этих стенах было явно куда больше, чем в папках с делами, выпиравших во все стороны из шкафов с документами. Несколько кабинетов было обшито деревом. В других стены были металлическими, для контраста выкрашенными в темно-зеленый цвет. Стоит ли удивляться, что и письменные столы, за которыми сидели детективы, являли собой странное и причудливое сочетание исцарапанного дерева и облупившейся краски. Весь угол занимала огромная металлическая клетка для особо буйных задержанных, прекрасно гармонировавшая с общим унылым видом комнаты. К стене, примыкавшей к кабинету лейтенанта, была прикреплена доска, сплошь увешанная циркулярами, служебными записками и объявлениями; особое место между ними занимал красочный плакат, возвещавший начало ежегодного турнира по гольфу на первенство полицейского управления. Именно возле этой доски Боццарис и настиг Нюхалку. Крепко ухватив своего осведомителя за локоть, он заставил его остановиться.

– Что за спешка, парень? – проворчал он.

– Ну, – неуверенно протянул тот, – никакой спешки. Просто зашел, вот и все. Гляжу, а вы заняты по горло. Ну вот и ушел.

Что толку путаться под ногами?

– Я не занят, Нюхалка. Для тебя я всегда свободен, – ухмыльнувшись, возразил Боццарис. – Так рассказывай, для чего я тебе понадобился.

Искренность, звучавшая в его голосе, не была наигранной. Честно говоря, лейтенант Боццарис по-своему был даже привязан к Нюхалке, считая его чертовски полезным человеком, одним из лучших осведомителей, которыми могло похвастаться полицейское управление. К тому же уважение, которое он испытывал к этому человеку, имело довольно глубокие корни. Боццарис никогда не забывал, как в 1929 году в Чикаго именно Нюхалка додумался послать в полицейское управление открытку с поздравлением в День святого Валентина, а в ней, между прочим, сообщал нежно любимым представителям закона, что в гараже на Норт-Уэллс-стрит намечается крупная разборка. Он допустил только одну ошибку – кровавая перестрелка между гангстерами, о которой шла речь, произошла на Норт-Кларк. Но в конце концов, кто из нас не ошибается, верно? Так же, видимо, считали и чикагские копы. Желая вознаградить Нюхалку, немало удрученного тем, что допустил целых две ошибки, они решили устроить вечеринку с пивом, весь доход от которой должен был пойти на оплату больничных счетов их любимого осведомителя. К чекам единогласно решено было добавить парочку новеньких костылей.

Вскоре после этого Нюхалка и решил переехать в Нью-Йорк.

Нью-йоркским «мальчикам» было отлично известно, как Нюхалка в тот раз чуть-чуть было не попал в «яблочко», поэтому, дабы не повторять опыт чикагских парней, они считали бессмысленным связываться с подобным типом. И в первое время беседовали с ним исключительно о погоде. Да и позже старались держать рот на замке, если рядом сшивался Нюхалка. Теперь же, когда тот давний случай в Чикаго стал почти что легендой, большинство из них уже считали Нюхалку на редкость скучным парнем и по мере сил и возможностей вообще старались избегать его. В эти печальные дни если кто и поддерживал отношения с Нюхалкой, так только нью-йоркские копы, до сих пор еще восхищавшиеся невероятным чутьем этого субъекта. Они упрямо продолжали верить, что тогда, в Чикаго, парню просто не повезло, а потому щедро платили за любую информацию, никогда не брезговали поговорить с ним по душам, а порой даже выдавали что-то вроде премии за успешную работу – по сути дела, обычные взятки, но благодаря которым Нюхалка «все время оставался перед ними в долгу». И при этом еще был наверху блаженства, пребывая в постоянной уверенности, что раскапывает секреты, которым буквально нет цены, и абсолютно не замечая того, что ему давно уже никто не доверяет.

– Что-нибудь удалось разнюхать? – поинтересовался Боццарис.

– И немало, – подмигнул Нюхалка, отчаянно надеясь на то, что не все еще потеряно, пусть даже Боццарису каким-то непостижимым образом удалось проведать о бесценной телеграмме, посланной Гануччи.

– Тогда пошли ко мне в кабинет. Я прикажу, чтобы сварили кофе, – предложил Боццарис. – Сэм! – рявкнул он, обращаясь к одному из коллег. – Две чашки кофе, лучше двойных!