Бернарда - Мелан Вероника - Страница 32

Удивленно рассматривая сияющие желтым светом руки, я вдруг поняла: Сущность — она не отдельно, она и есть — Я. Я всегда была ей, а она мной. Сущность — это вера в себя и собственные силы, это отсутствие страха, это знание, что ты умеешь и можешь, а главное, желаешь действовать. Сущность — это понимание того, что все законы относительны, что любой из них придет в соответствие с твоими желаниями, стоит лишь поверить в это. Балансу не нужны эмоции, силе нужно отсутствие мыслей и открытая дверь. Творец становится Творцом лишь тогда, когда безоговорочно верит в себя. Именно тогда рождается энергия гармонии, энергия любви, именно тогда ты становишься Богом своего собственного мира и тогда способен изменить его.

— Встань, — мягко приказала я сидящему на полу мужчине.

Баал молчал; через секунду его голова дернулась, затем лицо повернулось ко мне.

— Сядь на диван. Я поговорю с тобой.

В этот момент «Я» означало что-то другое. Что-то спокойное и древнее, что-то знающее и умеющее донести. Черные зрачки приклеились ко мне. Будто загипнотизированный, он медленно поднялся с пола и сел на диван. Я шагнула ближе и мягко положила ладонь ему на грудь — туда, где внутренней темноты было больше всего.

Баал перевел взгляд на мои пальцы, прижавшиеся к его рубахе — от них во все стороны шло ровное золотое свечение, что проникало внутрь, под кожу, шло насквозь. Затем он вновь посмотрел на мое лицо — его красивые губы дрогнули, на секунду приоткрывая того мальчишку, которым он когда-то был — неуверенного, нуждающегося в защите, страстно надеющегося на чудо, которое так и не свершилось в течение его долгой жизни. Баал повзрослел. Мальчишка умер.

И только теперь надежда вновь зажглась в глубине темных глаз.

— Я заберу твою боль, — мой голос неумолимо расходился кругами в пространстве, тихий и спокойный. Невидимые, теплые, сильные волны. — Я заберу ее, и тебе станет светло. Тебе больше не будет больно.

Его рот снова дрогнул, а в глазах мелькнуло недоверие и надежда.

Тело перестало быть физической субстанцией — теперь это было цветовое пятно из плавающих сгустков. Там, куда от моих пальцев шел свет, находилось темное клубящееся облако — сгусток боли и страха. Сфокусировав внимание на льющемся через меня сиянии, я направила поток именно туда — к облаку. Золотые частицы, соприкасаясь с туманом, сначала тонули в нем, но постепенно начали заполнять собой пространство, вытесняя боль. Туман рвался и менял форму, стараясь сохранить жизнь, но тщетно. Сияющая пыль смешивалась с ним, вытесняя из груди — золотого становилось больше, темного меньше. Рваные клочки, оторвавшись от общей массы, теряли силу и растворялись.

— Не вини себя за то, что произошло, — слова лились мягко, но обладали особенной силой. Я видела, как они плывут к голове Баала и застывают в ней искорками, рождая в мозгу новые связи, соединяя их с сердцем. — Она ушла, но ты останешься. Ты сохранишь жизнь и веру в себя, ты обретешь единство и вернешь сердцу цельность. Ты будешь любить, потому что однажды появится та, которую стоит любить. Твоя половина никогда не ушла бы от тебя, ушла бы только чужая. Не изменить того, чему не стоит меняться, но всегда можно возродить свет в душе. Позволь вине покинуть тебя, позволь страху улететь в распахнутое окно…

Облако рвалось на куски и таяло. Грудь Баала сияла светом, а его глаза — глаза мальчишки — смотрели на меня, как на мать. В этот момент я и была ей, потому как я была Богиней своего мира, а посему отвечала за все, что в нем творится.

— Не будет больше тяжести, не будет мрака. Будет светло и спокойно. Твоя сила вновь соединится с сердцем. Свет внутри тебя больше не померкнет, я обещаю тебе. А теперь спи…

Он так и сидел на диване, когда я оглянулась в последний раз перед уходом. Обмякший, расслабленный, с закрытыми глазами. Тело снова стало телом, а не сгустком энергии; огонь в камине притих, стараясь не мешать хозяину отдыхать.

Я кивнула самой себе — странно спокойная и отрешенная — и отправилась домой.

Творец — это тот, кто безоговорочно и полностью принимает себя, не внося дребезг суждениями, принимает мир вокруг в этот момент, в эту секунду таким, какой он есть, принимает прошлое и будущее, понимая, что и прошлое, и будущее заключено в настоящем. Гармония, как мелодия, состоит из нот-мыслей, из чувств, из спокойствия и уверенности, из способности осознать себя в той точке, где ты есть, не стремясь куда-то еще. Только наполнившись любовью к себе и миру, можно соединиться с основами мироздания, прочувствовать Вселенную не снаружи, а внутри, увидеть, что взаимосвязь неразрывна, услышать небесную музыку — слаженный симфонический оркестр. Можно не просто услышать его, можно научиться дирижировать им.

То были не мысли. Мысли — мусор на поверхности сознания, мешающий видеть. То были Знания.

Пакетик чая плавал в чашке, повторяя движения кипятка, взболтанного ложкой. Хороший чай, ароматный, фруктовый. Клэр на кухне готовила обед, Миша устроился на коленях, подвернув под себя передние лапы, прикрыв довольные зеленые глаза.

Я забрала боль у Баала. Не отняла ее, а просто выпустила наружу, позволяя ей уйти. Так можно выпустить любую боль, включая свою собственную. События прошлого не важны, важно лишь отношение к ним. Изменить окружение не сложно. Нужно лишь самому измениться.

Белая шерсть казалась шелковистой на ощупь. Какой же ты хороший, Миша, какой теплый…

Баал понял, что просидел не то в странном оцепенении, не то в забытьи на собственном диване почти час — по-крайней мере, так показывали часы над камином. Пошевелился. Нет, не пьяный, хоть и выпил прилично. Голова не болела, рот не напоминал обезвоженную пустыню. Потряс головой, пытаясь сориентироваться во времени и пространстве: зачем пил? Что предшествовало этому?

Голова поначалу отозвалась пустотой. Затем начала проясняться.

Общий сбор, Уровень «F», на который предстояла в скором времени вылазка.

Вот черт…

Дальнейшие воспоминания накинулись на сознание всем скопом, будто осы на забытую на столе каплю варенья, — Баал тут же внутренне сжался, приготовившись отбиваться от беспощадно жрущих душу острых зубов боли. Приготовился, попытался выкинуть из головы образ Ирэны (хоть и знал, что все равно не поможет), прикрыл глаза рукой, напрягся и… ничего не почувствовал.

Пусто, тихо, как в склепе.

Нет, кое-что он все-таки почувствовал.

Например, голод, сводящий живот, и занемевшие от долгого сидения в одной позе колени. Желание сполоснуть горло холодной водой и то, что сон пошел ему на пользу: тело отдохнуло.

Но боль не приходила.

Осторожно, словно ступающий по веревке канатоходец, лишенный страховки, Баал прислушался к внутренним ощущениям, поминутно ожидая, что залегшая на дно боль лишь играет с ним в поддавки. Сидит, затаившись за очередным поворотом, — мол, найди меня, болван. А если не найдешь, я сама на тебя выпрыгну. Вот сейчас! Нет, сейчас… Нет, еще чуть-чуть подожду… И точно выпрыгну! А ты думал?

Но то были игры сознания.

Сколько бы Баал ни пытался (на этот раз насильно) вызывать в памяти образ любимой некогда женщины, сколько бы ни старался думать о неприятной новости, выданной этим утром спецотряду, сколько бы ни опасался сковывающего сердца и душу страха, — ничего не происходило.

Казалось, тоска покинула его. Как уставшая от бесконечных пьянок никудышного мужа жена. Просто собрала вещи — и была такова. Сиди один: надоел.

Темноволосый мужчина недоверчиво потер лицо ладонями, затем наклонился вперед, поставил локти на колени и пропустил пальцы сквозь разметавшиеся по плечам локоны. Долго хмурился, пытаясь собрать воедино части головоломки и свои новые незнакомые ощущения.

Да, он пил. Надеялся, что, возможно, на этот раз напьется так сильно, что не сумеет проснуться. Но потом пришла Бернарда и пить помешала. Свое малодушное разочарование Баал помнил весьма отчетливо. А вот что случилось после?